Суррогаты

Они не любят друг друга. Этот факт – неоспоримая аксиома, константа. То, что происходит между ними, не более чем физиология и в то же время совсем не то, о чем пишут в учебниках. В учебниках о таком не пишут вовсе, и поверьте, оно и к лучшему. Джон начал курить. Когда он достает новую сигарету, голос в его голове говорит о том, что «дышать скучно». Не дышать, как оказалось, тоже. Уотсон научился глубоко затягиваться. Дым, покалывая, наполняет легкие изнутри и оседает горечью на кончике языка. Вдохнуть, задержать дым на пару секунд, ожидая, пока никотин проникнет в кровь, и выдохнуть сквозь зубы тонкой струйкой. Но дым не может проникнуть в мысли. Он подобен лондонскому туману - лишь скрывает уродливую червоточину, не избавляя от нее. Туман не может спрятать трущоб, скрыть продрогших в ожидании клиентов проституток и их сутенеров, пьяниц и шулеров, карманников и наркоманов. Отчаянье и злость на себя, которые Джон испытывает каждый раз, когда знакомый силуэт оказывается очередным мороком, он скрыть тоже не в состоянии. Джон, смакуя, выпускает дым из легких, высоко запрокидывая голову. Ему кажется забавным то, что Шерлок курил, чтобы лучше думать, а он курит, чтобы не думать совсем. Жизнь вообще весьма иронична. Шерлок – сияющая сверхновая, затмевающая все остальные звезды. И его отсутствие интереса к астрономии совсем не отменяет того, что своим притяжением он затягивал на свою орбиту всех, не важно, хотели ли они того и хотел ли этого сам Шерлок. Джон просто оказался ближе всех, ослепленный и согретый лучами его гения. И сгорел в этих лучах. Удивительно, но у Джона лучше пошли дела на работе – он спасался от депрессии, разгребая бумаги и работая по две смены. Если становилось совсем плохо, спал на маленьком диванчике в комнате отдыха или уходил к бригадам скорой, где между вызовами врачи травили байки. - Есть в гинекологии такой метод: бимануальное исследование, - рассказывает Смит из седьмой бригады , - два пальца правой руки вводятся во влагалище, левая рука на животе. Определяют таким способом состояние придатков, матки и всё такое... Так у меня друг рассказывал: практика, сказали провести это исследование, а в кабинете холодно - с отоплением что-то. Вот он руки устроил как надо, встал и не двигается. Долго стоит. С умным видом. Все думают: "Cейчас он нам всё выдаст: состояние, размеры и всё-всё..." Ну, его торопят: - Ну, что там? Так он вздохнул мечтательно и выдал: - Тепло там! Все смеются, Джон смеется тоже, хотя эту историю слышит уже в третий раз. После Смита вступает фельдшер из пятой, чьего имени Уотсон не помнит: - У нас тут в скорой мужик откинулся. Причиной смерти указали самоубийство. А знаете, что произошло? Приезжаем мы, в общем, на вызов – открывает мужик (перегаром прет дико) и с порога заявляет нам: «Увезите меня от этой шалавы». Ситуация банальна – пришел из паба, а дома жена с любовником. Мы ему говорим, что забрать не можем, что здоров он и вообще за ложные вызовы штраф полагается. Он вручает скалку жене и говорит, чтобы она его ударила, а жена ревет и просит прощения. Тогда он с криком: «Ни изменить, ни ударить не можешь по-нормальному» - вырывает у нее скалку и с размаху ударяет себя по голове. Хруст был… В общем, мужик с проломленным черепом без сознания, баба в обмороке, мы в шоке. Ну не дебил ли?* Эстафету перенимает МакКонор из третьей: - Это ладно. Я на той неделе Брока заменял. Так мы на вызов в какой-то не паб, а реальный притон вообще приехали. Накурено, на полу осколки и следы крови, в разлитом пиве карты плавают. И посреди этого великолепия мужик лежит с разбитой головой. Мы его только забирать собрались, как он глаза откроет и хмуро так интересуется: « И что уставились, сукины дети?». Главное, у этого мужика еще и внешность такая: вроде ничего особенного, а как глянет, так мороз по коже. Короче, мы ему предлагаем в больницу поехать. Он отказывается. В итоге: прямо в машине извлекали осколок из-под кожи на затылке. Аккуратно еще так стеклышко вошло, вдоль черепа. Загляденье! - Вот псих! - Ага, еще и имя отказался называть, говорит: «Если очень надо – зовите меня полковник». Позже, когда Джон встречает Морана в одном из баров, тот совсем не похож на психа из рассказа санитара. Лишь тонкая розовая полоса на затылке выдает его. У Морана вообще много шрамов, но на его теле они смотрятся совершенно естественно. Шрамы можно гладить и проводить по ним языком. Шерлок, только взглянув на них, мог бы рассказать обо всей жизни полковника. Но Джон не Шерлок, а сам Себастьян молчит. Джон тушит сигарету о стену и идет к дому. Дом? Ха! Домом была квартира на Бейкер, а это так – пристанище. Уотсон уже полгода не может до конца разобрать коробку с вещами. Где-то там, в самом нижнем углу, лежат треснувшее посередине увеличительное стекло и окровавленный синий шарф. Там же раньше лежала и полупустая пачка сигарет, но была извлечена и использована по назначению. Оставшиеся две вещи были свидетелями слишком страшного события. Тогда в пабе они надирались до чертиков. Джон впервые позволил себе такое, после смерти детектива. С Себастьяном – человеком, которого он всего пару раз встречал там, под палящим солнцем Афганистана, неожиданно легко говорить. И они говорят. Сначала о футболе, потом вспоминают армейские байки, потом, кажется, спорят о том, какая винтовка удобней всего. Все заканчивается в тот момент, когда лежащий на столе телефон полковника сообщает о входящем смс тонкой трелью. Моран хрипло смеется и говорит, что слишком пьян, чтобы набрать ответ. Просит, независимо от отправителя, набрать: «Иди к черту». Отправив сообщение, Джон неловко проводит по экрану пальцем и случайно открывает фотоальбом. Лицо человека на фото сонное и очень недовольное. На щеке виден отпечаток подушки, а волосы мягким пухом торчат в разные стороны. Взгляд, устремленный в камеру, расфокусирован. Видно, что мужчина еще не вырвался из цепких лап сна до конца. Растянутая черная футболка сползла на бок, оголяя плечо, да и заметно, что футболка с чужого плеча. Воротник футболки слегка порван, а на груди виден кусок логотипа «AC/DC». Мориарти не доволен тем, что его разбудили или, что его фотографируют. Скорее всего, и то, и другое. «Да, ты все правильно понял», - со смешком выдыхает его внутренний голос. С некоторых пор сознание делает его слишком похожим на голос Шерлока. «Ну и чего ты завис?» - интересуется полковник, а потом, почувствовав, что что-то не так, выхватывает телефон из рук Джона. Моран нагоняет доктора в узеньком переулке пару минут спустя. Хватает за плечо и едва уворачивается от удара в челюсть. Удара в живот он уже не успевает избежать. Согнувшись пополам, выбрасывает кулак наугад и слышит сдавленный вздох Уотсона. Ярость и боль застилают глаза алой пеленой. Они обмениваются ударами, кажется, вечность, когда на деле не проходит и пары минут. Себастьян ударяет Джона в плечо, и тот отлетает к увешанной обрывками объявлений и афиш стене, съезжая по ней и садясь на корточки. Полковник хочет нанести очередной удар, когда доктор запрокидывает голову и начинает смеяться. В широко раскрытых глазах Уотсона Морану на мгновение мерещатся низкие звезды Афганистана. «Ублюдок, чокнутый ублюдок», - шепчет Джон, и Себастьяну не совсем ясно, кого конкретно он имеет в виду. Уточнять у него нет никакого желания. Он просто протягивает руку, помогая Джону подняться. *** - Эти обои – одна из самых психоделичных вещей, которые я видел. И самых дерьмовых тоже. Джон согласно ухмыляется. Это было и его первой мыслью, когда он осматривал квартиру. У него даже была версия, что именно обои делали арендную плату чуть ниже. Грязно желтые, в мелкий синий цветочек, они действовали на нервы, рябили в глазах и заставляли желать покинуть крохотную кухоньку как можно скорее. Но тогда они остаются. Пьют сначала дерьмовый бурбон, который, наверно, гонят подпольно в темных подвалах, потом спирт, найденный в аптечке. И не говорят. Нет. Это своеобразная панихида, молчаливая заупокойная молитва и поминки в одном флаконе. У них обоих были звезды, предательски погасшие, не явив за собой обещанный Неверлэнд. Утром Моран забывает телефон, и Джон честно не смотрит больше ни одной фотографии. Это слишком интимно, он и так уже видел слишком много. Моран возвращается и как-то незаметно, но совершенно естественно остается ночевать на продавленном диванчике. А потом и просто остается, когда захочет. Удивительно, но первым не выдерживает Джон. Он зажимает полковника у стенки и грубо целует, ощущая соль и металл на губах. Он чувствует напряжение Морана, слышит свой пульс, набатом бьющий в висках, и впервые за долгое время чувствует себя живым. Когда заканчивается воздух, Моран отрывает Уотсона от себя лишь за тем, чтобы перехватить инициативу и недовольно рычит, когда не получается сразу снять свитер. Это не занятие любовью и даже не секс – это встреча двух раненых зверей, отчаянно цепляющихся за жизнь и друг друга. Однажды Моран приходит к нему, повязав на шею вязаный синий шарф. Джон, переменившись в лице, просит снять его. Больше Моран не носит шарфов вообще. Однажды Джон в шутку называет полковника тигром. Моран, мгновенно посерьезнев, просит его больше никогда так не делать. На войне чужая боль и чужая смерть почти обыденность. Джон успел насмотреться и на ранения, и на оторванные конечности. Рациональный обмен – часть тела на жизнь. Бывало, жизнь принимала и более странные валюты. Доктор знал одного парня, который лишился руки, но мастерски научился управлять протезом, который тот ласково называл «грабля». Как-то он признался, что все еще чувствует руку в момент пробуждения. Ему может показаться, что она болит или чешется. «Знаешь, Док, - говорил он, - самое идиотское в этом всем то, что я каждый раз поддаюсь фантомным ощущениям. Каждый раз кажется, что кисть на месте. А грабля, какой бы хорошей она ни была, никогда не заменит настоящую руку. Так, суррогат". Фантомы Морана и Уотсона тоже на месте. Мертвыми глазами ревниво и с неодобрением смотрят на происходящее. Иногда комментируют неразборчивым шепотом, маячащим на периферии сознания. Так думает Моран. Джон считает, что их призракам все равно. - Я знал, что он должен прыгнуть. И должен был выстрелить в тебя, если бы этого не случилось. Но я и подумать не мог, что произойдет то, что произошло. Себастьян запоздало думает, что говорить нынешнему любовнику о том, что он, Себастьян, должен был пристрелить его по приказу предыдущего не лучшая идея. Есть в этом нечто извращенное. А потом пытается представить их двоих со стороны. Жалких, запертых в клетке воспоминаний и считающих, что призраки любовника и друга наблюдают за ними. Извращенней некуда. Ему становится смешно. Джон поднимает бровь, глядя на ухмыляющегося Морана, и лишь хмыкает. - Поверь, я тоже понятия не имею, зачем им это понадобилось. Может, они были любовниками втайне от нас и решили пойти по следам героев Шекспира. Может, безумие и любовь к гротеску взорвала череп Мориарти, и никакой пули вовсе не было, а Шерлок лишь захотел быть на уровне, рассказывая мне сказку о фальшивках. Я. Не. Знаю! Знаю лишь, что их поступок – это предательство. Смерть всегда в некотором роде предательство. В любом случае без спиритического сеанса мы не найдем правду. - То есть тебе насрать на причины? - Именно. Мне насрать на причины. Мне по горло достаточно следствий. И эта тема как-то незаметно себя исчерпывает. Просто в какой-то неожиданный момент понимаешь, что некоторые вещи случаются, просто потому, что случаются, без всякой на то причины. Лишь потому, что не могли, не случиться. Моран много читает. Он читает «Так говорил Заратустра». Он читает «Процесс» Кафки и «Алису в стране чудес». Он читает комиксы про Бэтмена. Стопки книг появляются из ниоткуда, словно пространство изрыгает их из себя само на радость полковнику. Джон догадывается, что Моран притаскивает их из квартиры Мориарти, так же, как и свои вещи, которые иногда появлялись и исчезали с той же естественностью, что и книги. Откуда у него деньги и чем он занимается, Джон тоже не спрашивает. Его любознательность была отправлена в могилу вместе с первой горстью брошенной земли. «О, правда ли? Тебе совсем не интересен человек, одновременно с которым я совершил самоубийство?» - Заткнись, просто заткнись. Тебя нет, – шепчет Джон. Шерлок приподнимает бровь и по-птичьи наклоняет голову. Из его полупрозрачного затылка на ковер капает кровь. «Раньше ты любил разговаривать со мной. Ах, да. Тогда я был жив». - Я сказал, заткнись! Моран вздрагивает и едва не роняет очередной толстый том. - Мне кажется, тебе надо лечь спать и отдохнуть от работы пару дней, а лучше недель. Ты перестал ходить к своему мозгоправу? - Да. Я больше не доверяю ей. Сложно что-то рассказать человеку, если ты ему не доверяешь. Себастьян мечтательно улыбается, вспоминая. - У меня был однажды психотерапевт. Я перерезал ему глотку, когда он сказал, что я абсолютно нормален. Такие безответственные люди не должны работать с пациентами. Джон кивает, словно полностью признает за Мораном право убивать плохих психотерапевтов. - Это должно было меня шокировать? - Не знаю. С тобой этот трюк не прокатывает. - В любом случае, больше так не делай. Моран понимает, что речь идет не о попытках шокировать. Добрый доктор даже с депрессией и галлюцинациями остается добрым доктором. Это внушает уважение. «Переверни наконец страницу, - шепчет наклонившийся над его плечом Джим. – Мне интересно, что будет дальше». Три месяца их отношений проходят словно в сумрачном мареве. Или, скорее, как в фильме, из кинопленки которого повыдергивали кадры и слепили их в случайном порядке. Кадр - и соседка снизу говорит, что они очень милая семейная пара. Кадр - и Моран дарит Джону малахитовую пепельницу. Кадр - и они трахаются на сбитых простынях, вцепившись друг в друга, словно могут вот-вот исчезнуть. Кадр - и Джон говорит, что им надо перестать встречаться. - Почему? – спрашивает Себастьян. «Ты ведь и сам знаешь, глупый полковник», – тянет Мориарти. Да, он знает. Легче не становится. Они почти не выходят из квартиры и разговаривают лишь на отвлеченные темы, вроде книг, погоды и политики. И никогда о личном или прошлом. Это табу. Моран понимает и то, что они самозабвенно, с мазохистским удовольствием погрязли в воспоминаниях, словно в болоте с затхлой водой. И это болото втягивает в себя незаметно, но неотвратимо, пока не почувствуешь, как снизу тебя обвивают холодные мертвые руки. И сблизило их лишь малодушное желание – быть уверенным, что ты не одинок в своем одиночестве. - Ты ведь понимаешь, - пытается объяснить Джон, - что мы никогда не заменим друг другом их. И становится только хуже. Я вижу его, - добавляет он, - вижу Шерлока и понимаю, что это ненормально. Надо остановиться, пока не поздно. - Я понимаю, - кивает Моран. – Что будешь делать? - Не знаю. Перееду, поменяю работу, быть может, попробую найти человека для серьезных отношений. А ты? - Понятия не имею. В любом случае, у меня есть достаточно денег, чтобы начать жизнь с чистого листа. Моран собирает лишь личные вещи. Про книги говорит, что Джон может их как оставить, так и выкинуть. Это на удивление занимает мало времени. Они неловко прощаются, и, когда за Мораном закрывается дверь, они чувствуют, что их наконец отпускают. *Эти две байки основаны на реальных событиях.