***
Каждый, кто хотя бы раз заглядывал на улицу Юйлин, слышал о деревеньке, в которой обитают сами боги, исцеляющие путников. Никто никогда не видел их, были лишь люди, исцеленные волшебным образом. В действительности же, целителями были вовсе не боги и даже не духи. Это было дерево. Великое волшебное дерево, что спасало душу и тело. Дар Богов, наследие людей, которое нуждалось в заботе и сохранности. И у него были защитники. Династия Бай, что с давних времён соблюдала учения предков. Искренние слова и желание исцеления — вот таков билет в волшебную деревню. Так было всегда. Но у каждого «всегда» было своё исключение. Раненный воин на пороге смерти не мог проронить ни слова. Я был первым, кто увидел его глаза. Я был первым, кто услышал его голос. Именно я был тем, кто первым получил от него стрелу в сердце.***
Мертвенно бледное лицо. Синие губы. С каждым слабым вздохом было видно, что из него выходит жизнь. Война сложно было назвать красивым. Кровь никогда не придает красоты. Лишь поселяет в душе чувство тревоги и печали. Приближение смерти. — Неужели я попал в рай и меня встречают ангелы? Пожалуй, слова о красоте были не правдивы. Глаза этого война были прекрасны. — Нет, Вы всё ещё живы. И, кроме того, благодаря старейшине вы поправитесь. Дайте себе время. — Вы уверены, что это не рай? Уверен, прямо сейчас я вижу ангела. Видимо, помимо органов ему ещё травмировали мозг — Да, я уверен. Через десять дней вы закончите лечение и покинете это место. А теперь отдыхайте, Вам определенно нужен отдых. Да и ванна тоже не помешает — Благодарю. Вы мой спаситель. Не могли бы вы дать мне воду? Я чувствую запах крови. Конечно, он чувствует запах крови. Все в районе шести чи ее чувствуют. — Вы слишком слабы. Приподнимитесь, я помогу. Оттирать чужое лицо от крови куда сложнее, если обладатель всего этого смотрит вам в глаза. Кожа война оказалась белой, черты прекрасными и Эти глаза всё ещё смотрели на него.***
Звуки циня раздавались по всей деревне, были подобны ручью, что протекал между склонами гор. Небесная мелодия переплетения струн. — Так значит, Вы никогда не были во внешнем мире? — Нет, наше учение не позволяет себе подобной вольности. Мы не имеем права выходить из деревни, также, как вы не имеете права находиться здесь дольше позволенного. К огромному сожалению — Неужели Вы не хотели бы увидеть столицу? Высокие горы и глубокие океаны? Неужели, не хотели бы увидеть этого…со мной? Кто бы мог отказать такому предложению. Остаться с тобой… — Конечно, мне бы хотелось увидеть мир. Но предать свой род я не могу. — Я правда хотел бы показать Вам мир. Потому что он прекрасен, но не настолько, насколько прекрасно Ваша душа.***
Он чувствовал на себе напряженный взгляд. Таких уже родных, любимых глаз. Хотелось обнять, сказать… Нет, не стоило. Губы война поджимаются, глядя пристально, слегка прищуриваюсь. Я знаю, что все не нормально. Но сказать, сказать так сложно. Он действительно чувствовал, что сейчас происходит. Почти последний день. Почти прощание. Это раздражало, вызывало злость, казалось таким неправильным. — Скоро я уйду. Я знаю. — Скоро я больше не смогу тебя увидеть. Я знаю. — Скоро я забуду тебя. Я…понимаю. Он даже не мог поднять голову. Не мог сказать лживое, неправильное, отталкивающие слово, которое должно стать спасением. Спасением рода, спасением традиций. Спасением его самого. — Ты должен. Он снова прикрывает глаза, прислушиваясь к тому, что говорит сердце. Он хочет немного тепла. Тепла дорого человека. Совсем немного. Не ощущать себе запертым в этой деревне. В этом теле. В этом мире. Как вдруг. Его щеки коснулась рука. Большая, теплая рука. Рука человека, что убивала людей на войне. Кровавая рука, но такая тёплая. Давай, скажи себе ещё раз. Дом. Не клетка. Это дом. Это твоя семья. Ты не можешь предать этих людей. И вдруг поистине чудесным образом его губам стало тепло. Тепло и шершаво. Был уверен, что просто показалось. Но такое не кажется. Мягкое движение, всё ещё теплые руки на лице. Это всё так путало мысли. Давай. Ещё раз. Произнеси то, что хотел сказать. Что должен сказать. Открой глаза. Скажи. Ладонь поднимается, намереваясь оттолкнуть. Сделать правильное. Нужное. Но пальцы замирают прямо на груди. На том шраме, что привел этого человека в его деревню. И он больше не шевелиться. Мыслей больше нет. — Не забывай меня. Пожалуйста, всевышние, простите…. — Я действительно не хочу тебя забывать. …простите, что выбрал не того человека. — Значит, не забудешь.