Дыωи.
Его люҕовь шепчет ему на ухо польские колыбельные. Голос её всегда тих и мелодичен, как будто вот-вот сорвётся, не в силах противостоять состоянию переполняющей сердца светлой печали. Там этой самой печали много — что в напевах, идущих далеко из детства, что в языке, напоминающем кое-кому о радостных материнских глазах. И если в попытках утешить Кристофера его любовь сама начинает ронять горькие слёзы, то он ни разу не упоминает об этом. Только прижимает родное тепло ещё крепче и дослушивает уже сорванную колыбельную, не пытаясь остановить плачущие словами губы. Вместо этого Арджент поднимает чужое лицо от своей груди и оставляет на бледных щеках благодарные поцелуи. Потому что может и хочет. Потому что, думается ему, на таких мелодиях и рождаются религии. Его люҕовь просыпается под вечер. Заочная форма обучения и график типичного фрилансера — а точнее, его полное отсутствие, — позволяют вообще не привязываться ко времени суток. Правда, её окружение со среднестатистическим распорядком дня, где большую часть времени ты проводишь на своём рабочем месте, так не может, и это, кажется, единственный аргумент, который оставляет его любовь хоть в каких-то рамках. С другой стороны, Кристоферу любо то, как проходят их вечера обычно. Потому что он неизменно находит свою любовь сидящей на ступеньках у порога их дома. Она всегда немного сонная и, конечно же, ожидающая: последняя деталь сразу заставляет Арджента бросить многочисленные мысли обо всём, связанным с оружейным магазином, и просто выйти из машины прямо в чужие объятия. Мягкость, которая окутывает его при этом, почти болезненная. Ведь Кристофер знает, что на плите его уже ожидает вкусный ужин и что они с его любовью будут нежиться на улице до тех пор, пока к ним не присоединятся их двое замечательных волков. На самом деле, понимание того, что тебя ждут, действительно трогает Арджента за душу, но факт того, что ему тоже есть кого ожидать, делает его ещё счастливее. Хотя, казалось бы, куда уж больше. Его люҕовь варит кофе под Тейлор Свифт. Хотя, будучи застигнутой за этим занятием впервые, она яростно всё отрицает и дуется на чужие шутки до конца вечера. Уже потом слышать известную певицу из колонок по утрам становится обыденностью.Смотᴘи.
У ᴇго люҕви стабильно, хотя бы раз в неделю дрожат пальцы: гиперактивность перемежается с приступами тревожности, после которых она, несмотря ни на что, возвращается к прежнему своему задору. Вообще-то, если не знать, что что-то было, то догадаться о чужих панических атаках и невозможно. По его любви нельзя определить, когда ту захлестнёт очередная волна страха — в этом нет никакой системы. Любые фразы или действия могут стать спусковым крючком, запустить цепную реакцию и вывести её из равновесия. И Кристофер, на самом деле, понимает почему. Всё-таки его любовь оказалась погружена в сверхъестественный мир не лучшим образом: в подростковом возрасте, без какой-либо поддержки сведущего человека, одинокая и выбитая новыми реалиями из привычной колеи. А дальше ведь было только хуже — то неконтролируемые оборотни, то охотники, то тысячелетние демоны. Глупо думать, что это не оставило свой след. Конечно, улыбкой его любви легко было обмануться, но Арджент же видел. Лично наблюдал за тем, как часто ломается его любовь, пережившая многое, от незначительной мелочи. Потому что она могла отмахиваться сколько угодно — в конце концов, эмоции всё равно догоняли её. И Крис всегда старался быть в такие мгновения рядом, чтобы научить свою любовь заново дышать. Его люҕовь порхает по дому в танце — музыка всегда струится по главному залу, когда она принимается за уборку. Удивительно, сколь расслабленно и счастливо может выглядеть человек, протирающий пыль в ярких солнечных лучах. Но его любовь восхитительна именно своей обескураживающей простотой. Ну и ещё тем, как её бёдра заманчиво покачиваются в такт мелодии, пока тонкие руки над головой плывут в неповторяемых пассажах. И каждое движение — повод покориться ей лишь больше. Его люҕовь ненавидит холод и жару. Нарушенная аддераллом терморегуляция часто даёт о себе знать: среди оборотней, которых совершенно не беспокоят погодные изменения, эта нездоровая мерзлявость особенно заметна. Но если Кристофер пользуется чужой слабостью, чтобы невзначай укутать холодное тело в свою одежду, то никто не может его за подобные порывы осуждать. Волки, что неожиданно, этого и не делают — только смотрят понимающе. Наверное, из-за того что их инстинкты диктуют поступать точно так же.Зᴀмᴘи.
Его люҕовь лучше него в сотни раз — эта мысль низменно отдаётся в Крисе трепетным восхищением. Ведь там, где её лучший друг становится моралистом и праведником, там, где любой отступает, не пытаясь разобрать в чьих-то мотивах, его любовь ведёт себя смелей большинства. Нет типичного разделения на чёрное и белое, нет того слепого осуждения, которое присуще в таких ситуациях. И для них троих это чертовски важно, пусть для каждого и в разной степени. В зависимости от тяжести собственных грехов, так сказать. Но его любовь никак не осуждает их за то, что все они по горло увязли в боли, злости и крови. Нет, его любовь просто улыбается им абсолютно солнечно и говорит, что это — нормально. Что она принимает их прошлое, каким бы оно не было. Что они справятся со всем вместе. И Арджент не представляет, как вообще можно быть настолько невинным и в то же время лояльным к чужим ошибкам. Его люҕовь жить не может без энергетиков и исследовательских запоев до четырёх часов утра. Её длинные пальцы клацают по клавиатуре ужасно громко: она просто в восторге от каждого щелчка, в то время как все сверхъестественные существа постоянно вздыхают в раздражении. Однако никто ничего не говорит — каждый из них смирился с этой раздражающей привычкой уже давным-давно, хотя от недовольства это их не избавило. Признаться, лица доведённых до нервного тика волков ужасно забавны. Может, поэтому Кристоферу, наблюдающему за ними всеми, остаётся лишь беспомощно улыбаться. Его люҕовь всегда сияет и цветёт: ярко-ярко, громко и суетливо, заставляя душу кипеть ответной радостью. В ней оказывается настолько много жизнерадостности, что всё в зоне прямой видимости попадает под эту светлую, такую обнадёживающую веру в лучшее. Крис, к сожалению или счастью, тоже испытывает на себе влияние подобного света — просто наблюдая за своей любовью издалека, он однажды мысленно готов взвыть. Потому что она заставляет его тянуться вслед ужасающе искренне. Потому что будит в нём умершие ещё, кажется, прошлой жизнью чувства. И Кристофер впервые ощущает, что может наслаждаться жизнью по полной, именно благодаря своей любви.Только для мᴇня.
Дыωи.
Его люҕовь всегда молчит, когда молчит он сам. По своей натуре она совершенно неразговорчива: намного больше в общении с ней невербального и животного, взять хотя бы те же разнообразные рыки и подвижные, такие выразительные брови. Поначалу это, конечно, напрягает — сложно вести разговоры с человеком, чей эмоциональный диапазон ушёл недалеко от каменной стены. Зато со временем Арджент понимает, что за своей грубой бронёй его любовь прячет гораздо более тонкую и восприимчивую душу. Просто доступ к её чувствам лежит за пределами любых слов: там, где другого можно соблазнить обещаниями и искренними речами, его любовь принимает лишь поступки. Ей необходимо, чтобы у неё перед глазами была последовательность действий, которая бы показывала всю серьёзность чужих намерений. Выполнить подобные запросы сложно, но Кристофер, судя по тому, что его любовь действительно доверяет ему, с этим справляется. И молчание между ними никогда не становится тягостным — наоборот, превращается в их личный способ откровения. В их собственную форму любви. У ᴇго люҕви пара самых чистых глаз. Мягкость в них часто сочетается с пронзительностью, но в этом и кроется главная прелесть — особенная выразительность, недарованная никому больше. Хотя то, из чего исходит этого взгляд, уже не так очаровательно: будто боль где-то глубоко внутри его любви цепляется за счастье, пытается утянуть назад в не прекращающийся водоворот из самобичевания, но не может. Потому что любовь Арджента упрямая-упрямая, потому что рядом с новой стаей, рядом с новой семьёй она, наконец, обретает смысл жить дальше. Не только из-за появившихся обязанностей и ответственности, — хотя они тоже, безусловно, служат своеобразным толчком — но и из-за того, что после всех хороших, радостных событий возвращаться обратно в абсолютное ничто желания совершенно нет. Наблюдать за пререкающимися волчатами и тихо переговаривающимися взрослыми под запах вкусного барбекю оказывается намного лучше. И если его любовь мельком улыбается им всем в свой бокал с пивом, то это только её дело. Его люҕви к кухонному гарнитуру приближаться не разрешено. Просто каким-то страннейшим образом вышло так, что она за всё время своей жизни не обучилась готовить что-либо хотя бы среднего уровня. Не совсем бытовой инвалид, конечно, но близко. Закономерно, что поначалу данный факт был поводом для изрядного количества шуток, после чего ребята приняли это как должное: всё равно с тем выбором, кого назначить шеф-поваром их кухни, проблем никогда не возникало. Его любовь же в любом случае оставалась хищником, главным добытчиком стаи — это под сомнение ставить никто даже не собирался. Да и не подумал бы.Смотᴘи.
Его люҕовь любит чёрные кожанки и обтягивающие хенли, в которых она, будем объективны, выглядит потрясающе. Каждая такая вещица стоит целое состояние, но самое удивительное в этом то, что её, как личность, данная деталь не характеризует от слова совсем. Ведь его любовь, наоборот, не из тех, кто заботится о собственном комфорте или тратит немыслимые суммы на всякого рода безделушки. О чём вообще может идти речь, если она долгое время при всех своих возможностях ночевала в долбанном железнодорожном депо? Даже стайный дом не был её личной инициативой: без остальных ребят, которые обсуждали эту идею с горящими глазами, она бы не решилась снести руины, служившие напоминаем о прошлой жизни, и столь резко пойти дальше. Впрочем, после череды бесконечных разговоров об этом вокруг она взялась за дело со всей своей альфьей серьёзностью. И результат превзошёл самые смелые ожидания — новый особняк учитывал индивидуальные потребности каждого члена стаи, обладал светлым и приятным дизайном и даже оставлял место для гостей. Но главным было то, что этот дом действительно стал местом, в которое хотелось возвращаться. Стены быстро познали чужую радость и смех, а уютные вечера на заднем дворике тут же превратились в их особую традицию. Часто чувство сплочённости, накрывавшее Кристофера здесь, казалось почти физически болезненным. Но Арджент всё равно бы от него не отказался. Его люҕовь не заботиться ни об одной вещи в мире так, как заботиться о своей машине. Еженедельный осмотр и идеальная чистота — это кажется важным для неё настолько сильно, будто без должного обращения Камаро вдруг соизволит исчезнуть прямо у них из-под носа. О разрешении водить эту машину и говорить не приходится: мир должен рушиться у всех на глазах, чтобы его любовь позволила сесть за руль кому-то другому. Иногда эта бережливость становится подовом для поддразниваний, но никогда — всерьёз. В конце концов, они все могут это понять. У каждого из них есть своя коробка с дорогими сердцу предметами. Просто машина его любви в такую коробку воспоминаний не помещается. Его люҕовь при встрече старается погладить каждую гуляющую собаку. Удивительно, но добросердечность его любви раскрывается в большей степени именно через её восторг к животным. Может, так сказывается то, что дом у неё всё детство находился на территории заповедника: близость природы и врождённая застенчивость заставляли проводить его любовь много времени в малолюдных местах, где проявлялась вдруг её сентиментальность и неутолённое любопытство. Как оказалось, всякие лесные зверушки не находили его любовь опасной и даже осторожно взаимодействовали с ней. И вопреки смене условий, свою привязанность к братьям нашим меньшим она сохранила — только уже в виде безобидных разговоров с собачниками на улице. Крис, хоть и не говорил это в лицо, считал данную особенность весьма и весьма милой.Зᴀмᴘи.
У ᴇго люҕви на сколотых лопатках чёртов кельтский знак триединства, Трискелион, описывающий буквально весь мир вокруг. И для его любви это намного больше простого тату или родового символа — это истинное отражение его постулатов, принципов и представлений о течении жизни в целом. Там не только универсальные «Бета, Омега и Альфа», там — три его стаи. Первая, на судьбу которой его любовь была не в силах повлиять и ей не оставалось ничего, кроме как лишь беспомощно наблюдать за последствиями своих действий; вторая, собранная исключительно ей самой, за чью сохранность она так неумело боролась при тех отчаянных обстоятельствах, что выкатывало, будто в насмешку, мироздание; и самая последняя, добровольно выбравшая его любовь, как своего Альфу, знающая, что за каждого из них та порвёт любого обидчика. Для неё ведь каждый член стаи безумно ценен и дорог, каким бы раздражающим, навязчивым, вредным и несогласным он не был. А если уж его любовь с неё-то сварливым характером добровольно терпит их всех, то это говорит о ней больше, чем что бы то ни было другое. Его люҕовь не носит очки, хотя вполне бы могла. Крис уверен, что это из-за сверхъестественной регенерации, потому что слишком уж она обожает читать английскую средневековую литературу в полутьме. Вопреки тому, что Арджент находит такую картину абсолютно очаровательной, он ни в силах не думать о мнимом вреде подобного чтения. Любое человеческое зрение давно бы послало хозяина к чёрту. Но его любовь — оборотень. Очевидно, волку не страшны людские болезни. И Кристофер этому рад. Его люҕовь ни разу в жизни не сказала: «Я люблю», — но он знает, что за хмуростью этих очаровательных бровей скрывается самое мягкое сердце на всём белом свете. Да и так важно ли шаблонное признание, если его любовь находит тысячу других способов показать всю глубину и постоянность своих чувств? Например, пробуждение от неё лучше, чем от кого-либо ещё. Потому что его любовь знает, как сильно он ненавидит утро, и обычно приходит к постели с чашечкой горячего кофе. Голос её, вырывающий из сна, всегда тих и спокоен — она не пытается пробудить его эффектом неожиданности, глупыми проделками или криками прямо в ухо. Хотя люди, которые знают, что поднять Арджента с утра почти невозможно, чаще всего так и делают. Это всего лишь мелочь, незначительная деталь, но именно она говорит о многом. Ведь из таких мелочей и состоит вся забота его любви: из того, что она никогда не сравнивает Кристофера с другими, ни разу не критикует его ужасных родственников и сводит брови к переносице больше обычного, если видит на родном лице грусть. Из того, что она при всём его сомнительном прошлом совсем не сомневается в нём и, когда он озвучивает своё желание заняться семейным оружейным бизнесом вместо охоты всерьёз, говорит ему только: «Я верю в тебя». Кто-то подобное поведение принял бы за должное, но Арджент понимает, что скрывается за каждый грубым, но искренним жестом. И он всегда говорит, что любит в ответ.Только для мᴇня.
Дыωи.
Его люҕви до одержимости обожает играть с цифрами. И если у других это обычно о количестве, то она измеряет стройными рядами чисел и качество. Например, та же власть для неё должна быть не просто над огромной толпой простаков, а должна распространяться на людей в первую очередь полезных и нужных. Или одежда: можно переплачивать только за бренд, но вместо этого его любовь выбирает малоизвестные, почитаемые лишь в элитных кругах марки. Ведь, по её же словам, «хорошая одежда о себе не кричит». Любые семейные счета и оплаты под контролем тоже у неё — бюрократические разбирательства в стае не жалуют. К тому же, каждый из них давно в курсе, что лучше его любви никто в финансовых расчётах не смыслит. О чём уж там говорить, если его любовь на брокерской бирже чувствует себя, как рыба в воде. Мистическая интуиция позволяет вовремя продавать и закупать акции, и она часто срывает чуть ли не куш. Ежемесячно на её счёт падают приумноженные в несколько раз суммы. Кристофер к этим сомнительным схемам относится со скепсисом, но бухгалтерские дела вверяет в руки своей любви без страха. Потому что знает, что она его не подведёт. Его люҕовь пьёт коньяк «Хеннесси» за тысячу баксов просто ради вкуса. Оборотническая сущность не позволяет ей пьянеть, но необходимости в этом и нет. Жидкость перекатывается на её языке головокружительным букетом — она же наслаждается этим с удовлетворением настоящего ценителя. И так не только в отношении алкоголя, а почти во всём. Стая в шутку называет его любовь снобом: она на подобные заявления отфыркивается и метко острит, хотя внутренне они её никак не задевают. Доля правды всё равно присутствует. Дорогие автомобили, швейцарские часы, ровненькая стрижка — его любовь выглядит просто и вместе с тем обворожительно. Особенно, эти её водолазки с v-образным вырезом… Ардженту определённо нравится вид. Даже если он ни разу не произносит этого вслух. Его люҕовь никогда не откроет себя всю. В ней, на самом деле, этого много: сотни нерассказанных историй, тысячи мыслей, скоп воспоминаний и целая прорва загадок. Его любовь этим ничем не делиться, — отчасти потому что в принципе не привыкла чем бы то ни было делиться — и поэтому каждый кусок ценной информации от неё на вес золота. И это при том условии, что отмалчиваться его любовь не любит. Наоборот, сцепиться языками она рада всегда. Правда, демагогии и софистики в её речах всегда больше, чем искренности. Только насмешки да пыль в глаза, чтобы никто ни за что не прогадал, что же она замышляет в этот раз. О советах по доброте душевной речи и не идёт. Его любовь редко помогает бескорыстно, чаще — с заключением сделки. Лишь бы получить что-нибудь взамен. Это могут быть деньги, объект или услуга, но в любом случае оплата, которую она потребует, всегда будет приносить ей выгоду. Хотя со временем и в её системе возникают исключения. Крису нравится думать, что свою особую долю откровенности он получил за собственные чувства. Или, наверное, за молчаливое понимание без упрёков и обвинений. Потому что Арджент легко может жить с тем, что никогда не поймёт, скольких убила его любовь. Он может спокойно засыпать, не зная имена её лучших друзей, не зная даже, есть ли они у его любви вообще. Ему ничего из этого и не нужно. Кристофер просто открывает своего любовь каждый раз заново и наслаждается тем, что никогда не сможет исчерпать её до конца.Смотᴘи.
Его люҕовь восхитительно тактильна. Для Арджента эта находка становится откровенностью: среди них четверых он вряд ли бы дал подобную характеристику именно ей. Конечно, они все имеют проблемы с проявлением привязанности, но его любовь не кажется той, кто пострадала меньше всего. Только вот в плане прикосновений она плюёт на свои страхи с высокой колокольни. Ей нравится ластиться к родным рукам, получать драгоценное внимание к себе точно так же, как и похвалу. Да уж, похвала и внимание — две самые обожаемые ею вещи. Впрочем, приголубить в ответ она шанса тоже не упускает. Лёгкое похлопывание по плечу, поглаживание по щеке, шутливые тычки в бока — ничего серьёзного или интимного, лишь нежная сосредоточенность в каждом мгновении. Пальцы залезут в причёску, разворошат волосы почти неосознанно, пока она будет улыбаться совершенно самодовольно. Мелкие проказы, в которых она чувствует себя вселенским злом, идут в их жизни рука об руку с повседневностью. Крис привык к этому позорно быстро: ожидание мимолётного взаимодействия стало для него сродни зависимости. Ведь с ней это выходит совсем легко — необязательно придумывать ответ или заморачиваться над значением. Его любовь и так всё поймёт по его взгляду. Может, потому что она сама слишком проницательная. А может, потому что в его глазах благодарности больше, чем радужки. Его люҕовь вредна и саркастична. Каждое второе слово безжалостное и жалящее, насмешливое и острое, будто волчий клык. Чёрный юмор соперничает даже с её обаянием — игра на грани фола, задевающая своей грубостью многих. На стаю это, правда, не распространяется. Попробуй не выработай иммунитет к чужим репликам, когда слышишь их под сотню раз на дню. А для своих она ведь особенно бескомпромиссна: любое действие обернётся поводом для колких уточнений, тяжёлых вздохов и закатываний глаз. Кристофера его любовь частенько выбешивает до мелкой трясучки, хотя сама она ошибок ни за что не признает. Гордость возвышается над всеми её поступками весомой долей, и она чертовски уверена в себе. Не то что бы незаслуженно. Опыт дарует ей некоторую находчивость, хитрость — ум, а злопамятность — целое поле для использование первого и второго вместе. Именно поэтому они не ругаются: несмотря на словесные дуэли, они всегда знают, когда остановиться. Арджент из-за того, что не желает идти на конфликт, а его любовь из-за того, что месть подаётся холодной. И если она потом будет удовлетворённо хихикать над тем, как его проучила, то он не найдёт сил злиться на неё. Только разделит радость вместе с ней. Его люҕовь никогда не лжёт. По крайней мере, самому Кристоферу. Другим, понятное дело, такой благосклонности не перепадает: его любовь вечно путает чужие карты, выставляет толпы влиятельных людей дураками и уходит от их праведного гнева с лёгким изяществом. Личность, подобную ей, не заимеешь в свидетелях, не припрёшь к стенке шантажом или ультиматумом — нет действенного способа повлиять на неё. Его любовь прислушивается только к родным. И то, их мнение нужно больше для приличия, чем для реальной помощи в принятии решений. Но горделивая натура его любви вовсе не подразумевает под собой неуважение её с стороны. Она хорошо относится к каждому члену стаи, хоть и не проявляет этого в открытую. Её забота груба и кровава, не многие пожелают узнать о таком вообще, но тем не менее, она есть. В конце концов, его любовь всю жизнь служит левой рукой Альфам: естественно, часто методы её радикальны, а защита заключается в полном устранении любой угрозы. Она не подпускает к ним сомнительных личностей и досконально проверяет всякое новое более-менее близкое знакомство. Иногда это выглядит, как копание в чужой жизни, иногда его любовь оказывается слишком подозрительной и дотошной. Только в большей степени они всё равно сносят её опасения молча, ведь понимают первопричину. С её прошлым сложно доверять кому-либо. И если ей от своих проверок спокойней, то никто из стаи не может быть против. Никак.Зᴀмᴘи.
У ᴇго люҕви врагов больше, чем у Кристофера знакомых и друзей вместе взятых. Она шесть чёртовых лет пролежала в коме: казалось бы, многие обиды и неприятности должны были забыться, улететь ветром. Но что-то пошло не так. Его любовь лично желает задушить половина магической Калифорнии — люди готовы к их дому в очередь километровую выстраиваться. Конечно, в подобном свете любые новые личности вызывают недоверие. Именно поэтому их стая слывёт осторожной и избирательной, аккуратной и рассудительной. Впрочем, это идёт им только на руку. Старые, влиятельные альфы принимают их настороженность за тщательный и кропотливый подход, из-за чего ведут с ними дела охотнее других. Репутация Бейконхиллсской стаи неуклонно крепнет. Они, восставшие из пепла и отстоявшие право на собственные территории перед всеми невзгодами, шокируют других своей историей и невольно заставляют испытывать к себе уважение. Соседние стаи приезжают к ним с мирными визитами, лидеры ковенов почтительно хмыкают при их упоминании, и магические существа, наконец, не разгуливают по чужим землям без спросу. Это их общее достижение, результат многих переплетений и факторов, но вклад его любви, хоть и незамечен, значителен. Потому что сила и сталь, присущая им в чьих-то рассказах, возникает именно благодаря ей. И, чёрт возьми, Кристофер знает, что весь их авторитет вполне заслужен. Особенно, её авторитет. Его люҕовь болезненна и уязвима в моменты особенной эмоциональной остроты. Когда мир замедляет своё движение, когда яркость окружающего дня меркнет, а время становится чем-то вроде густой субстанции, растворяющейся в руках любого, кто сжимает её, это становится заметнее всего. Нежность её носит иной характер, отличается от обычной. В её нежности много обвинений и самобичевания, много жалости и раздирающей душу боли. Но всё это незаметно, скрыто под смехом и лёгкостью так, что и не увидишь. Только вот Крис всё равно чувствует. Вины в его любовь целое море, и неважно, что она ничего такого даже близко не показывает. Это точно есть, тихое и раздирающее. Это то, из-за чего она язвит кончиком острого языка, отталкивает от себя каждого и хватается за одиночество, будто довольна им. Арджента, правда, подобной риторикой не обмануть: он берёт её руки в свои и видит, видит, что его любовь на самом деле хочет быть счастливой. И Кристофер сделает всё, что помочь ей в этом. Когда ему плохо, ᴇго люҕовь целует его в плечи. Оказывается за спиной твёрдой, безмолвной тенью и гладит его по рукам, оставляя россыпь важных заверений через ткань или даже напрямую, губами к коже. Просто потому что то, что Арджент принимает за слабость, для неё — проявление доверия. И хотя Крис действительно ненавидит те моменты, в которых на него накатывает ощущение бесконечного сожаления перед своей прошлой жизнью, ничего поделать с собой он не может. В любом случае, во слишком многом виноват. Из-за того, как покорно он соглашался с отцом из раза в раз; из-за того, что сам совершенно не заметил, по какой дорожке пошла его сестра; из-за того, что не спас, не уберёг свою самую потрясающую дочь от подлости судьбы. И больше всего из-за того, что предпочитал не жить, а только отмахиваться от всего вокруг себя молчанием. Доотмахивался ведь. Правда, его любви на эти моральные дилеммы плевать. Может, потому что она предпочитает не обращаться к прошлому, которое больше ранит и перемалывает в фарш хрупкую душу, чем приносит хоть какую-нибудь пользу. А, может, потому что у неё самой руки по локоть в крови. Кристофер не может дать ответ. Вместо этого он в благодарность целует чужие костяшки, понимая, что, какими бы не были его прегрешения, от него отступать не собираются. И утонуть не дадут.Только для мᴇня.
Его люҕовь странная. Его люҕовь доверчивая, робкая и нежная. Его люҕовь вредная, опасная и злая. Его люҕовь живёт у него в голове, непоколебимая и требующая внимания. В конце концов, ᴇго люҕовь абсолютно противоречива. Потому что ᴇго люҕовь — это волк, человек, волк. Потому что люҕовь у него, чёрт возьми, нᴇ однᴀ.Дыωи, живи, замри только для мᴇня.
***
Это обычный субботний вечер. Сегодня они готовились к их традиционным стайным посиделкам. Стайлз, в основном, нервничал: метался по кухне неугомонным ураганом, отбивался от остроумных замечаний насчёт собственной непоседливости и всласть недовольствовал. По его словам, они ничего не успевали. Курице в духовке запекаться было ещё полчаса, салата он успел приготовить только два, а картошки оказалось «как-то маловато в принципе». И Стилински совершенно не волновало, что у него в планах также значилось спагетти, которое могло уравнять ситуацию с картофелем, а ребята начнут подъезжать к Хейловскому дому минимум через часа три. Впрочем, всё это было напускное. Глаза Стайлза неизбежно блестели, когда он говорил о новом прочитанном рецептике, и пока овощи шинковались лёгкой рукой, на лице его играла довольная улыбка. Счастливая. Питер, расслабленный и вальяжный, за попытку возмущения стебал Стилински нещадно. Конечно, было довольно сложно это делать, находясь при этом на улице у гриля, но Хейл старался изо всех сил. Под лопаткой у него шипели до ужаса аппетитные стейки, а он смотрел на них вполглаза, даже не стараясь сохранить приличный вид. Намного интереснее было пререкаться ему со Стайлзом. Слово за слово, комментарий за комментарий, колкость за колкость — он паясничал с изяществом мастера. Стилински был выбран главной мишенью, но настоящее шоу уготовлено было их гостям. О да, Питер собирался отыграться на них за всю неделю молчания. Они ведь так старательно игнорировали его замечания в сообщениях, а он, как истинный джентльмен, скромно не указывал им на это. Потому что решил, что насмехаться над членами стаи в реальности, будет увлекательней. По крайней мере, они точно не смогут от Хейла никуда сбежать. Дерек им не завидовал. Он сервировал стол на летней веранде — к еде его просто-напросто не подпустили, — и уже успел вдоволь наслушаться обоих. И Стайлза с его мнимой паникой, и Питера с его едкими шутками. Внутри мелькало слабое раздражение, но он никак не высказывался по поводу чужого поведения. Атмосфера, стоящая за бессмысленными разговорами, его вполне устраивала: всё это было крайне забавно. Потому что обе его половинки только притворялись в разной степени недовольными. На самом же деле, в перепалках их читался лёгкий флирт и нескрываемое веселье. Что-то передавалось и самому Дереку: приятно, когда вокруг тебя тонким шлейфом витает счастье. Хотя на Хейла оно наводило больше медитативный эффект. Расставить тарелки, вспомнить где чьё место, принести уже готовые блюда — всё это умиротворяло и расслабляло. Даже уголки губ у него приподнялись в полуулыбке, а лицо казалось если не окрылённым, то явно довольным. Ему нравились субботние вечера. Им всем, в общем-то. Кристоферу тоже. Правда, сейчас вместо того, чтобы заняться полезным делом, он смотрит на них. Буквально на месте останавливается, не в силах глаз отвести. И будто нарочно момент перед ним выдаётся совершенно очаровательный. Ведь Питер шутит, разворачивается в сторону открытых дверей: его губы растягиваются лисьей ухмылкой, лицо оживляется, молодеет и поза, несмотря на всю статность, у него, как у взбудораженного щенка. Дерек, кажется, тоже это примечает, отфыркивается себе под нос, но хохот сдерживает. Лицо выдаёт — он щурится, и щёки его напрягаются мило-мило. Стайлз ничего из этого не видит. Высовывается из-за угла кухни на секунду и ныряет тут же обратно. Хотя выглядит веселее всех: смеётся в голос на чужую реплику так, что даже ложку роняет. Ойкает, правда, и сразу бросается протирать столешницу от упавшего соуса. Неуклюжесть его просто прелестна. Ардженту вдруг становится плохо. Рука рефлекторно вскидывается вверх — ложится на середину груди. Непонятное чувство перехватывает горло. Сильное и терпкое, оно болит и жалит тупой пульсацией. Крис, смаргивая наваждение, отворачивается в сторону, и брови его сводятся к переносице. Он проскальзывает мимо своих возлюбленных быстрой тенью, выходит за порог. Дверь закрывается тихо-тихо — мешать чужой радости со своими неожиданными ощущения не хочется. Слишком уж он привык справляться со всем в одиночку: проще вот так, сесть на ступеньках крыльца и вдохнуть в себя поглубже воздух. Только не помогает. Что-то трепыхается в теле, стучит глухой дробью, щебечет и тяжелеет. Но не утихает. Он проводит в таком положении минуту, две, пока ручка сзади не опускается вновь. Наивно жить с оборотнями и думать, что твой побег может остаться незамеченным. Питер, впрочем, самый ненавязчивый из всех троих. Он прикрывает дверь с сверхъестественной бесшумностью, видимо, также не желая привлекать внимание других. Встаёт перед Кристофером спокойно, оглядывает с ног до головы. Ноздри трепещут медленно и незаметно — будь Арджент обычным человеком, он бы и не подумал, что волк прямо сейчас разбирает его настроение по частям. Чёртовы запахи. — Ты в норме? — спрашивает Хейл и не поймёшь, что он этим сказать желает. — Не знаю, — Кристофер ведёт плечом растерянно, стараясь все переживания с себя сбросить. В груди у него нелегко, сердце трещит и ноет, и стоит только поднять глаза на Питера, как становится ещё больней. — В самом деле? Это немного. Фраза короткая и простая, но тон Хейла участлив, нехарактерно добр для него и, без сомнения, чуток. С виду ничего необычного, только вот Крис всё равно видит во всякой мелочи такое приятное беспокойство: в том, как Питер наклоняется слегка вниз, к Кристоферу, как брови приподнимает вопросительно, по-настоящему заинтересованно, как в лицо заглядывает, точно пытаясь мысли прочесть. И глаза у него синие-синие, точно самое глубокое озеро на земле, а в уголках линии мягкие, будто не возрастные даже, идущие каким-то ему образом совершенно незаконным, и… больно это. Нестерпимо больно. Арджент вздыхает потрясённо, когда чужие пальцы слезу с его щеки стирают — кожа рук упругая и ухоженная, наверняка кремом напитанная, потому что Питер Хейл сноб ещё тот. Эти детали, совсем привычные знания о волке напротив заставляют губы охотника растянуться в улыбке. Крис понимает, что для человека с сияющим влагой взглядом и сердцем, бьющимся чаще прочего, он ведёт себя неуместно. Впрочем, ему плевать. Он и вправду улыбается Хейлу абсолютно искренне, хоть со стороны это и выглядит как насмешка над чужой обеспокоенностью. Он просто надеется, что Питера это не заденет. И он прав: Питер его улыбкой не оскорбляется, лишь сводит брови к переносице, ещё более озадаченный, чем был. Совсем как Дерек, думается рассеяно Ардженту. Некстати вспоминаются слова Стайлза о том, что Хейлы, может, и совсем разные, но, если присмотреться повнимательней, можно найти в них обоих много общего. Разнообразие хмурых выражений в том числе. О боже, он и сам в восторге от их бровей. — Ну что такое? — шепчет Питер проникновенным голосом ему в висок. Интонация мягкая и тихая, и она заставляет Кристофера чувствовать себя большим ребёнком. После этого так и хочется сжаться комком под каким-нибудь одеялом и не заботиться больше ни о чём. Сейчас, правда, не время. Поэтому он лишь устало прикрывает глаза, секундой расслабляясь под чужими прикосновениями. Спину опаляет теплом, макушку — спокойным дыханием, и он без зазрения совести откидывается назад в родные объятия. Нет ничего важного в мире, нет ничего нужного, кроме его бьющегося в глотке сердца сейчас. — Я… — тянет он, задыхаясь. Всякий звук встаёт поперёк голосовых связок, сжимает тисками. Крис давится собственными объяснениями, спотыкается об слова и побеждённо наклоняет голову к плечу. Глаза жжёт, крутит потребностью, будто жизненно необходимым действием. Арджент мужественно держится ещё пару мгновений, а потом со щеки скатывается новая слеза. И ещё одна. И ещё. — Я люблю вас настолько сильно, что мне больно. Наконец, признаёт он. Лёгкие судорожно гоняют воздух по трахее, и собственная уязвимость пульсирует за рёбрами как никогда остро. — О, — единственное, что говорит Питер с резким выдохом. Он наклоняется к телу охотника ближе, сковывает ему руками грудину, целует где-то прямо под подбородком, — о, — повторяет он, и секунды тянутся вечностью. — Я понимаю, о чём ты говоришь. Это не унимающееся чувство в душе, что нужно куда-то убежать, чего-то опасаться, кому-то доказывать. Будто без всего этого у тебя любовь твою отнимут. Потому что не смог, не сумел, не убедил и не сделал. Поэтому ты делаешь всё, лишь бы успеть. Даже восхищаешься ей до сорванного голоса и любуешься до рези в глазах. А сердце болит сильно-сильно, так, что впору завещание писать. Ты ведь об этом, не так ли? В озёрах напротив нет ни капли насмешливости: только нежность, любопытство и тонкое сочувствие. — Да, — хрипота обволакивает согласие, из-за чего Крис жмурится. Ведёт головой в сторону, пытаясь стряхнуть с себя разъедающую слабость, и хватает волка за руку. Гладит костяшки и сжимает пальцы до белой кожи. — Откуда? — Не ты один способен на подобное, — Хейл улыбается нежно-нежно, обрадованный своей правотой. Прищур у него совершенно лисий и довольный, а в уголках линии только проступают ещё больше, вместе сходятся. Ардженту хочется каждую бороздку обсыпать поцелуями. — Дереку пришлось собирать меня по частям как-то ночью. Я тогда ещё напился в хлам. А Стайлз, распевая успокаивающие колыбельные самому Дереку, после даже несколько дней отказывался петь вообще. Я промолчу о том, что кое-кто ревел у меня на плече почти весь вечер. Ты, на самом деле, по сравнению с нами припоздал. И губы его почти смеются. Кристофер только моргает на эту информацию поражённо и вдруг выдыхает. От простого понимания, от единства со своими возлюбленными становится легче. Скованность спадает, боль уходит, и он хохочет в плечо Питеру совершенно облегчённо. Тот хмыкает неудивлённо даже, гладит его по предплечью, и молчание между ними наполнено учтивостью и уединением. Крис так их любит.