you make me so bulletproof

Эрлендур многое прощал Бьорну. Подставил и организовал месячное проживание в гребаной панамской тюрьме, где чудом только еще чума не завелась? Хорошо, он не обижен, вот нисколько. В самый неподходящий момент нагнал и забрал все, что он нарыл потом и кровью? Ок, еще сочтемся, сломаю пару костей в знак мести. Натравил Торви с ее головорезами и заставил побегать по всей Европе под градом пуль? Ладно, с бывшей всегда приятно пообщаться. Зажал в углу, соблазнительно дыша куда-то в район ключиц и нашептывая что-то про Атлантиду? Переживет и неудовлетворенным. Эрлендур многое прощал Бьорну в основном из-за его задницы, там определенно было на что посмотреть и что потрогать. Это грех, сказал бы Хемунд и был бы прав, но Беринг* как бы вор и грех его синоним, так что переживет. Во время небольшого рандеву в Аравии, когда они с Лодброком наперегонки пытались урвать куш и в итоге нихуя не получили, Эрлендур получил прекрасную возможность всего его перелапать и выставить все в самом невинном свете. Не прикопаться. Бьорн даже и не пытался, свалил куда-то на Багамы с красотками-фотомоделями и, сука, снова, объявился. Почему он еще не сдох? Эрлендур, правда, не понимал как это работает. Когда он находит что-то важное, то за ним сразу выстраивается очередь из наемников. То Харальд со своим братом устроит ему неплохой отдых с гранатометами в Италии, то Ивар взбесится и вертолеты за ним пошлет. Это были мелочи, по сравнению с Бьорном, этот петушара выжимал из него все соки и, как оказалось, теперь решил выжать всю кровь. Снова все подставы по второму кругу, эти взгляды и зажимания перед тем, как сдать кому-то. Бьорн был мудаком, мудаком остался. Таких людей бы ненавидеть, желать им смерти и при встрече заряжать револьвер, надеясь, что шальная пуля его достанет. Альфред бы так поступил, любой нормальный человек поступил. Но Эрлендур, как подсевший на дозу наркоман, считал это забавным и всегда прощал. Всегда, но не в этот раз. Мало того, что ножом пырнул, пока он засмотрелся, так еще и запер в собственном лагере, напомнив, что при попытке побега каждый солдат будет стрелять на поражение. Мерзкий. Охуевший. Ублюдок. — Ой, тебе больно? — улыбка скотская, как и весь его пижонский вид. Даже в гребаных джунглях Лодброк выглядит так, словно только что сошел с обложки глянцевого журнала. Сияющий до омерзения. Эрлендур взглядом прожигает его кроссовки, безупречно, сука, чистые и ненавидит его все больше с каждой секунды. Его пальцы давно окрасились в алый (собственная кровь, боже, только не смотреть вниз), лицо потеряло цвет, став бледной копией, словно на выцветавшей от времени фотографии. Хуже от того, что Бьорн упивался тем, что видел, наслаждался сломленностью, сидящего на коленях перед ним, гордого вора. Сломленный, но не побежденный, в глазах все тоже пламя, неукротимое и дикое. Его-то он и получит, раз раскопки накрылись. Раз он, Эрлендур, их сорвал. Загнал сам себя в ловушку, хорош эксперт. — Иди нахуй, я пытаюсь сдохнуть без твоего мерзкого голоса. Лодброк хохочет. Хохочет так заразительно, что тошнит, или это просто запах крови начинает медленно сводить с ума. Реальность Эрлендура плывет, теряется в ярких красках. Он надеется, что Бьорн и не заметит его кончины, ударится в свою любимую философию или глупые обещания показать ему Италию, от которого обычно зубы сводило от злобы. Словно купить пытались. Этого не происходит. Или ублюдок слишком внимательный, или просто Беринг слишком рано заваливается на бок — просыпается он на следующий день живым. Эрлендур упрямый и к черту ему не нужна забота, пытается сбежать, вспоминая старые прогулки по Тибету с рваной раной, и натыкается на первый же патруль, возвращающий его обратно на место. К хозяину. Прибивающим к месту тяжелым взглядом. — Мне нужен этот затерянный город, — говорит, когда скручивает и подавляет весь слабый бунт Беринга на корню, вжимая лицом в дубовый стол. На кой хер ему в этих джунглях этот стол? — И ты дашь мне ключ к нему, Эрлендур. Бьорн обжигающе горячий, а еще умеет убежать — так он думает. Что-то екает от того, как именно он произносит его имя, отдаваясь тяжестью в голове. — Ты мой должник, знаешь, — наклоняется непозволительно близко, целует за ухом. — Так что будь хорошим мальчиком, подари мне ключ. После третьего поцелуя Эрлендур сдается, поворачивается и ловит его губы своими. Рана ноет не переставая. Факт остается фактом — жизнью он обязан Лодброку. Но он все еще вор. Он просто позволяет себя целовать, делая вид, что сдается. Бьорн теплый, большой — он самое большое сокровище, которое, увы, украсть невозможно. Будь у него сердце, то оно бы давно было в руках Беринга. Через неделю он сбегает, оставляя после себя сгоревший лагерь и насмешливое послание на земле. Через месяц находит сокровище и, разумеется, проебывает его из-за гребаных проклятий. Не хотелось бы превратиться в синего монстра, но победой он остается доволен. Бьорн посылает за ним людей. Бьорн преследует его по Австрии. Бьорн разозлен настолько, что хочет задушить Эрлендура при встрече, но не может банально его пристрелить, отпуская восвояси. Просто удача — отмахивается Эрлендур, не замечая самое главное сокровище, отобранное у Бьорна. Сердце бьется в его руках, но все еще не разбивается. А шрам ноет каждый день, напоминая, что долг все же когда-то придется вернуть. И Эрлендур, подбрасывая в руке украденное кольцо откуда-то из пустыни, точно знает как это сделать.