***
Она стала ещё меньше. Просто класс. Сотни лет роста улетучились в мгновение ока. Или Розовая живёт по какому-то гармоническому закону: шесть тысяч лет назад был самый пик, и эта мелочь выросла, а потом начала постепенно уменьшаться, и вот пожалуйста — и без того мелкая Розовая стала ещё мельче. Ещё и дурацкой формой обзавелась. Жёлтая явно чего-то не понимает. — Ох, Розовая! Не могу поверить! — счастливо льёт слёзы Голубая, прижимая к себе младшую сестру. Жёлтая тоже не может. Её вообще не покидает ощущение, словно их обвели вокруг пальца и выставили полными дурами — и кто? Эта маленькая розовая бестия! Однако она готова очень многое простить просто за то, что камень Розовой не разбит и даже не покрыт трещинами. Она готова самолично разобраться, почему у младшей такая странная форма и почему она ничего не помнит; звёзды, да она на всё согласна. Любая неприятность кажется несущественной мелочью; любая проблема не проблема вовсе — всё меркнет в сравнении с тем, что Розовая цела и невредима. Корпус корабля относительно цел (насколько Жёлтая может судить издалека), но любые попытки его поднять терпят крах. Ремонт займёт несколько дней, так что можно не спешить: днём раньше, днём позже — какая уж теперь разница. — Как так могло выйти, Розовая? — разочарованно вздыхает Жёлтая, глядя на негодницу в руках Голубой. — Что с тобой вообще произошло?! — Я-я… как бы сказать… — Не дави на неё, Жёлтая, — умоляюще произносит Голубая, ласково гладя младшую сестру по голове. Та всё равно порывается что-то сказать — что-то о матери и новой форме жизни, о потерянных воспоминаниях. Жёлтая лишь отмахивается: — Твой камень при тебе, а значит, воспоминания где-то там. Это несущественная проблема. Голубая, пожалуйста, я из-за слёз ничего не вижу, ты не могла бы… — Прости, — ослепительно улыбается Голубая, стирая слезинку с края глаза. Она давно так не улыбалась. Всё, что помнит Жёлтая с начала Второй эры, — это вечно натянутая улыбка, изредка смеющиеся глаза и скорбь. Бесконечная всепоглощающая скорбь. Ей никогда не удавалось сделать Голубую настолько счастливой с момента раскола младшей сестры. Розовая смотрит на неё во все глаза, переводит взгляд на Голубую, чуть заметно хмурится; Жёлтая, уловив её интерес, спешит отвести глаза. — Ох, звёзды! — неожиданно восклицает Голубая. — Это же не из-за нашего луча, правда? Твоя память и твоя форма… мы не повредили тебя?! — Нет, я же говорю!.. — Она цела, — фыркает Жёлтая. — Её щит способен выдержать наш удар. — Что угодно могло пойти не так! Вдруг он поглотил не всё, и… — Голубая, прошу тебя… — Нам нужно как можно скорее забрать её в Родной мир; я не удивлюсь, если на неё так повлияла эта планета! — Голубая! — от резкого повышения сестринского голоса Голубая вздрагивает и сразу тушуется, отворачивается, всё ещё обдумывая свои безумные теории, а затем и вовсе идёт к морю. Жёлтая потирает переносицу, делает пару терпеливых вдохов и следует за ней. — Мы вернёмся через пару часов. Сбоку от Розовой облегчённо выдохнула Жемчужина, но Жёлтая не придала этому значения.***
— Не говори им правду. Стивен хлопает ресницами, глядя на Жемчуг, которая поспешила увести его в дом сразу после ухода Алмазов. — Но почему? Они же нужны нам для исцеления повреждённых самоцветов! — Их можно убедить в этом и не говоря о том, что сделала Розовая. Они не поймут, Стивен! Ты до сих пор жив, — Жемчуг болезненно поджимает губы, — только потому, что они думают, что ты Розовая… «Ты даже представить себе не можешь, на что способны Алмазы…» — раздаётся в голове мальчика голос Ляпис. Которая оказалась лишена формы по одному щелчку пальцев Жёлтого Алмаза. — Прошу тебя, пойми, — продолжает жалостливо говорить Жемчуг, — сейчас их не интересует ничего, кроме благополучия Розовой. Их не интересует, что она была Розой Кварц, им даже всё равно на выживших Кристальных самоцветов. До Стивена постепенно начинает доходить суть, которую ему так упорно разжёвывает сейчас Жемчуг. Теперь Алмазы его не отпустят. Во всяком случае, не отпустят, пока в его животе находится камень Розовой, и что-то подсказывает Стивену, что без этого камня он долго не проживёт. — И что мне тогда говорить? — непослушными губами говорит он, в полной мере осознавая, в каком положении они оказались. — То есть… нужно придумать что-то… какой-то сценарий… как тогда! — вдруг озаряет его. — Как в Зоопарке! — Я-я не думаю, что это сравнение сейчас уместно… — Нет-нет, оно идеально! Розовая, — Стивен показательно достаёт щит, — закрыла всех своим щитом, но что-то пошло не так! Луч повредил нам память: мне, Розовому Алмазу, и тебе, моей верной Жемчужине! — Ты предлагаешь… — Жемчуг замолкает на пару секунд и продолжает: — Воспользоваться предположением Голубой, что луч косвенно нам навредил? — Да! — сияет Стивен. — И мы не помним, почему у меня такая «форма». И им следует объяснить, что я наполовину человек… — Безумие, — посмеивается Жемчуг, хватаясь за голову. — Но это лучшее, что можно сейчас придумать. — Нужно будет сказать, что повреждённых ещё можно исправить… — увлекается мальчик своими фантазиями. Жемчуг наблюдает за ним с лёгкой нежностью во взгляде. Стивен — не Розовая и никогда ею не будет. Но воспоминания о том, как сильно Алмазы дорожат друг другом, до сих пор не угасли, и на что они пойдут, лишь бы вернуть свою младшую сестру, Жемчужине действительно страшно представить.***
Когда Голубая волнуется, то начинает задумчиво бормотать себе под нос всякие несуразицы: вываливает на невольных слушателей все свои мысли и предположения, и обычно таким невольным слушателем становится как раз Жёлтая. — Всё ведь в порядке, — губы трогает лёгкая улыбка при взгляде на столь знакомое зрелище. — Мы не можем этого утверждать, пока не убедимся лично, — продолжает бормотать Голубая. — Шесть тысяч лет прошло, для Розовой это много. Я так надеюсь, что с ней не случилось ничего непоправимого… — Голубая. — Если бы я раньше прилетела сюда, — сокрушается она, не скрывая дрожь рук, — то смогла бы найти её… — Голубая. — Шесть тысяч лет она была цела, а мы не знали!!! Жёлтая молча берёт её за руку и ведёт за собой в море. От удивления Голубая замолкает, невольно оборачивается назад — кроме них, на берег так никто и не вышел, — затем снова смотрит вперёд, на сестру, и чувствует укол совести. Все эти шесть тысяч лет Жёлтая так же вела её вперёд, не обращая ни на что внимания. Они останавливаются возле обломков кораблей, прячутся за ними так, чтобы с берега их никто не увидел — вода здесь как раз им по грудь, — и только сейчас Жёлтая позволяет себе крепко обнять Голубую. — Всё хорошо, — обволакивает сознание тёплый шёпот. — Теперь-то всё хорошо. Розовая цела, а остальное неважно. Голубой не нужно видеть лица сестры, чтобы понять, что та вот-вот расплачется. Она лишь гладит её по волосам и даёт время передохнуть, прекрасно понимая, что только так — наедине, без чужих глаз — Жёлтая может расслабиться, дать хоть какую-то волю эмоциям. — Розовая цела, а остальное неважно. Всё так просто. Всё действительно так просто. Ощущение, словно груз, висевший на её камне последние тысячелетия, бесследно исчез. Удушающая розовая лоза, обвитая вокруг их камней, наконец разорвана; облегчение, которое чувствует сейчас Голубая, заставляет рассмеяться чистым лёгким смехом. Жёлтая чуть отстраняется и непонимающе смотрит на сестру. — Ты права, — поясняет та. — Всё и правда хорошо… — Знаешь… — М? — Я люблю тебя. Щёки мгновенно вспыхивают синевой. Жёлтая на этом не останавливается: — Розовая обвиняла меня в том, что я редко тебе это говорю. — Поэтому ты решила сказать это так неожиданно сейчас? — Нет, я… Голубая, — с мольбой в голосе говорит Жёлтая, — прости за то, что я… мы… я не проконтролировала себя… и мы слились почти под носом у Белой. От одного воспоминания об их первом и единственном слиянии Голубую пробивает дрожь, хотя она быстро берёт себя в руки. — Ты не виновата. — Была наказана только ты. Это моя вина. — Ты не виновата, — упрямо повторяет Голубая. — Я звала тебя танцевать, так что… — Тогда скажи, — Жёлтая заметно нервничает, даже сглатывает, прежде чем спросить: — Тебе… понравилось? — и начинает быстро тараторить, не давая Голубой ответить: — Я никогда бы не спросила такого в Родном мире, я даже не заикаюсь там о слияниях или чём-то подобном, просто… за Землёй… не ведётся никакого наблюдения. Голубая, едва открывшая рот, чтобы что-то сказать, тут же закрывает его, шокированно глядя на сестру. — Белая ни о чём не узнает. К-конечно, если тебе не понравилось… Ох, звёзды… Она никогда не видела, чтобы Жёлтая заикалась и путалась в словах. — Ты предлагаешь?.. — Только если ты хочешь. Голубая боится слияний. Даже спустя огромную прорву времени она помнит о наказании Белой и её словах. — Такого не должно повториться. Но она так же помнит те мимолётные мгновения, проведённые в слиянии с Жёлтой: тепло, которое утекло сквозь её пальцы и которое она не смогла удержать. Солнце, от которого ей не досталось даже маленького кусочка. Молчание затягивается; с каждой секундой Жёлтая нервничает всё сильнее, начинает сожалеть о своём предложении. — Это было прекрасно, — шепчет Голубая, опустив лицо в попытке как-то скрыть свои горящие щёки. — Лучшее, что я испытывала… и если ты действительно думаешь, что Белая не узнает… — она вновь поднимает голову, тут же сталкиваясь с сестрой взглядом. — Не узнает. Я не позволю ей узнать. Солнце отражается в золотистых глазах, в полной мере раскрывает всю красоту их цвета — красоту, которая поддерживала Голубую на протяжении шести тысяч лет и не позволяла утонуть во мраке. «Твоя любовь — это невероятно красиво…» С нежностью во взгляде Жёлтая переплетает их пальцы, срывает с губ поцелуй, тянет к себе — как можно ближе, сокращая расстояние между камнями; как можно трепетнее, спрашивая разрешения. «Твоя любовь — моя единственная опора…» Ответом служат её лёгкая улыбка, её пальцы, перебирающие короткие волосы, блаженство прикосновений, неуверенное доверие в каждом жесте. Их любовь — не идеал по меркам Белой; их любовь не соответствует идеалу несовершенства Розовой; их любовь — гармония лишь для них двоих. Их любовь лечит царапины на их камнях; их любовь дарит то, чего каждой из них недостаёт. Голубая не пытается оттолкнуть Жёлтую, даже когда чувствует нестабильность своей формы, и боязливо сжимает её руку, когда яркий свет застилает глаза. Запоздало замечает, что шум волн на этой планете приятно успокаивает. «Твоя любовь похожа на звуки моря…» Необычайное спокойствие, которое дарит их слияние, убаюкивает обеих: они вместе и рядом навсегда, могут не отпускать друг друга целую вечность. Тепло, исходящее от Жёлтой, Голубая поглощает без остатка, отдавая взамен головокружительные для любимой сестры эмоции. Когда Жёлтая ломалась под давлением требований Белой, Голубая всегда была рядом; когда Голубая сходила с ума от скорби по Розовой, Жёлтая всегда утешала её. «Когда тебе было плохо, я всегда была рядом». Если Белая узнает, что они снова слились — и в этот раз намеренно и успешно, — одни звёзды знают, какое наказание их ждёт, но это то, о чём Зелёный Алмаз сейчас задумывается меньше всего. Она расслабленно сидит, откинувшись спиной на обломки Алмазного корабля, и смотрит вдаль, на горизонт, над которым высится яркое солнце. Яркое жёлтое солнце на прекрасном голубом небе.