Innocence

      Прайд воровато осматривается по сторонам, надеясь, что Джонетсу — старшая медсестра — не заметит её побег из больничного крыла. Убедившись, что коридор пуст, девушка вздохнула полной грудью и потянулась, хотя сделать это и было неудобно — большая часть тела обмотана бинтами, из-за того, что она и бывший с ней искатель сильно пострадали на последней миссии. Отправили чёрт знает куда, а зачем? Чистой силы там всё равно не было, зато вот куча Акума — это разумеется!..       В Ордене сейчас не лучшие времена. Что на уме у Тысячелетнего Графа не ясно от слова «совсем», но то, что лишь за последнюю неделю погибло больше двух сотен искателей и с десяток экзорцистов — факт. Ещё и эти Нои…       Эренберг невольно вздрагивает, когда, бредя по коридору, натыкается на стоящего возле окна смотрителя — Гекидо. — Из окна выброситься решил? — усмехается она, подходя ближе к Анданту и глядя туда же, куда смотрит парень, думая, на что же это он там уставился?       Глаза девушки удивлённо расширяются. Гробы. Прямо перед башней Чёрного Ордена выложены гробы. Неужели в помещении уже места нет? — Двести семьдесят девять, — шёпотом произнёс брюнет. — Двести семьдесят девять людей погибло за последнюю неделю. — А что ты хотел? Это война. — Да, но… — Гекидо запнулся.       Прайд перевела дыхание. — Это трудно — видеть гибель своих подчинённых, но без этого никак, знаешь же, — произносит она и снова замолкает на какое-то время, чтобы потом добавить: — Алан говорит: «Единственное, что всех равняет в войне — это невзгоды и лишения*».       Эренберг хочет сказать ещё что-то, но не решается и продолжает молчать, когда смотритель неуверенно касается её руки своей, давая выбор — отстраниться или остаться на месте. И она остаётся. Стоит, совершенно не шевелясь, сама сильнее сжимая его ладонь. — Пообещай мне, — шепчёт он, — пообещай мне, что не умрёшь.       Прайд невольно вздрагивает от произнесённой фразы, и ехидный ответ большим комом встаёт поперёк горла. Она чувствует, как к глазам подкатывают горячие слёзы — хотя, казалось бы, ну, с чего? — и спешит закрыть их руками, отойдя на несколько шагов назад.       Гекидо поражённо оборачивается, глядя на девушку, что спиной прижалась к стене, низко склонив голову, и порывается как-то утешить, успокоить её, когда слышит резкое: — Не надо, я в порядке.       Уже занесённая вверх рука опускается и он просто наблюдает за тем, как она заправляет за уши длинные лоснящиеся пряди тёмных волос. А потом поднимает глаза, сталкиваясь с ним взглядами. И снова отворачивается.       Гекидо раздражённо цокает языком.       Они стоят молча друг напротив друга ещё несколько минут, и Андант уже собирается уходить, когда Прайд ловит его за ворот кофты, целуя в уголок губ, и, коротко шепнув: «Обещаю», — стремительно удаляется по коридору.       Гекидо прикладывает ладонь к тому месту, где буквально пару секунд назад чувствовалось опаляющее дыхание девушки, бессильно сжимая вторую в кулак и силясь понять — отчего у него так сильно щемит в груди?

***

      Почему? Почему?! Почемупочемупочемупочемупочемупочемупочемупочемупочемупочемупочемупочемупочемупочему?!       Ты же обещала! Обещала, что не умрёшь!       «Смотритель, Прайд! Она… Мертва».       Мертва… Мертвамертвамертвамертвамертвамертвамертвамертвамертвамертвамертвамертвамертвамертва       Лишь одно слово набатом бьётся в опустевшей голове.       М е р т в а       По-хорошему, столько вопросов задать надо, но нет — не сейчас. Андант подрывается из-за стола и на одном дыхании практически добегает до зала, где под высокими сводами у многочисленных, но таких одинаковых гробов толпятся люди. Все они — и живые, и мёртвые — кажутся безликими, совершенно не отличающимися друг от друга. И даже поспешившая вслед за ним МэйЛина тоже безлика.       Гроб. Такой же, как и сотни других, такой же, как те под окнами, как и те, что под землёй. И тело. Совершенно не такое, как остальные. С непривычно бледной кожей и такими неправильными — до ужаса ей неподходящими! — спокойными чертами лица.       Нет, нет — не правда! Вечно едко улыбающаяся Прайд не может быть настолько умиротворённой! Просто н е м о ж е т!       Гекидо ждёт, что вот — сейчас! — она подскочит, выкрикнув: «Ага, поверил?» — получит звонкий подзатыльник от него и гневную тираду, что с таким не шутят, идиотка, а потом он стиснет её в объятиях, ещё долго шепча, как же он испугался.       Ну же? Почему ты продолжаешь неподвижно лежать в этой деревянной коробке? Тебе здесь не место!       Смотритель ещё долго сидит рядом с ней на коленях, прижимая к груди беретку, крепко сжимая руки в кулаки так, что костяшки белеют. Но не плачет. Не может расплакаться перед ней.       А вот МэйЛина не выдержала. Та самая МэйЛина, что всегда говорила: «Мы не имеем права проливать слёзы перед лицами тех, кто отдал свои жизни ради общей цели**». Та самая МэйЛина, что сейчас бессильно утирает рукавом снова и снова выступающие на покрасневших глазах слёзы.       А он держится. Держится, потому что знает, что Прайд не хотела бы, что бы из-за неё плакали. Что бы плакал он.       Держится, потому что знает, что если сейчас заплачет, если захочет вернуть её, то придёт Граф. А дальше? Он — смотритель. Он должен вселять надежду в других. Что же с ними станет, если под гнётом горя даже он сломается?       Нет, этого нельзя допустить.       Нельзя, но… — Ты ведь пообещала мне, — тихо произносит он, срывающимся голосом. — Пообещала, Ани. Тогда, почему?..       Гекидо поднимается на ноги. Переводит дыхание.       Вдох.       И фраза: — Добро пожаловать домой. Спасибо за твои старания.       Он давно проклял этот мир. Проклял эту войну, Графа, Чистую силу и даже самого Бога, но сегодня всё резко потеряло всякий смысл. И глупая ненависть, и война, и жизнь. После её смерти в груди больше не щемит. После её смерти в груди чувствуется лишь пустота.