***
В очередную смену его койка оказалась пуста. Я испугался, справился у медсестры, убирающей палату, а она с грустью сообщила, что парня пришлось отключить. Улучшений никаких, а у родителей закончились деньги. Как бы им ни было тяжело, у них не осталось иного выбора. Я молча смотрел на женщину, не в силах шевельнуться. Неужели… — Этот малыш так и не встретил своего соулмейта, — вздохнула она, отвечая на мой немой вопрос. — Целых тринадцать лет здесь пролежал. Целых тринадцать… Тринадцать… Я потер запястье. Кажется, примерно столько прошло с тех пор, как метка поблекла. С тех пор, как пропала боль. А позавчера… Позавчера меня сильно накрыло, знобило и бросало в жар, пока кожу на запястье жгло как огнем. Это не может быть простым совпадением… Теперь на месте поблекшей змеи свежий шрам. И я вновь чувствую боль. — Простите, — задыхаясь, прошептал я, — а была у него какая-нибудь метка? — Змея была на руке, красивая такая. Но с закрытыми глазами. Это знак, что не суждено парню увидеть свою родственную душу. Я давно говорила родителям, чтобы отпустили они его — какой смысл мучиться? Но нет. Они надеялись до последнего. Знак… Не суждено… Не только не увидит сам, но и не заметит его тот, кто должен… Едва сдерживая слезы, я рванул прочь. Если бы я только прикоснулся к нему хоть раз. Дурак! Не читать надо было! Не читать, а прислушаться к своему сердцу. Вот почему накануне метка прожгла кожу и оставила шрам вместо рисунка. Я мог спасти его — своего соулмейта. Ведь сколько раз хотелось дотронуться до безвольной руки, погладить по голове, поправить одеяло и нечаянно задеть лицо. Я был рядом. Я мог. И пусть никто не верил, но я нашел его. Его могилу…Часть 1
25 августа 2018 г. в 09:22
С самого детства на моем запястье красовалась змея, но однажды она поблекла. Никто не мог объяснить почему — не случалось такого раньше, чтобы метка как-то изменялась. Она либо была, либо исчезала насовсем. И до того, как появился шрам, я все же верил — где-то бродит моя родственная душа. Где-то, но она была…
Теперь я знаю точно. Теперь… когда слишком поздно…
И нормальным считается, что у всех без исключения пар симметричные метки с одинаковым изображением. Наша — змея на запястье. Но, помимо обычного рисунка, я чувствовал боль. Не только свою, но и чужую. И из-за этого люди считали меня особенным, а я себя — проклятым. Это отвратительно, когда сидишь, а тебя вдруг что-то кольнет, ударит, дыхание перехватит, а после, порой, не проходит долго. Да, все чувствуешь! И тошноту, и слабость, и температуру. Или идешь, а с ног сбивает невидимое нечто. Нет, не на самом деле сбивает, но боль бывает настолько сильна, что устоять на ногах невозможно. Я много раз корчился, мучился, выл. И, когда не выдерживал, падал в обморок. А надо мной смеялись, меня унижали. Дети — зло. Они меня считали сумасшедшим, говорили, что я придуриваюсь или просто не дружу с головой. Потому что никто из них не выделялся чем-то особенным. А еще в их глазах я видел зависть. Нашли чему завидовать…
Боль я чувствовал, как свою, но на теле не отражалось ничего, если не считать синяков, которые появлялись после того, как я терял сознание и падал. Или когда одноклассники меня избивали сами. Интересно… а тот, чья боль передается мне… чувствует ли он так же мою?
Взрослые говорили, что да. Наш случай — большая редкость. Дар. И нам надо встретить друг друга, тогда все пройдет.
Было бы здорово — встретить, но… где она, эта душа несчастная? Годы шли, а мучения не прекращались. Я так мечтал избавиться от них. Просил, умолял Бога. Даже в медицину пошел учиться, понимая, насколько тяжело испытывать боль.
И каким же я был дураком! Допросился, но не того…
Однажды я шел с работы, как меня согнуло, словно от удара в живот. Такое ощущение, что проткнуло чем-то острым. Невыносимая боль, неконтролируемые слезы, голова плывет, и тошнит вдобавок. Откуда еще взялся истерический хохот, я не знал, но вскоре потерял сознание и очнулся лишь через неделю. Умываясь, я застыл взглядом на запястье. Сердце екнуло: змея поблекла.
Спустя месяц я осознал, что и боли нет. Ни своей, ни чужой. И в душе пустота. Ничего…
Поначалу я радовался, что отныне не мучаюсь. Но с годами эгоизм вытеснило осознание, что я потерял нечто большее, чем физическую боль. Я потерял своего соулмейта. А другие смеялись, убеждали, что я бракованный, что нет и не было у меня родственной души. А то все — выдумки. Невозможно чувствовать чужую боль.
Так они и не чувствовали — им и не понять. А теперь и я обычный…
Чтобы как-то заполнить одиночество, брал сверхурочные. Работал на скорой, как сумасшедший. Я был тем, кто мог понять чужую боль, хоть и не чувствовал больше свою. Только поэтому и хотелось спасти всех, а еще это был отличный способ убежать от самого себя. От ненавистной реальности. От одиночества.
Иногда меня ставили в смену — следить за лежащими в коме. Как шептались медсестры, делать там особо нечего, я мог вздремнуть и не свалиться от усталости. Проходясь по палатам, я проверял оборудование, большего с меня не спрашивали. Смотрел на больных и гадал: чувствуют ли они что-нибудь? Наверное, ничего. Им не помочь, поэтому меня так утомляли эти дежурства.
От скуки я брал книгу, присаживался возле одного парня и читал ему вслух. Самый молодой из всех — и меня необъяснимо тянуло к нему. С ним хотелось поговорить, помочь ему, вернуть к нормальной жизни.
Если бы я знал…