В двадцать четыре

      Жени однажды не стало. Просто однажды Женя испарился.       И когда просыпаешься — его нет рядом, и когда засыпаешь — то его снова нет. Женя исчез.       Оставил всё, что когда-то ему принадлежало. Оставил любимый халат с какими-то восточными мотивами, что купил на распродаже. Оставил квартиру, все вещи. Даже свой телефон, без которого не мог выйти на улицу.       Остались тапки, а человек исчез.       Его квартира цвела. Там было тепло, так уютно, небольшой беспорядок. Запах тяжёлого одеколона, что абсолютно ему не подходил, навсегда осел перед зеркалом в коридоре. В пепельнице, казалось, даже горели окурки от столь обожаемых сигарет с кнопкой.       Васе казалось… А Васе всё время что-то казалось.       Чудилось всего так много, что он буквально видел Женю, спящего на раскладном диване. Что место, где он лежал, ещё хранило его тепло, будто он только-только встал и ушёл чистить зубы.       Но Жени не было. Нигде не было.       Он действительно бесследно исчез. Квартира не тронута, осталась такой же, как и в последний день.       Ни следов борьбы, все вещи лежат на своём привычном месте. Деньги — в кошельке, телефон — под подушкой, одежда — на спинке стула.       Всю квартиру просветили люминолом. Но ни в ванной, ни в кровати — нет следов крови.       Полиция лишь разводит руками: «Улик нет». Шакулин даже не был подозреваемым, они толком ничего не расследовали. Мол, взрослый мальчик, захотел — уехал, захочет — приедет.       Но Васе казалось, что Женя всё ещё здесь. Что он никуда не уезжал, не мог просто бросить всё.       В нос ударял тяжёлый запах одеколона, который Женя брызгал на себя перед тем, как бежать на работу. Он вечно опаздывал.       В кровати, за завтраком, в душе, когда курил на балконе, когда молча сидел за столом, приложив руки к лицу. Когда Вася бесцельно бродил по квартире, прикасаясь руками к стенам, то Женя чувствовался рядом.       Чувствовались и хрупкие объятья, невесомые поцелуи, стоит только закрыть глаза. Но Жени так и не было.       Страшно думать, что он исчез с концами. К горлу прижимался липкий-липкий страх, что оседал смолой в лёгких, не позволяя вздохнуть.       Страшно думать, что просто пустил всё на самотёк. Что оставил Васю.       Шакулин наотрез отказался в это верить. Так ведь просто не может быть, да?       Он вдыхал его запах, смотрел в его зеркала, курил его сигареты с кнопкой, таскал «тайком» его вещи. Так же, как и раньше. Будто ничего не произошло. Будто.       Только теперь никто не шутит над этим, не целует обветренные губы до крови, не улыбается с самого утра, думая: «Какой Вася смешной, когда спит, такой зайчик».       Обыденность приносит только боль. Каждое утро приносит боль. Каждый сон такой сладкий, похож на реальность, ведь там-то всё хорошо. Но ты просыпаешься и на плечи падает горькая действительность. Падает она, кстати, тоже больно.       Он чувствовал бесконечную потерю. Каждый новый день — мрачнее предыдущего.       Вася потерял Женю и даже       представить себе не мог, как это произошло. Как, в один момент, ты счастлив, потом щелчок и ничего нет.       Усталый взгляд упирается в зеркало в ванной. Отражение напротив твердит тебе: «Ты всё проебал». Хотя ты клялся до этого, сам себе, что такого никогда не произойдёт.       Калинкина — нет, и Вася не знает, что делать.       Смотришь на небо — нет, он не смотрит на тебя в ответ. Сидишь на холодной земле, чувствуешь — тоже не там. Ни близок, ни далёк. Ничего. Это всё не он. «Не он, не он, не он…» — первая мысль после пробуждения. Доброе утро. Когда смотришь по сторонам, то в голове, противно пищат, слова: «А может, всё же он?..»       Ни в пустоте, ни в темноте Женю было не отыскать. Вася знает. Вася искал.       Шакулин всегда боялся что-то не сказать Калинкину. Боялся лишний раз не дотронуться, лишний раз не поцеловать. Боялся, что времени будет мало.       А Калинкин, в свою очередь, жил одним днём. Человек-солнце. От улыбки болели щёки, зубы и дёсны ныли от брекетов. Женя был без заёбов. Но времени у них, и правда, было слишком мало.       От Жени остались буквы в документах на счетах. От него остался Вася. В его грустных глазах, в неровных движениях руки, в обкусанных губах. Все его действия складывались в чужое имя.       Женя будто стал воздухом в самой квартире. Будто осел пылью на шкафу, которую никогда не протирал. Стал бычками в пепельнице, самим пеплом, тяжёлым одеколоном, зеркалом, горячей водой из-под крана.       В конце концов, Вася тоже остался. Один. Один в квартире, один в жизни. Один в пустой квартире, один в пустой в жизни. Один пустой. До ужаса одинокий.       Он не знал, как долго мир будет жизнь без Евгения Калинкина. Как долго он будет жить в мире без него. Без заразительно смеха, странных шуток.       Вася не знал, как жизнь без той самой улыбки. Родной. Без поцелуев в свою русую макушку и самых отвратительных пельменей, что парень готовил.       А Женя не умел готовить, абсолютно, все его пробы заканчивались катастрофой на кухне. Но он каждый раз старался. И каждый раз получалось всё хуже.       Но не было дня, когда Вася говорил, что ему что-то не нравится.       Когда в нос, с самого утра, бил запах чего-то горелого. Когда Вася, еле шевеля ногами, добредает до кухни. Когда крепко обнимает парня со спины. Жизнь казалось настоящей.       Вася любил Женю. О, как он любил его. Ни один человек до этого не вызывал в нём ту смесь эмоций. И голубые глаза… Думалось, что нет края тем океанам, что проливаются в них.       Его длинные пальцы, вечно холодные, что пытался согреть в своих ладонях.       Острые коленки с локтями, выпирающие лопатки, из-за чего спать было больно.       Линия позвоночника, плавные движения, высокий рост, небритая щетина на выходных.       Любил нескончаемо. Неиссякаемо.       Бил в шутку, когда Калинкин вновь начинал загоняться по поводу внешности. Ведь он такой нескладный. Вася краснел, но говорил, что в жизни не встречал таких красивых парней.       Его настоящий запах, фотографии в телефоне. Целовать.       А целовать Женю было божественно. Он был с привкусом сигарет, жвачки с ментолом и кленового сиропа, купленного для кофе. Конечно, в итоге Калинкин просто пил его с горла.       Вася любил его до последнего. Даже когда понял, что это конец. Что Жени больше не будет. Ни в его жизни, ни в жизни кого бы то ни было.       В двадцать четыре люди живут полной жизнью, готовят сгоревшую яичницу и слипшиеся пельмени, целуются до крови, за что долго извиняются.       В двадцать четыре люди не исчезают без вести. В двадцать четыре, вздохнут полной грудью, живут.       В двадцать четыре Евгений Калинкин должен быть в своей кровати, за старенько плиткой на кухне. В старом халате. Его со спину должен обнимать Василий Шакулин. В двадцать четыре Евгений Калинкин должен быть.       Вася помнил всё. И прикосновения длинных, тонких пальцев Жени к своему лицу, от чего вечно смущался и краснел. И его крепкие объятия, из которых невозможно освободиться. И жаркие поцелуи ночью, приглушённые подушкой стоны, сильно прогнутую поясницу. Его редкие слёзы.       При каждой их ссоре, Вася думал: «Всё, он меня точно бросит». Но Калинкин всегда прощал, говорил, что всё в порядке, это так, временные трудности. Что они справятся. Чёртов романтик, а как же.       Как зимой грелись в «Ikea», как купили большой красный торшер. Как курили, больше года назад, в чужом подъезде и впервые поцеловались, неловко стукнувшись зубами.       Временами казалось, что это всё было тысячу лет назад. Но красный торшер так и стоял. Женя так и курил сигареты с кнопкой, сидя на балконе в одних трусах с котами и очередной огромной футболке цвета «фуксия». Шакулин тонул в этих футболках, но не переставал носить.       А теперь и это, будто, было тысячу лет назад. Вася смотрит в зеркало. Видит себя, но другого. Прозрачного. С лицом не выражающим ничего.       Без Жени нет Васи, как без тебя нет меня. Нет нас.       Боже, ну, какой вздор. Без Жени перестали различаться цвета, еда не имела вкуса, цветы потеряли запах.       Вася видел нескончаемые океаны в глазах. А теперь мир кажется бесконечной пустыней.       Кто бы мог подумать, что Шакулин увидит себя в этом парне. Высокий, тонкий, в целом, нескладный. Его смех заражал улыбкой на целый день. Он видел себя в этой улыбке, небритой щетине, отросших волосах.       Но Жени больше не было рядом. Не было и не будет. Никогда.       Человека убивают не сигареты, не алкоголь и не выстрел в голову. Человека убивает отсутствие своего человека. Раз — и человек погиб. Вася погиб.       Вася растворялся в другом человеке. Как кусочек сахара в чае. Чтобы быть неделимыми. Он никогда не думал, что можно так глупо влюбиться, так по-детски. Увидеть человека и понять, что всё, это навсегда.       Калинкин держал лицо Васи в руках, смотрел в его зелёные глаза и говорил, что это такая редкость, он как кот или ведьма. И что они тоже большая редкость, что так счастлив, что всё это происходит, что они нашли друг друга в этом большом мире.       Он чувствовал себя легче лёгкого, когда касался руки парня, и отпускать её совсем не хотелось. Это всё казалось таким правильным. Смотреть в зелёные глаза, крепко обнимать, целовать до крови губы и проходиться языком по каждый родинке — такое правильное.       Женя ни близок, ни далёк. Он не на небе, ни в земле. Его, будто, и не было никогда.       Васе казалось, что это его квартира. Его вещи. Его тяжёлый одеколон. Просто потому что человек не может испариться по щелчку. С другой стороны, поверить в то, что Калинкина не было вовсе — сродни бреду. Каждая крупица воспоминания о Жене бережно хранится в голове Шакулина.       Вася устал стоять один в квартире и кричать. Кричать, что есть мочи о том, что так не бывает. Что это не справедливо. Что в мире миллиарды людей, а забрали именно Женю.       Вася устал ходить в полицейский участок, чтобы умолять продолжить расследование. Что всё не просто так. Устал звонить в больницы. Ходить во все их любимые места, с тяжёлым сердцем, но лишь бы найти его. Хоть маленькую зацепку. Хоть что-то.       Устал обзванивать друзей и знакомых. Обнимать свои понурые плечи, задыхаясь в слезах. Он очень устал жить без Калинкина. Это всё потрясло свой смысл.       «В двадцать четыре не исчезают просто так!».       В двадцать четыре люди не исчезают просто так, но Женя исчез. И мир остался без Евгения Калинкина.       Васе тридцать лет и он не знает, что делать дальше.