Почти.

Белое обветшавшее здание с газоном из выцветшей травы. Улыбающиеся дети на баннере приобрели жуткий оттенок ввиду изобилия потрескавшейся краски и лоскутков, порванных камнями. Акаши Сейджуро серьезен как никогда. Он толкает скрипучую дверь. Дорогой костюм даже на персонал произвел немалое впечатление. И правда, что такой влиятельный с виду человек мог забыть в их психиатрической лечебнице? А гетерохромик и не думает одаривать их взглядом. Лишь подходит к стойке регистрации и строго произносит: -Где расположен этот пациент? Вытаскивает аккуратно сложенное фото из кармана. Не произносит имя, ибо еще не знает, ждет ли его именно тот человек, что имел в прошлом тесный контакт с Сейджуро. - 203 палата… Сэр. Она часто моргает, прежде чем оповестить дежурного о посетителе. Сейджуро коротко, по-официальному, кивает; чтобы дать понять, что слушает. Он идет вместе с каким-то мужчиной, не кривящим спины всю дорогу. Хорошо хоть лица не теряет. Он не смотрит на оборачивающихся людей. Серые. Даже слишком. Впрочем, Акаши и сам тускнеет. И идет лишь проверить, такой ли он. Мужчина о чем-то говорит. Конечно, это всего лишь меры предосторожности с больным человеком. Но мужчина знает, что говорит в пустоту – он и сам не заинтересован в беседе. Просто формально нужно. Не более. - Прошу, - сухой голос с хрипотцой вывел из транса. Акаши кивает и проходит, словно действия начертаны кем-то заранее. И этот «кто-то» - он сам. Он почти не слышит как дверь закрывается, а лечащий врач уходит прочь. Он почти не понимает, как сумел войти. Он почти ничего не понимает в этой полутьме. «Почти». Здесь все несовершенное. Как и он сам, жалеющий о единственной ошибке в прошлом. О той ошибке, которая покрывает его открытые раны тонкими слоями хрупкорушимой ноющей коросты. - Ах, Кагами-кун, к нам кто-то пришел. Рико-сан, не беспокойтесь, все будет хорошо. Ведь у нас гость… Акаши садится на табуретку возле постели. Неудобно, но в этот раз он не потревожит никого, тем самым подняв шум в комнате. Парень возится на постели. Сейджуро скользит взглядом по оголённой белой коже ног, прислоненных к грязно-бирюзовой стене. Это медицинское одеяние слишком коротко. Но гетерохромика все устраивает. Жаль только, что расслабиться не может. Пациент же встает словно зомби из фильмов ужасов – не используя рук, только позвонок как центр опорно-двигательной системы. И разворачивается к своему посетителю без эмоций на лице. - К нам заглянул Акаши-кун. Ребята, вы же ничего не сделаете? Ребята..? Вы где? – оглядывается, после пожимая плечами. – Они ушли. Потому что обиделись или просто боятся Акаши-куна? Он никогда не был таким разговорчивым. Просто всем нужно бывает сместить груз с души. Даже сошедшим с ума. Его голубые глаза глядят сквозь, обжигая голову и заставляя мысли лихорадочно воротить устоявшийся уклад. - Акаши-кун, Акаши-кун, Акаши-кун, - лихорадочно и чуть сбивчиво шепчет он, не отрывая отмороженного взгляда от Тетсуи. – Твое имя говорит за тебя. Этот мир и правду такой красный. Сейджуро молчит, разглядывая руки Куроко, на которых россыпью разбросаны синяки и следы от уколов. - Тетсуя. - Акаши-кун, - аловолосый едва ли не слышит нотки трепетания в его голосе. Мальчишка подается вперед, одной рукой упираясь в скрипучую кровать, а другую протягивая к парню. И падает. Сейджуро хватило лишь того, как сузилась радужка, но вместе с тем расширились зрачки Куроко при упоминании собственного имени с чужих уст. И, застывших в полуотчаянной, полубезумной улыбке, приоткрытых губ. Он не срывается с места, как супергерой. Лишь приостанавливает почти у пола, готовящегося ко своему безоговорочному падению, голубоглазого. - Расскажи мне. Все. - Акаши-кун, - Тетсу смотрит на него, сглатывая. И вновь нечитаемое лицо. Может, кто-то управляет даже эмоциями бывшего баскетболиста? «Кто-то» - больно до скрежетания потухшей совести -, но не Сейджуро. - Сейчас же. Он больше не говорит «это приказ». Ни разу за два года. Знает ведь, что сам довел. И тем не менее, от своих принципов почти не отказался. «Почти». Куроко только кивает, словно зачарованная кукла повинуясь. Заводя руку за спину, развязывает бантик, бережно завязанный медсестрой-практиканткой. Снимает с себя одну единственную часть гардероба. Сейджуро облизывается, но не более. Руки внезапно зачесались. Так же внезапно, как в нос резко ударил запах медикаментов при виде забинтованной грудной клетки. И все же его собственный Тетсуя не потерял своих соблазнительных форм. Вполне вероятно, что сношение с кем-то в этой палате у Куроко могло быть. Об этом лишь в первые секунды думает Акаши, ибо молодой организм давно требует разрядки. И разум очернен лишь жаждой власти и черной, беспросветной похоти, в который каким-то неведомым образом однажды проникла блистающая тень. - Здесь, - обладатель специфических волос кладет ладонь на перевязанную грудь, проводя тонкими пальцами по ней вдоль белой ткани, насквозь пропахшей этой атмосферой. – Мне тут же наложили бинты, как только я поступил, обосновывая это тем, что я могу расцарапать себя или пробить одним ударом ребра, если взбешусь посреди ночи. Потом заперли в этой комнате на неделю, кормя от силы раз в три дня. Это было нужно для сбрасывания мышечной массы. Чтобы я не мог себе навредить, - он в бреду, будто слепой, рыскает ладонью по кровати в поисках ладони – единственного источника тепла. И натыкается, позже спокойно выдыхая. Акаши подмечает, что ладони у него, как сердце, - холодные и почти незаметные. – Понимаешь, для моего блага? Для моего, - а теперь и дрожат. – Акаши-кун, это ведь ты сделал. Правда для меня? Да? Сейджуро не прикрывает глаз – уже поздно прятаться, когда от тебя ожидают. Сам Куроко опускает взгляд не оттого, что обрел возможность контролировать сознание, просто надо припомнить, что было раньше. При каждом пронесшемся воспоминании вздрагивает, запрокидывая голову назад. - Тут, - вытягивает руки, усмиряя бьющуюся гордость внутри. Куроко так отвык от ее проявлений. – Меня кололи каждый день. Они говорили, что это поможет. Мне станет лучше. Однажды. В один день. И лекарства помогут. Но я им не верил, Акаши-кун, - кажется, ему спокойнее удостоверяться в том, что это имя еще живет. - Потому что я не был болен. Не был… - взгляд вновь метнулся к разным радужкам. – Ты ведь мне веришь? Да, Акаши-кун? Ведь правда? Акаши-кун мне верит. Верит, как раньше. Ведь так? Я знаю, что это так. Ты ведь ни в чем не виноват? Ты мне не лгал. Да? Ведь так? Правда? Глаза парниши лихорадочно блестят. Брови взметнулись выше, грудная клетка вздымается чаще, губы растягиваются в подобие… Улыбки? Или просто для того, чтобы не закрыть рта? А может подталкивают Сейджуро к скорейшему ответу? Тот лишь молчит, немигающе глядя на него. После отпускает руку, медленно, словно это не он бредит, отползает к стене, мотая головой и широко раскрыв глаза. Уголки его губ нервно дрожат. - Аха… а.. хаха… - сминает в пальцах простынь. – Это.. Это ведь неправда… Акаши-кун, - и кровь стынет в жилах от простых слов. У обоих. – Ты… Ты… Акаши-кун не мог… Нет, - отрицает все, начиная чесать кожу на руках. – Мне все лгут. Кроме Акаши-куна. Ведь так..? - на лбу возникает морщинка. – Ведь так?! – он уже срывается, хватаясь за голову. Разражается смехом, затылком ударяясь о стену. Гетерохромик не растерялся. Все же кое-что из речи доктора он для себя уяснил. Вскакивает на месте, до того как Куроко успевает до него дотянуться. И слышит пронзительный крик голубоглазого, его просьбы, стоны боли, мольбы, проклятия. Сам же Акаши, выбежав, теребит ближайшую девушку, вкратце объясняя ситуацию. Та, явно наученная на курсах, призывает Сейджуро к спокойствию, не смотря на то, что тот непроницаем и опасен, как удав, не евший с неделю. Бежит прочь, а когда возвращается, за ней бредет бригада докторов, в одном из который бывший капитан «Ракузан» узнал своего сопровождающего. Он не мешает выполнять надлежащую работу, стоя за дверью, опершись о косяк со сложенными на груди руками. «Акаши-кун… Это неправда…» Парень цыкает. «Ты мне не лжешь… Ты не можешь…» Парень закусывает кончик языка, морщась. «Правда..?» Перед глазами ясный образ. На этот раз Сейджуро ничего не предпринимает, лишь позволив себе слабость. Прикрывает глаза. На Зимнем Кубке Акаши Сейджуро ожидало первое в жизни поражение. Бой до конца и бросок с сиреной. Очко разницы. Всего очко, из-за которого он потерял все. Точнее, считал, что все, не замечая самых простых деталей. Всегда безжизненные глаза Куроко в тот раз горели: от слез, застывших в небесной красоты глазах или огня, пылавшего изнутри? Той же ночью, на правах бывшего капитана и действующего любовника, Сейджуро пригласил юношу к себе. Но, несмотря на то, что они и являлись «парой» по своему существу, в физический контакт, как таковой, из-за матчей не вступали. А теперь что было терять? Споить Куроко – проще пареной репы. В этом старшекурсник убедился еще в средней школе, когда всем коллективом отмечали первый кубок. Тогда хватило лишь пары стаканов по сто грамм, чтобы вызвать на лице Тетсуи розоватый румянец и нескладную речь. В роковую ночь Акаши этим и занялся. Принеся бутылку саке в спальню, куда и предложил войти Тетсу, он, откупорив бутыль, вылил в рот побольше и, притянув озадаченного «призрака» ближе, запечатлел на бескровных губах взрослый поцелуй. Это была месть за разнесенную гордость. Захлопнув дверь одной ногой, гетерохромированный грубо пихнул любовника на кровать, нависнув сверху. Может, и самому мстителю передался алкоголь, но в ту ночь, срывая с Тетсуи одежду и запечатлев пощечины на розоватых щеках, дабы придать взгляду фокусировку, он не помнил, были ли крики Куроко громкими, или же тихие стоны отдавались внутри глухим эхом. Шепча колкую правду тому на ухо, ракузановец изредка сжимал пальцы на белой шее, покрытой засосами. И усмехался в губы, прокусанные до крови. Он помнил лишь о том, как судорожно Куроко просил прощения, закрывая лицо руками. И как сильно бросало в дрожь и тряску его тело от спирта в крови, грубых действий любимого человека и бушевавших эмоций. А потом… Акаши потряс головой, выбираясь из пелены не самых приятных воспоминаний лихого прошлого. Ах да, кому еще было неприятно тогда. И все же, именно из-за него Тетсуя в этой лечебнице. Вероятнее всего, Акаши не хватило того возмездия. И он решил окончательно разнести того, кого взрастил. Растоптать. Уничтожить. Загубить проростки самой малой надежды. Именно Сейджуро подговорил директора сия заведения, именно он заплатил им, чтобы те в свою очередь давали парню психотропные препараты, внушали о его ужасном состоянии и проводили беседы с психиатром. Сводили в могилу здорового человека, если вкратце. А что изменилось сейчас? Он сожалеет? Раскаивается? Берет на себя ответственность? Нет. Он просто является «кем-то» для Куроко. - Входите. Переведя тяжелый взгляд на шуганную медсестру, проходит обратно. - Будьте с ним осторожны. Они ему не указ. Дверь закрывается. Давящая тьма рассеивается тусклым небом, которое сменяет темноту на более легкие тона. Куроко сидит на подоконнике, держась за оконную ручку. И его лицо, словно у мертвеца. - Прости. - Не хочу слышать этого от тебя, Тетсуя. - Прости. - Не срывайся. - … Прости. Молчание разряжает атмосферу. Работники, одевшие Куроко, закрепили в середине некоей длинной рубашки белый – предупреждающий – квадрат. Тетсуя несильно дергает рукой и ручка поддается. Сейджуро привстает. - Я уже делал так. И не раз. Пойдешь со мной на крышу? – добавляет после секундного молчания. Он и правду словно неживой. Для чего же бьется сердце? - Оставайся тут. - Пойдешь со мной на крышу? Бровь Акаши скептично поползла вверх. Неужто ли Тетсуя так часто повторяется? А сам голубоволосый, как и ожидалось, уже выходит из окна. - Я хочу тебе кое-что сказать. И словно сверху ему указывают идти следом. Он смотрит на то, по какому пути следует любовник. Оказывается, чуть подальше от окна есть лестница на крышу. Раньше это было жилым домом, впоследствии заброшенным, почему и пожарный выход имелся для жителей. Правда только с этой стороны. Уже на крыше Тетсуя садится на ее край, чуть откинувшись. Бывший капитан и бровью не повел – не его территория, а мальчишка знает, что делает. Наверное. - Акаши-кун, - акцентирует на себе и так заостренное внимание, – Я действительно ни о чем не жалею. Нет. О нет. Или все же «наконец»? - Я люблю тебя, - прикладывает руку к груди, чуть улыбаясь – не сидеть же с кирпичным лицом, признаваясь в своих чувствах. – Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя, - делает небольшую паузу. Он знает, что Акаши не ответит. Он все знает об этом человеке, чьей жизнью жил. Правильно, разве у тени есть собственное существование? – И я знал, что однажды произойдет это. Ведь у меня было много времени подумать, знаешь, - он обвиняет или же оглашает факт? – Ты ни в чем не виноват. Прости. Мне надо было раньше за… - слова застревают поперек горла, превращаясь в ком. – В общем, ты понимаешь меня, - отмахивается невидимка, закрывая глаза волосами, упавшими вперед. – Да… Ты всегда понимаешь меня, - тут же одергивает себя, стараясь контролировать. Нельзя срываться. – Акаши-кун, - почти немигающе, неотрывно зорко следит за каждым движением Сейджуро. – Пожалуйста, посмотри на меня. На меня. На меня. Кровь в гетерохромированном будто закипает, начиная циркулировать по сосудам чаще. Он хрустит шеей и выполняет просьбу, неведомо для мира затаив дыхание. - Пожалуйста, - проявляет вежливость? Просит? – Не улыбайся в миг, когда забудешь меня, - сам встает, балансируя привычно. – Я понимаю, что это эгоистично. - Все в порядке, - просто Акаши чувствует, что сейчас просто необходимо подать голос. Не как верному псу, а как нити, которая становится все тоньше, словно тая во времени. Как и воспоминания о расплывчатой тени. - И я в порядке? – молчание. И оно же в ответ длится пару минут. – Акаши-кун, - Сейджуро глядит на Тетсую в упор. – Можешь выполнить мою просьбу. - Я уже выполняю одну, Тетсуя. - Понимаю. Прости, - бьет по больному или снова эта чертова вежливость? – Я люблю тебя. А ты? – молчание. – Акаши-кун? Ответь мне. Акаши-кун, ты любишь меня? - Я… И ветер забирает его слова. Но Куроко может прочесть их по губам. А потому лишь улыбается уголком губ, смягчая взгляд. - Спасибо. Шаг назад. В пустоту. Воздушные массы подхватывают безвольное тело, забывшее тяготы мира сего. Он счастлив. Был. Акаши не может продолжать вечно сидеть на холодном полу, потому и встает. Только ноги не желают держать. Он видел как ожили глаза фантома. Он видел как в них мелькала влага, не успев скатиться по щекам. Закрывает глаза, сжимая зубы, и резко выдыхает, издавая тихий стон. Плотно сжимает губы, не выдавая ни единого изменения. Его принципы почти нерушимы. «Почти». … Но он виноват. Он знал, что Куроко спрыгнет. И был готов подтолкнуть.. Чтобы отпустить. Для себя. И... Для того, кто стал его проигранной победой.