Однажды вечером 2

      Алукард стоял напротив стола Интегры и наблюдал, как девушка, пролистав оставшиеся документы, рассеянно поглядела в никуда, и ему захотелось узнать, о чем она подумала.       — О чем ты сейчас думаешь?       — А?       — О чем ты сейчас думаешь?       Интегра подозрительно покосилась на подчиненного:       — Какое тебе дело?       — Мне не разрешено читать твои мысли, но мне бывает интересно, о чем ты думаешь. Вот сейчас, когда ты просмотрела бумаги, о чем ты подумала?       — Так я и ответила, — оставалось еще и язык ему показать, но Интегра сдержалась.       — Я лишен такого удовольствия — я имею в виду чтение мыслей, а мне даже на простой вопрос, вполне естественный, не хотят дать ответа, — Алукард не собирался уступать. Он знал, что люди иногда спрашивают друг друга, о чем они думают. И знал, что обычно люди в таких случаях лгут, но не она.       От усталости в голову Интегры лезли совсем уже глупые вещи: а как это читать мысли, вот, например, когда они роятся, и всё вместе, самое разнообразное, пролетает одновременно за долю секунды. Интегра зависла.       — Ну так, о чем?       — О чем я думаю сейчас?       — Нет. Ранее немного.       — А сейчас неинтересно?       — Наверное, ты думаешь о том, как это — читать мысли.       Интегра повеселела и, если бы привыкла смеяться, то рассмеялась бы, но она не привыкла.       — А тогда, что из вихря твоих мыслей заставило тебя остановиться?       Она не вспомнила бы, если бы снова этот образ перед ней не явился — как какой-то зов из прошлого.       — Я думала о качелях, что стоят на заднем дворе.       — О качелях? — ответ оказался неожиданным для вампира.       — Да. А что не так? А чего ты ожидал? — с возмущением (и скрываемым удовлетворением от того, что смогла удивить вампира) Интегра уставилась на него.       — Я думал, что ты подумала обо мне.       — Что?       — Я за тобой так долго молча наблюдал, был рядом и следил за твоей работой, а ты даже и не подумала о моем присутствии, — на самом деле Алукард надеялся на более интимный характер ее мыслей.       Интегра же фыркнула:       — О твоем присутствии? Интересно, а когда его не было, твоего присутствия?       Вескость аргумента заставила вампира пожать плечами, и в кабинете снова на некоторое время воцарилась тишина. Но на этот раз Интегра не читала, глядя в документ, она — а он знал это уже — думала о качелях на заднем дворе, и — вот это ускользнуло от проницательности ужасно умного чудовища — она вспоминала отца. Первым молчание нарушил снова Алукард:       — Ты уверена, что они там еще стоят?       — Я что, по-твоему, не знаю своих владений? — однако в голосе Интегры почувствовалось сомнение. Она давно их видела — одинокие качели, прячущиеся за живой изгородью от полигона, чтобы хоть как-то отгородить крошечный семейный мир от солдатских глаз.       — Там еще и розы росли, так? Но, кажется, организация «Хеллсинг» давно избавилась от вакансии садовника, а Уолтер, насколько мне известно, хоть и на все дела мастер, не огородничает, — Алукард многозначительно посмотрел на Интегру, мол, совсем все запустила.       А Интегру еще одна деталь давно забытого садика совсем выбила из режима «я — глава организации и Рыцарь, и так далее и тому подобное, и всякими глупостями не занимаюсь». Она вскочила с небывалым для восемнадцатилетней аристократки энтузиазмом и зашагала вдоль стола туда и назад.       — Ты прав, я запустила это место… А это ведь память!       Вампир удивленно поглядывал из-за очков на подобные метаморфозы.       — Пойдем посмотрим! — и она быстрым шагом покинула кабинет.       Спустившись со второго этажа, Интегра — как двенадцатилетний подросток — рывком, без стука, открыла дверь к Уолтеру и просунула в его кабинет голову:       — Уолтер! Я закончу попозже, там осталось всего-то две бумажки! Я хочу посмотреть, что сталось с нашими качелями!       Старого доброго Уолтера оторвали от перебирания других бумажек, и он с абсолютным непониманием пронаблюдал, как Алукард, стоя за Интегрой, открывает дверь шире, чтобы войти, вероятно, по инерции за хозяйкой по-человечески, отчего последняя чуть не шлепнулась носом об пол.       — Что ты об этом думаешь, Шинигами?       Уолтер еще ничего не понял, чтобы ответить, когда на него понеслась новая порция нелепости, уже от другого объекта:       — У нас сегодня день, когда люди, мысли которых мне запрещено читать, рассказывают о них мне сами.       — Существует такой день? — наконец переварил информацию дворецкий после минутного замешательства.       — Ага, сегодня выдумали, — добавила Интеграл, сомневаясь, подыгрывать ли вампиру.       — Ты должен говорить правду и только правду, или ничего не говорить. Такие правила, — продолжил цирк Алукард.       — Откуда вдруг правила? Эй! — английская леди встала в позу.       — Они взяты из твоего поведения. Ты бы сказала или правду, или ничего бы не стала говорить, — терпеливо стал объяснять вампир.       Признав справедливость столь лестного замечания, Интегра вернулась к тому, что собиралась еще в начале спросить у дворецкого:       — Ты с нами пойдешь?       — Простите, моя дорогая леди, но я предпочел бы воздержаться от подобного… эээ… занятия…       Этот чрезмерно учтивый ответ — Уолтер даже встал и поклонился — оказался бы для Интегры как ведро воды на костер, но у Алукарда вдруг появился повод для своего занудства:       — Почему «с нами»? Я не иду, — он испытывал легкое разочарование от незадавшегося по его сценарию разговора, и настроение у него пропало.       — Как это не идешь?       — Я не изъявлял согласия.       — Но ты ведь уже пошел!       — Я шел в эту сторону, потому что собирался пойти в свой подвал, — закончил он фразу, как настоящее чудовище, которое устало и объясняет детям, что ему не до игр. И даже лицо его было серьезным и таким вроде бы злым, каким он пугает врагов, чтобы нагнать на себя важности.       Обида залила сердце Интегры — ведь она поддержала его игру, а он ее игру поддерживать не собирался. К тому же всего за какую-то минуту самые близкие ей люди (и нелюди, в количестве по одному экземпляру) обозначили границы подступа к себе, а ее поставили на место — на место главы организации и Рыцаря, и так далее и тому подобное, который не занимается глупостями.       Но частые разочарования и привычка держать удар не дали ей задержать отчаяние в глазах хоть и на секунду.       — Ну ладно. Я сама пойду.       И ушла.       И нашла в полумраке качели нетронутыми, а садик заросшим. От дождя доски были сырыми, но она все равно на них уселась и стала качаться, глубоко задумавшись.       Из окон разных комнат за ней наблюдали вампир и дворецкий.       Алукард вовсе не собирался специально разочаровывать порыв госпожи, его просто не интересовала ее ностальгия, потому что, разумеется, это была не его ностальгия. Хотя теперь и подумывал, что вдвоем прогулка по заросшему саду под луной была бы очень романтичной, а там глядишь — что-нибудь бы да и вышло.       Уолтер тоже не заметил, как своим ответом обидел свою госпожу. Ему не хватало на это чувствительности, хотя он и думал теперь, глядя на то, как она сидит на качелях с поникшей головой, что девочка жестоко была лишена детства. Поэтому в качестве своеобразного извинения он решил сначала доделать ее работу, а потом свою.       Но мы ошибемся, если предположим, что Интегра думала о них, о своих верных подчиненных. Обида ее довольно скоро рассеялась среди воспоминаний, в которых Артур, всегда жизнерадостный отец, друг и хозяин, проводил здесь время со своей дочкой: он катал ее на качелях, носил на руках, срывал для нее цветы, смеялся и что-то рассказывал. И хотя качели тогда тоже были сырыми, а с листьев сыпались капли воды, дни эти были самыми солнечными во всей Англии.