Использовать по назначению

      Худощавая орсимерка в одеянии мага-новичка, нервно озираясь по сторонам, наспех разожгла печь алхимической лаборатории. Руки отказывались слушаться, мышцы то и дело сводило в панических судорогах при попытках подготовить нужные колбы для перегонки, разложить на рабочем столе чаши, ступку и ингредиенты, дожидавшиеся своего часа в аптекарской сумке.       «Успокойся, Ута, даэдра тебя подери! – внутренний голос орсимерки пытался усмирить низменный страх. – Нужно сконцентрироваться». Неоперившаяся волшебница, по завету своих могучих предков орков, отнюдь не была трусихой, но поводов опасаться сейчас было предостаточно. Ута боялась, что кто-то мог заметить её, под покровом ночи крадущейся к покоям архимага в тенях холодных каменных стен Зала Стихий, заметить пропажу ключа от замка его дверей, который недостаточно было ковырнуть отмычкой, и, наконец, застать юную протеже за выкорчёвыванием корня жарницы из личного сада Савоса Арена. Последнее грозило орсимерке, в лучшем случае, исключением из рядов Коллегии магов Винтерхолда. Великие боги – уже вверив им свою жизнь, Ута была готова на самое страшное, но только позже… позже, после того, как сможет осуществить задуманное.       – А потом будь, что будет, – бормотала она.       Покончив с приготовлениями, орсимерка принялась растирать в ступке ядовитые травы, повторяя про себя пропорции составленного рецепта: – «Алый корень Нирна, корень жарницы... жир тролля тоже не помешает». Погрузившись в привычные алхимические манипуляции, юная волшебница ощутила спокойствие, насколько это было возможно. «И, пожалуйста, Ута, если будешь ставить эксперименты, прибирай за собой!» – слова мастера-волшебницы Мирабеллы возникли в сознании. По какой-то, одному Малакату известной, причине именно это наставление вечно обеспокоенной бретонки крепко врезалось в память ученицы Коллегии. Похоже, в момент слепой решительности трепетный образ её наставницы пытался воззвать к здравому смыслу и предостеречь от страшного, опрометчивого поступка. «Не выйдет», – губы, соседствующие с двумя аккуратными орочьими клыками, дрогнули в горькой усмешке.       Ута с первых своих дней в Коллегии стремилась видеть в уважаемой всеми женщине не просто учителя, но новообретённую мать, которой так не хватало орсимерке, сбежавшей из клана Нарзулбур в радушные объятья жестоких земель Скайрима. Потакая этой слабости, Ута не раз пыталась выдавать желаемое за действительное, наивно полагая, что всегда формальная в своих манерах Мирабелла лишь её тепло и с неподдельным интересом поприветствовала, уделила время на экскурсию по окрестностям Коллегии, выдала зачарованное одеяние мага вместо истрепавшихся дорогой лохмотьев орсимерки, позволив себе насчёт последнего лишь крайне деликатное выражение: – «Это, кажется, более комфортная одежда, нежели то, во что ты… одета». Однако, освоившись в стенах Винтерхолда, Ута не раз наблюдала подобную сцену «посвящения» новоприбывших магов и волшебниц, разыгранную, как по нотам в Коллегии бардов, слово в слово. А чуть позже орсимерка и вовсе горько и сполна осознала собственную самонадеянность, на которую как-то раз, во время её допоздна затянувшегося изучения свитков в библиотеке Арканеума, ей указал Ураг гро-Шуб: – «Подумай хорошенько, деточка, во всём Скайриме лишь два известных архимагу орка-чародея, и оба они находятся в этой комнате, – с раздражением причитал старый орк, смахивая пыль с древних фолиантов. – Мы для них просто причуда богов, а может и вовсе лакомый материал для опытов с некромантией… – на этом моменте он замолк и продолжил, нахмурившись, будто под тяжестью воспоминаний слишком долгой, далеко за рамками кодекса Малаката, жизни, – Так что Обливион их всех подери вместе с их снисходительным вниманием, не доверяй никому».       Но Ута доверяла. Уже не столь обольщалась признанием её скромного магического таланта и алхимических способностей, но доверяла. В особенности престарелому Толфдиру, надёжному наставнику и признанному магу школы Изменения, который не только по словам Мирабеллы, но и в самом деле всегда был рад возможности передать своё знание другим чародеям. Общество жизнерадостного старика, выдержавшего даже удар седины в бороду, стало для орсимерки настоящей отдушиной. Однажды она, ещё перепуганной девчонкой, прибежала к старику со скомканной в руках простынею, на которой багровели пятна крови. «Толфдир! Я, кажется, напортачила с тем заклинанием Изменения и поранилась. Очень болит живот, и кровь идёт… много!». Сообразив, что к чему, старик чуть было не расхохотался во весь голос, но успокоил Уту, объяснив, что происходит, и заодно снабдив отварами притупляющих боль трав.       Он был первым в Коллегии, кто расспросил орсимерку о её матери и прошлом и выслушал рассказ Уты о том, как мать велела ей бежать из Нарзулбура, крепости их клана, с нордом, родичем-по-крови вождя Махулака. «Матерь, Йатул, сказала, что этот норд, а не Махулак, мой настоящий отец, и что обман скоро раскроется из-за того, что я обожгла ладонями одного орка в Сумеречной шахте, а орки, ты сам знаешь, Толфдир, не должны колдовать. Этот норд потом сказал мне, что он тоже маг, как я, и привёл меня в Винтерхолд. А матерь я больше не видела… её, наверное, убили за то, что нарушила кодекс Малаката и позволила покрыть себя кому-то кроме вождя Махулака». Толфдир, каким-то образом сохранивший в себе сквозь лета способность удивляться миру, был поражён тому, как спокойно орсимерка говорила о вероятной смерти своей матери. Позже маг даже нанёс визит Урагу гро-Шуб в Арканеум, и старый орк предостерёг чародея: «Орочья кровь не страшится смерти, Толфдир, она наделит девочку яростью и злобой её предков и ещё даэдра знает чем, так что не спускай с неё глаз». Но маг видел в орсимерке, к которой проникся отеческим чувством, прежде всего такую же ученицу Коллегии и не выделял её среди остальных в классе. На одном из уроков этого мудрого и доброго старика среди его учеников Ута, повзрослев, повстречала Онмунда.       – Онмунд… – орсимерка прошептала его имя с навернувшимися на глаза слезами, – Зачем? За что ты так со мной поступил?       Голова гудела, солёная влага неприятно щипала глаза, стекала каплями по скулам и щекам к тонкому подбородку, задерживаясь на мгновение, падала под своей тяжестью на стол алхимической лаборатории, смешиваясь с раствором будущего яда. Влажные дорожки на нежной коже неприятным покалыванием отзывались на сквозняк, пронизывающий холодные залы Коллегии, возведённой ещё при Шалидоре на исходе Первой эры. Ута крепко зажмурилась и утёрла рукавом последние капли слёз, распрощавшихся с изумрудным омутом её глаз.       – Слишком дорого тебе обойдётся этот ингредиент, милый Онмунд, – впрочем, как и самой орсимерке.       Горькие события предательства возлюбленного ею норда застилали сознание густой пеленой, вызывая отчаянную злобу и горькую обиду. Ута достала из аптекарской сумки алый корень Нирна, подарок мага, встреча с которым была величайшей милостью богов и их же проклятием.       «Смотри, что я для тебя добыл, – рисовался Онмунд, протягивая растение орсимерке, оживившейся в честь появления мага на их долгожданном уединённом свидании. – Опробуешь новый ингредиент, – довольно заключил маг. – А я-то, дурёха, ждала цветы и мёд, – ехидничала Ута, отталкивая от себя норда, тут же потребовавшего награды за свои труды. – Ты же знаешь, я не работаю с ядами, – укоризненно произнесла волшебница, с трудом сдерживая улыбку в присутствии жизнерадостного статного мага, из-за чего слова, к её досаде, прозвучали несерьёзно. – А я-то уж было решил, что ты открыта всему новому: магии, Коллегии… и мне, конечно же – стоило последнему сладкому звуку, оттолкнувшись от нёба, сорваться с кончика языка Онмунда, как Ута, заворожённая присутствием норда, оказалась в его объятьях».       Они всегда встречались тайно. На этом настаивал Онмунд, убеждая Уту в том, что счастье любит тишину, и им ни к чему проблемы. Орсимерка не располагала опытом в таких делах и не совсем понимала, о каких проблемах он толкует, но беззаветно доверялась убеждениям норда и даже почти восхищалась столь грубой атакой здравого смысла с его стороны. Недолго думая, они решили встречаться в ледяных лабиринтах Миддена под Коллегией, где никто не помешал бы их уединению. Парочка соорудила себе вполне уютный уголок с очагом, старым казаном, найденным во время одной из вылазок, и даже матрасом, набитым отсыревшей соломой. Всё это Ута считала забавным приключением или, попросту говоря, была счастлива, что после скитаний, выпавших на её долю, она обрела родную душу и место, в котором чувствовала себя по-настоящему дома. Место это было рядом с Онмундом, это она хорошо понимала. Факт того, что за все их свидания в туннелях под оплотом Шалидора они лишь однажды набрели на одинокого морозного паука, было провидением богов, не иначе.       Великие боги, как Онмунд был хорош собой в глазах Уты. Орки её клана говорили про таких нордов, что в них «чувствуется порода». С первой их встречи волшебнице вскружила голову стать Онмунда, его пшеничные волосы и ледяные глаза. Среди обитателей Винтерхолда орсимерка всегда искала себе равного по духу и, когда в завязавшемся с нордом разговоре узнала, что он пришёл в Коллегию, не желая для себя навязанной отчим домом судьбы, подобно тому, как сильные орки уходят в изгнание из своих крепостей, осмеливаясь жить не по завету Малаката, – в этот же миг она поняла, что они похожи, он её родич-по-крови, и судьбы их связаны богами. Взращённая в Нарзулбуре среди сородичей-орков, Ута, отдавая дань своему воспитанию, стала терпеливо ждать, когда Онмунд обратит на неё внимание. Порой, как подобает истинной орсимерке, она могла позволить себе намекнуть магу на свою благосклонность по отношению к нему: бросить ему вызов на практическом занятии Толфдира, поразить заклинанием больнее, чем следовало, или вовсе одержать над ним верх в тренировочном поединке. Таков был флирт в её мире.       Онмунд, разумеется, решительно пребывал в неведении относительно мотивов поведения зеленокожей ученицы Коллегии. Но, тем не менее, в скором времени весьма заинтересовался ею. Юноше претили нордские бредни и россказни об «орках-дикарях», ровно, как и нелепые слухи о нечестивых магах. Оба этих необычайных явления он считал жертвами обывательского непонимания и страха. Манкируя этот фольклорный фарс, Онмунд был глубоко заинтригован каждой новой встречей с орсимеркой-волшебницей, вполне миловидной на его взгляд.       Конечно, по меркам орков она выглядела жалко: худощавая, невысокая, с едва заметными клыками, без наростов на лбу – таких называют «вырожденная кровь». Шаман клана говорила вождю: «Она не годится быть первой женой, чтобы рожать сыновей и укоренить сильное семя, не годится быть второй, коваль-женой, чтобы ковать своему вождю железо, что укрепит его плоть, не годится для работы в шахте». От неё бы без раздумий избавились, не будь она дочерью вождя клана, как обманом её нарекла перед всеми её мать, скрыв правду от своего мужа и остальных соплеменников. Став старше и повстречав Онмунда, Ута частенько ловила себя на мысли: «Йатул, любимая матерь, если тот маг был хотя бы вполовину также хорош, как Онмунд, я могу тебя понять».       По началу поводом для их встреч служили тренировки и исследования тайн подземелий Коллегии. Сблизившись с орсимеркой и переступив грань дружеского интереса, норд стал более навязчивым и настойчивым по отношению к ней. Тем не менее, мужчина понимал, что был первым в жизни Уты, и потому не спешил, с тщательно скрываемым раздражением сдерживая бурные порывы своей молодости и горячности своего характера, когда орсимерка отстранялась от него.       Ута отнюдь не боялась грядущего момента доселе неизвестной ей близости, но, в свою очередь, не торопилась потакать ухищрениям мага и своим желаниям. Она наслаждалась их обоюдной сладостной игрой на негласно очерченной интимной дистанции, понимая, что нечто в их отношениях и в ней самой навсегда изменится, стоит только влюблённым отринуть эти контуры недозволенного, стирающиеся с каждой их встречей будто невидимым заклинанием. Порой ей казалось, что они вступили на земли неосязаемой ими карты мирских чувств, опасными дорогами которой блуждали, самоуверенно бросаясь в неизведанные ранее уголки душ и тел друг друга, стирая белые пятна не открытого доселе опыта.       Ута, будучи орсимеркой, всё же имела счастье распоряжаться своей жизнью и своим телом – не будучи связанной законами родной крепости – по собственному разумению. Она изучила множество заклинаний, жадно поглощала знания пыльных свитков библиотеки Арканеума, стараясь проникнуть в саму суть магии. Но ни один, пусть даже самый содержательный, трактат, поражающий воображение волшебницы своей физической тяжестью и метафорическим полётом мысли автора, давно обретшего забвение, не поражал её существо, как это делал Онмунд. Магия, искрившаяся между ними, была самым искусным и неповторимым волшебством, ниспосланным этим смертным самими богами.       Накануне очередной вылазки в Мидден Ута даже думала обратиться к приятелю Онмунда, каджиту Дж’зарго, чтобы достать у честолюбивого кота немного лунного сахара, который, судя по его описанию в одном алхимическом труде, имеет свойство не только восполнять запас магии, но и усиливать разного рода ощущения, о которых орсимерка ещё не могла думать без смущения. И этот вечер настал, и вот горячие губы норда уже обжигают её шею, шепча сладкие комплименты и клятвы, преступленные им позже. Она всецело покорилась его воле и опыту, прислушиваясь к внутреннему голосу, который, прорываясь сквозь густую пелену страсти и неумения, шепчет, что и как ей следует делать. В голове орсимерки мелькают советы шамана племени Нарзулбур по тому, как сделать вождю «приятно», эти мелкие обрывки памяти сливаются в шипучее зелье, и вот уже Ута берёт над ним верх, томно двигая бёдрами, объезжая мужское естество мага, как дикого зверя. Онмунд, прикрыв глаза от удовольствия, сжимает её грудь и требовательно держит руку на бедре зеленокожей волшебницы, задавая темп её движениям и не скрывая своё наслаждение. Они не сдерживают свои стоны, теряя счёт времени. Достигнув пика, маг отстраняется от лона любовницы, подминает её под себя и бурно извергается ей на живот с громким стоном и тяжело дыша. Их дыхания соединяются в клочки белого густого пара под сводами ледяных пещер Миддена. Ута чувствует всем своим естеством этот краткий момент единения их душ, пытаясь перевести дыхание и прикрывая глаза, которые обжигают навернувшиеся слёзы счастья. «Я твоя, а ты мой», – нежно шепчет она на ушко норду, притянув его к себе. Это ли не есть настоящее волшебство?       Ута явственно чувствовала свою целостность в тот момент их первой близости. А потом жизнь вновь раздробилась на акты рутинной обывательской пьесы в ожидании благосклонности Онмунда, который всё чаще избегал встреч с орсимеркой, ссылаясь на свои занятость или усталость.       И вот она будто бы чужими глазами видит, как Онмунд, изрядно набравшись мёда после празднества в Коллегии, ублажает под собой Брелину. Темнокожая данмерка запрокинула голову, зарывшись тонкими пальцами в пшеничные волосы норда и, скрестив ноги на его бёдрах, захмелев, приглушённо стонет на кровати в одной из комнат Зала Достижений. Они не замечали ничего вокруг. С этим чувством орсимерка уже была знакома и исчезла из их поля зрения незамеченной.       В тот момент незадачливая Ута сполна заплатила за свою наивность и доверчивость. Истощив все свои силы, скрытно упиваясь жалостью к себе и жгучей обидой, орсимерка быстро нашлась, обозлилась и замыслила страшное, смакуя предательство любимого Онмунда почище блюд Гурмана.       Предательство заклеймило её сердце, но она нашла в себе силы окатить себя медоточивыми укоризненными речами Онмунда, которые он с хладнокровным раздражением лил на орсимерку: «Брось, ты же не думала, что это серьёзно».       – Зато ты всерьёз хлебнёшь моего горя и яда своей измены, – орсимерка, упиваясь своим ликованием, бормотала эти слова будто заклинание. Злость стала главным ингредиентом и катализатором алхимических реакций этого зелья, разлитого в стеклянный пузырёк.       А дальше всё как в густом тумане болот Морфала. Подлитый Утой яд, её дорожная, наспех снаряжённая, сумка, бегство под покровом ночи по полуразрушенному мосту Коллегии над стенающим морем Призраков, стреноженная лошадь незадачливого путника у таверны «Замёрзший очаг», усмирённая заклинанием.       – Теперь прочь отсюда. В Рифтен. Там меня никто не найдёт… Простите меня, Толфдир, Ураг, я подвела вас, – Ута пустила во весь опор вороного мерина навстречу снежному бурану.