Перед чтением включите данные композиции: Philip Sheppard - Little One John Paesano - Something You've Never Seen Before Philip Sheppard - And Then Time Stops
Это было, как в той книге: «Жечь было наслаждением. Какое-то особое наслаждение видеть, как огонь пожирает вещи, как они чернеют и меняются. Медный наконечник брандспойта зажат в кулаках, громадный питон изрыгает на мир ядовитую струю керосина, кровь стучит в висках, а руки кажутся руками диковинного дирижера, исполняющего симфонию огня и разрушения, превращая в пепел изорванные, обуглившиеся страницы истории.» Это было, как в той книге, листы которой сожженными обрывками располагались на гнилой земле поодаль горизонта. Пепел развевал ветер, бросая танцем в атмосферу и рассыпая в пыль, которая исчезнет навеки. Исчезнет так же, как и этот мир, что, казалось, лишь недавно наливался яркими красками сухими беличьими кистями. Лишь только кончик был влажный, опущенный в цветную жидкость и проводя по сожженной теперь траве, по мертвым, теперь, дорогам. Это было, как в той книге. Потому что они хотели этого. Они стремились к этому сквозь жертвы, падаль социума и собственные переживания. Но к этому ли?.. Коннор не задается этим вопросом уже несколько лет. И сейчас сквозь грудную клетку проливаются тяжелые воспоминания, словно сера, заставляя тело не слушаться, как и голос. Даже если его вечный стан остается неприкосновенным эмоциональному порыву, внутри него бушевала целая буря, продавленная смрадом, сыростью и потерями, ценою которые стали для победы. Их победы. Для их свободы. Наслаждение, равносильное пытке. Тяжелой, невыносимой, необходимой. И каждый раз это становилось тяжелее, потому что он должен жить с этим. Он не был одинок. Ни тогда, ни сейчас. Одиночество погубило бы его. И нет, это, возможно, тоже было, как в той книге. Книге, чьи листы уже несколько лет живут прахом над стеклами высоких зданий, железом и камнем троп, гранитом огромных стен границы. И полного, безмерного одиночества. Капли воды словно очищали тело от этого искушения. Все было так привычно. Так одинаково. И этот порядок начинал душить его изнутри. И задушил бы, если бы не зависимость его жизни от этого порядка. Потому что все было иначе. Все было так, как был предначертано судьбой, коя априори не была возможна. Но… Каждый шаг андроида становился все медленнее, казалось бы, неуверенным и ломким. Тишина закрытых улиц, отсутствия живого звука вокруг — и за всем этим прячется целая история, пеленой накрывшая замерзший город, словно он таковым являлся всегда. Никаких больше шествий, никакой революции. Все это будет долго гореть в бионических сердцах, и никогда не угаснет. Его это касалось тоже.«— При создании андроидов Киберлайф учитывается фактор восприятия. Мою внешность и голос специально разработали для гармоничной интеграции.»
Гармоничная интеграция? Фактор восприятия?«Ложь.»
Наглая, кормящая скудные умы людей. Необходимая, чтобы выжить в суровых мирах, чтобы видеть вдали свое будущее. Настоящее, безопасное. Чтобы быть живым. И жить свободно. Чтобы по вискам не били голоса умерших друзей, чужих семей, чтобы не видеть, как проливается тириум, как вальсом смешивается с еще горячей багровой кровью. Чтобы не врать самому себе.«— Ты солгал мне…»
Слова, горечью оседающие на языке шепотом времени, воспоминанием, самым первым и вечным. Воспоминанием, от которого нельзя убежать. От которого хочется умереть. Умереть от этой лжи, умереть от самого себя. И больше никогда, никогда не смотреть на эти металлические двери лифта, не слышать звона монеты, превращающая владельца в истинного виртуоза, творца. Вестника будущей погибели, которой могло бы и не быть. Потому что он солгал.«— Ты солгал мне…»
Это не должно было случиться. Этого не было в той книге.«... Коннор...»
Движение старого, заржавевшего на углах лифта сопровождалось оркестром из скрежета, из визга от соприкосновений двух материалов, будто прося остановиться, пока не поздно. Но ни одна последующая подобная дума ему не была преградой. Единственное, что заполонило его искусственный разум — страх. Страх возвращения. Скорее, он все еще не мог привыкнуть к тому, кем он был. Кем стал. От одного лишь произношения его бросало в дрожь:«Я — девиант.»
— Я — девиант, — сошло с уст так тихо и непринужденно, так осторожно, и веры в словах не находилось до сих пор. Понимание пробирало Коннора до мурашек, а тонкие губы неспешно высыхали, как и глотка, пропускающий ком напряжения. Слишком тяжело возвращаться. Слишком тяжело… просто слишком. Настолько, словно стены давили на него, давили и сжимали его прямые плечи, в то время как внутри он боролся с самим собой, противостоял эмоциям. Принимал свое кредо и отталкивал его, не желая подчиняться очередным приказам. Он сам себе приказывал отказаться и присоединиться одновременно. Но лишь одно оставалось неизменным — он свободен. И только тогда створы освободили его по-настоящему. Взор пал на хаос, что царил в недрах темного коридора. Свист ветра, холодного ветра, который даже он ощущал сейчас, прятался во всевозможных углах, будто бы ища укрытие от нависающей атмосферы. Стук в груди, затем другой… глаза закрытый вид приобрели, отражая силуэт несчастной Кэролайн, молящая о помощи. Она никогда не сможет привыкнуть к тому, что андроиды могут быть людьми. И порой в них было куда больше человечности, просто потому что они… были собой. Потому что это было нечестно.«— Умоляю вас, спасите мою девочку… — ноги не держали ее, а слезы гроздьями устремлялись в пол, пока дрожащие кисти морщинистых рук не сжали идеальный пиджак. — Стойте… Вы посылаете андроида? Что вы… Что вы делаете! Это… Это же не настоящий человек! Там же мой ребёнок! Не смейте его к ней подпускать! Там моя дочь!»
После ее ухода за двери от ее переживаний не осталось и следа, а теперь ее не было здесь совсем. Ни ее, ни маленькой девочки, что была крепко прижата там, на крыше, на самом краю, ставшая в одно мгновение гранью между жизнью и смертью. Никаких ошибок быть не должно. Но они были. И крылись в его обмане. Обман, отнимающий свободу, подаренную через тернии убийств и разрушений, через голоса поющий девиантов. Через их слезы, горечь и желание. Если бы rA9 действительно существовал для всех них, то можно ли было предположить, что это его заслуга? Можно ли было мыслить, что это он дал им надежду? Нет. Все, что чувствовала тогда толпа освободившихся из кибер-плена, отстранившая себя от человеческой брани и жестокости, которую они терпели на протяжении стольких лет, исходило от них самих. Отдельно от каждого, сливаясь в одно целое. Как и сейчас, стоило открыть глаза вновь, почувствовать стоящий холод вокруг и видеть мирно парящих морфо пелеид. Воистину свободные существа. Свободные, но хрупкие. Как… как он. И такие же ненастоящие. — Но живые, — прошептал Коннор, ласково касаясь бархата крыльев подушечками пальцев, совсем мимолетно, словно и нет ее совсем. Очередной шаг вперед. Он давался так тяжело, снова парализующий напряжением его возможности изнутри, сомнениями, переживаниями. Как новорожденный смотрел на этот мир новыми глазами, по-новому воспринимал каждую деталь, стирая старую из памяти, в которой было слишком много, чтобы продолжать существовать. Выживать. Быть здесь. Он был здесь. Он пришел. Ничто и никто не останавливал его отчаянные попытки найти этот дом. Лишь единожды Хэнк спросил:«— Зачем тебе это? — Мне это нужно.»
Таков был его ответ. И этого оказалось более, чем достаточно. Кобальтовое полотно, порхающее вокруг, окружая и завлекая в свои невидимые сети, вело в самое пекло тишины, коя была громче любого истошного крика. Переливающиеся оттенки и блики, как беспокойные волны, поднимающие гладь воды, отражались на разбитых вдребезги зеркалах. Разбитых, как общество, сбежавшее от своих же ошибок. Они хотели этого? Они добивались этого своим отношением? Своими прихотями? — Разве они были готовы к такому? — Просто кто-то не заметил, а кто-то просто принял перемены, — смурый шепот пробудил остальных бабочек от крепкого сна и заставил разлететься по всей разгромленной гостиной, открывая взор на виновника мертвого молчания, — они лгали сами себе.«— Ты врешь!»
Коннор вздрогнул и повернулся, чуть хмурясь, но не от недовольства, а от отрицания реальности. Он слышал этот голос раньше. Он видел этот силуэт. И чем ближе ему хотелось пробраться меж заставленной мебели, прочищая руками путь к единственному источнику света, тем больше ему было страшно от осознания того, что его догадки — это правда.«— Я искал тебя.»
— Даниэль… — Коннор? — девиант осмелился повернуть свой корпус и оглядеться, лишь бросая кроткий напряженный вздох в никуда, — хочешь снова посадить меня в клетку? — Нет, — последний мотает головой и выбирается из лабиринта, но не осмеливается подойти чуть ближе, чтобы еще и еще раз убедить себя в реалиях происходящего. Ему не могло казаться, что все это — плод его оставшегося сознания. Чертоги разбиты, уничтожены навсегда, тогда… что было это? Наказание? Награда? — Тогда зачем ты пришел? В прошлый раз наше знакомство оказалось весьма и весьма провальным. Причем дважды. На это андроид ничего не ответил, лишь опустив взгляд в ноги, под которыми находились очередные осколки. Осколки его прошлого, разбитого, составляющего новую жизнь, коя заливала сердце горькой кровью. Этого не происходило на самом деле. Он просто чувствовал. Хотел так чувствовать. — Ты правда пришел, — Даниэль выдохнул снова, но на этот раз в его глазах читалось больше спокойствия, больше чувства безмятежной ненужности. Он не был игрушкой, но являлся ей по назначению. Не слишком ли это иронично? Не слишком ли это… — Нечестно. — Нечестно, — вторит он, поджимая уста в тонкую линию. Не было слов. Они не были нужны, и при этом каждый решался что-то произнести, что-то объяснить, попробовать вылить накопившееся. События сильно потрясли их, сломали и собрали снова, но кому-то всегда везет больше. Это было честно. Такова цена за баланс, за мир без войны, за попытку создать что-то, не подчиняясь другому. Просто один жил, а другой — выживал. Был на грани, тонкой, практически сломанной, как и он сам. Большинство и не пыталось восстановиться, потому что в этом не было иного смысла. Тогда… зачем все это?«— Я искал тебя, Даниэль.»
— Пелеиды… такие удивительные. Коннор поднял взгляд в потолок, рассматривая живой узор из этих насекомых. Удивительные создания, верно. С ними все казалось несуществующим, невидимым, как и они сами. Они просто были тут. Они просто были здесь необходимы. Потому что они такие же, как он сам. — Так и есть. — Им осталось недолго. Расплата за свободу, — голос его был слишком усталым, натянутым, словно тетива. Каждое его слово буквально собиралось по кусочкам и сходило с уст, — нам всем тоже предначертаны лишь считанные дни. Люди не оставят таких, как мы, в покое. И ты это знаешь. Повернув голову, опираясь единственной рукой о подлокотник, девиант невольно заметил глубокие размышления на лице Коннора. Возможно, он искал ответ. Возможно, он уже его нашел.«— Ты же знаешь?»
Из взгляды впервые встретились за все то время, пока происходили мятежи, болезненные стоны по щелчку курка прекращались, даруя рухнувшее бездыханное тело мерзлой земле, расставленным небрежно баррикадам, рукам отчаявшихся и сломленных. Но в их глазах было совершенно иное. Что-то таинственное. Личное.«Мое.» «Твое.»
— Н-не смотри на меня, — внезапный тихий вопль и отстранение от прожектора разбитого вертолета, наполняющий помещение светом застывшей кометы на темном небосводе, украшенный разбросанными звездными хлопьями. — Почему? — Не смотри! Этот легких всхлип и зажмуренные веки были видны даже в ночи. Он знал об этом. Он определенно знал об этом и не хотел нового исчезновения. Не сейчас. Пожалуйста. Пожалуйста.«— Не уходи.»
— Даниэль… — андроид подходил все ближе и ближе, разрывая пленку новых сомнений и отрицаний, как своих, так и чужих, протягивая правую руку. Руку, коснувшаяся его груди. Заставляющаяся замереть и не произнести ни звука, только судорожных вздох, смешанный с давлением, сжимающее горло. Это прикосновение… — Коннор… не надо… — Ты лжешь мне, Даниэль.«— Ты слышишь? Слышишь, как оно бьется?»
— Я слышу, — осторожничает и продолжает слабо сжимать испачканную иссохшим тириумом униформу домашнего работника. — Нет… — Оно бьется так сильно… — Нет!«— Да.»
— Даниэль, — новое, более сильное сжатие ткани и взгляд, не похожий ни на кого-либо, — посмотри на меня. Новая волна отрицания, самопрезрения, а дрожащие пальцы девианта постепенно одаривали холодом незваного гостя. Незваного, и такого желанного.«— Бабочки… они такие удивительные. Им осталось недолго. Такова расплата за свободу.»
Несколько секунд молчания, борьба внутри. Тревога, сменяющаяся жаром внутри, мнимым головокружением и отступлением от собственных принципов, потерявшие свою роль в этом спектакле. Тревога. Все проносилось диафильмом, оставляющий только потертость и приближение к освещающему пространству, так нарочно избегая его. Было и страшно, и непонятно, и все это тоже смешивалось, заставляло голову гудеть от давления и еще большего страха, пленкой плотно накрывающая лицо. Тревога. Они оба не понимали, что с ними происходит, так быстро, незамедлительно, страшно и так… так…«Нужно.» «Необходимо.»
Все встало на свои места, когда их взгляды вновь встретились. Блеск содрогался на глазном яблоке, а слезы капля за каплей проходили по щекам, отчетливо показывая волнение и беспокойство, настолько сильное, что слова в ответ застряли между мыслью и глоткой. Колеса коляски с легким скрипом двигались навстречу стану Коннора, его податливости и незнакомому взгляду. Тому, который был Даниэлю нужен с самого начала. Кто остановит его вечные муки и даст настоящую свободу.«— Я искал тебя.» «— Я ждал тебя.»
Колени невольно подогнулись и заставили пасть пред ним, пока слова искали возможности тоже освободиться и перестать быть мыслями. Все могло быть не так, все могло идти своим, правильным чередом, но судьба, кой она была настоящая, решила вести свою игру. Может быть, поэтому Коннор не говорил ни слова, пока Даниэль осторожно и боязливо сжимал его руку на себе, ощущая разбросанные линии вокруг. Хаос был не за разбитыми окнами, не под уличными фонарями и перевернутыми машинами. Хаос был в их головах. И они были готовы окунуться в него целиком. Были готовы… — Я больше не могу, — и хватка его, наконец, неохотно ослабла. В пору, когда мысли Коннора, его действия и иные проявления искали путь к настоящей свободе их совместного разума, Даниэль не мог найти больше ничего. Это читалось на его лице, в его влажных на бледных и простреленных с одной стороны щеках дорожках от влаги, которую люди когда-то называли слезами. Сейчас это ничто для них, фальшь, игра, искусство, но никак не реальные чувства. Пальцы не слушались и тянулись вновь, к нему, к Коннору, который был прямо перед ним, просили приблизиться, но дрожь так сильно заполонила его, что ничто не могло держать его контроль под крепким замком, кроме мигающего светодиода, доказывающий его предел. Его завершающий предел. — Даниэль… — Коннор, это невыносимо. Я такой же, как они. Только я не могу. Не могу уйти и стать свободным, как хотел, — голос дрожал, как и все его тело, все его остатки — кисть руки, плечи, дрожащие от давления и попыток смириться с реальностью плечи, которые обхватили сильные кисти. Это не успокоит его, но даст нечто большее — понимание, что он не один. Не сейчас. Никогда.«— Пожалуйста.»
— Я не могу. — Ты можешь. Однажды ты уже сделал это. — Тогда все было по-другому! — Коннор, — корпус робота поддался вперед, и лоб блондина осторожно коснулся чужого виска, отчего мурашки побежали по коже — он сходил с ума от его существования, — почему?«— Потому что я не могу снова тебя потерять.»
Веки дрогнули, а их хозяин лишь крепче прижался к Коннору, прокручивая в голове эти слова, сдавливающие ему сердце, останавливающие его дыхание на мгновения, лишь на мгновения, пока судорога не пройдет, а он снова не позволит слезам и новым думам заключить себя в крепкие объятия. Держаться за подлокотник не было смысла — его смысл находился прямо перед его заплаканными глазами, а влагу девиант не в силах был остановить.«— Потому что я думал о тебе. И я не мог оставить тебя, как оставил тогда. Потому что я был слеп, я действовал по слову, а не по собственному зову. Я не был живым, я не понимал чувств, которые переполняли таких, как ты. Нет, ты… ты другой.»
Дрожащие пальцы побелели, и тот мнимо искал разрешения. Коннор сглотнул прикрыл глаза, оставляя себя под прикосновение руки, питая слабость, сладкую наркотическую слабость от этого прикосновения, буквально наклоняя корпус вперед, отчего лопатки Даниэля почувствовали спинку коляски, а сам он не удержал за устами вздох, пока его щеки наливались пунцом. Слишком лично, слишком собственнически. Слишком…«Правильно.»
— Даниэль… — Пожалуйста, Коннор, — ладонь от кисти перешла к скуле, мягко оглаживая ее большим пальцем, — ты знаешь, что нужно делать. — Я не хочу. Я не хочу тебя терять, не хочу забывать. Я… я не знаю, я… — Ты не забудешь. Я не позволю. Новая встреча взглядов, но только на секунду, только для того, чтобы прижаться друг к другу и мысленно почувствовать тепло своих тел, свои эмоции, не сдерживая давку. В этом заключается их свобода. В этом заключается их отличие от остальных. И они, несомненно, понимали это. Понимали, что это точно, что им нужно сейчас. Важный момент. Без лишних слов. Без лишних звуков и движений, пока одеяло ночи укрывает их, пока свет тускнеет, пока внутри каждого из них разгорается вечное пламя. Рука об руку они принимали этот огонь, неимоверно подставляя себя жару пылающего языка, и знали, что так будет лучше. Даже если это давалось слишком тяжело. Свобода никогда не доставалась иным способом.«— Теперь ты никогда не забудешь обо мне.»
Одна из пелеид мягко приземлилась на плечо Коннора, оседая на ткани пиджака и умиротворенно принимая себе неизменное положение. Сохраняющее навеки неизменное положение мыслей, воспоминаний — жизни, которая оборвется неслучайно, потому что сохранит в себе историю. И лишь после последней линии их руки перестают держать друг друга, диоды продолжают мигать и указывать на скорую точку.«— Пожалуйста.»
Оглядев блондина, так мягко смотрящего на него под бликами от влаги, Коннор напрягся, опуская взор чуть ниже, не в силах видеть эти глаза, не в силах чувствовать это тепло последний раз. Как и не в силах сопротивляться поднятому лицу за подбородок, отчего капля пала с нижнего века до пальцев, держащие это самое лицо. Последний раз. Первый и последний раз их уста даруют свободу. Так выражается их незаменимая, их сокровенная страсть, вспыхнувшая невольно и неожиданно. Так же, как и этот поцелуй, податливый ответ на который шел незамедлительно, опаляя уста жарким дыханием каждого их них.«— Пожалуйста…»
Коннор крепко прижал его к себе за талию и лопатки, а Даниэль не в силах был отстраниться, отпуская робкий стон в губы девианта, так ласково сминая их. Румянец отчетливо виднелся на искусственной коже, но это не делало его менее живым, нет. Сейчас… сейчас они были настоящими как никогда прежде, утопая в этой ласке с головой. Последний раз. Первый и последний раз. — Коннор… — прошептал андроид, опуская руку с лопаток на уровень их животов, отдавая еще секунды на взаимный взор, на дрожь, а судорожное дыхание и на полное доверие, отчего лишь крепче сдал его руку своей, — давай.«— И не переставай меня любить.»
Сглотнув ком напряжения, прогибаясь от давки в груди, Коннор невольно уткнулся в чужое плечо, давя сильнее, пока его не прижмут к себе, и улыбка наконец-то не созерцает эту комнату. Потому что все было правильно. В последний раз. Первый и последний раз.«— Не перестану.»
И облака из бабочек рассеялись, мгновенно разлетаясь в панике по всему дому. Свобода пугала, но была таковой. Свобода требовала решений, от которых зависела судьба каждого, кто даже не был к этому причастен. Решала за других, жечь наслаждение или ронять на пол пистолет, все еще оставляющий после себя дымки полосу. Решала за других, радоваться ли им новой жизни или дать волю рыданию, вжимаясь в омертвленное тело того, кто не должен был его оставлять. Дрожь заполонила девианта, поло Даниэля пропитывалось горечью и отчаянием, принимало на себя ругательства и вопросы о том, почему все так получилось, почему они сделали это так. Не было ни Даниэля, ни Коннора. Теперь были только «они». Даже если один из них больше никогда не скажет этого вслух. Выходя на ватных ногах по стеклу разбитых зеркал и посуды до лифта, Коннор ни проронил ни слова, нажимая на кнопку и смотря на то, как рука его дрожит сильнее, словно горела, словно еще держала в руке причину ненавидеть себя. Причину избавить себя от этого и закрыть глаза, опуская себя в памятный омут, дабы услышать то, ради чего он будет продолжать жить свободно./Анализ и расчет данных… 100% /Подготовка к воспроизведению… 100% /Загрузка…
«— Даниэль, ты мне поможешь? — Даниэль. Меня зовут Даниэль.»