Я хочу полной грудью вдохнуть голубое небо
Освежающий прохладный ветерок нежно прикоснется к щекам...
Белые облака отражались в твоих ясных кристальных глазах.
Я мечтал об этой чудесной минуте...
Я хочу со всей силы прыгнуть к этому голубому небу,
И покрывало из кобальтово-синих перьев нежно охватит меня
Не думая, что я бесполезен,
Искренне веря, в то, что я еще могу быть кому-то нужен.
Скажи, куда мне идти?
Вечно плача в одиночестве,
Я не понимаю, почему тебя нет,
Почему ты не рядом со мной.
Я ищу руку помощи,
Но не могу найти, не могу прикоснуться.
Мой голос отдается эхом, крича в темноту.
Путь обратно намного короче… (с)
3rd person Кибом лежал и с грустью смотрел в окно. На улице весна – время года, когда в сердцах людей возникает любовь и нежность. Все вокруг просыпается от зимней спячки, и природа, словно не веря своему долгожданному пробуждению, несмело стучится в окна многочисленных домов, возвещая людям о своем прибытии. Эх, эти чудесные дни: воздух пропитан запахом прошлогодней травы и влажной землей, реки переполнены водой и вот-вот грозятся выйти из берегов, а солнечные лучи, еще не такие теплые, но уже смелые и яркие, ослепляют успевшие отвыкнуть от подобного света глаза. «Почему я все это не могу почувствовать, увидеть, потрогать? Побежать и подняться на холмик, раскинув руки, вдохнуть полной грудью прохладный воздух, лечь на землю и спиной чувствовать ее весеннее робкое дыхание?» - каждый день семнадцатилетний Кибом задавал себе эти вопросы, лежа в палате, где были только стены с пожелтевшими обоями и пропитанный запахом горьких лекарств воздух. Да, у него когда-то было все: счастье, свобода, радость. Но тогда он не хотел лежать на земле и наслаждаться свежим воздухом. Тогда он не видел всей этой красоты, не замечал, что жизнь проходит мимо него. Он всегда куда-то спешил, чем-то был занят. Все ценности жизни, которые теперь Кибом хорошо знал, ему были не так дороги и любимы. Жизнь его текла своим руслом. Казалось, так будет всегда - не лучше и не хуже. Но поперек его жизненного пути встала преграда, которую вот уже три года он не мог преодолеть - неизлечимая болезнь поставила под сомнение его идеальную, размеренную жизнь. И все… Конец… Конец всем его мечтаниям, планам, надеждам. Конец всему… А как было тяжело родителям Кибома знать, что их единственному сыну жить осталось не так долго! И каково самому Кибому считать дни приближающейся неминуемой смерти! Все, ради чего он жил, учился, к чему стремился – в один день все это исчезло. Уже год, как он с мамой не видел ничего, кроме больницы. Он хотел выйти из этой белой тюрьмы. Он хотел пойти куда-нибудь. Хоть куда, лишь бы не быть здесь. Библиотека, кинотеатр, кафе - хотел просто сидеть в уголке и пить ананасовый сок. Хотел пойти в поле и искать четырехлистный клевер. Но, в конечном счете, он не мог никуда пойти сам. Он чувствовал себя таким жалким и несчастным и не мог ничего с этим поделать, поэтому он просто плакал. Плакал от безысходности и страха, что каждый день может быть его последним. Порой от отчаяния он хотел ударить что-нибудь изо всей силы, кричать и вопить как сумасшедший и падать на землю от смеха или от рыданий... Он был взрослым ребенком, который так и не познал всех радостей детства. «Я не живу, и даже не существую - ни молодости, ни энергии, ничего, ради чего стоит жить, никаких целей, к которым можно стремиться... Все что у меня есть - это мое больное тело. Зачем мне вообще быть живым? Но я хочу жить…» - думал он в моменты исступленного отчаяния, которое до жалящей боли схватывало, а затем с жестокостью мясника потрошило всю его душу. В последнее время он часто ссорился с людьми. Человеческие отношения были для него наисложнейшей задачей. Сначала он даже не замечал, что что-то не так, но все становилось хуже, прежде чем он успевал это понять. Совсем как его болезнь. Как надоело Кибому чувствовать на себе тяжелые сочувствующие взгляды, когда друзья, приходившие его навестить, несколько раз оборачивались, боясь его больше не увидеть. И долго страдая от продолжительных и изнурительных лечений, он рвал на себе волосы, понимая, что это лишь начало худшего. «Вылечусь!» - говорил он всем. Но надежда постепенно угасала. Угасал и огонек в глазах, как костер, оставив после себя лишь угольки несбывшихся грез. Наверное, поэтому с течением времени он отказывался видеться со всеми своими друзьями. И никто не мог вернуть его к борьбе за жизнь. Кроме одного парня. Джонгхен был соседом по палате Кибома. Этот смуглый болтливый парень со вздернутым твердым носиком, очень свежими, красными губами, темно-карими щенячьими глазками и необыкновенно бойким выражением лица сразу произвел на него впечатление. Это удивляло Кибома и его маму, ведь, кроме него, он отказывался подпускать к себе кого бы то ни было. Он никогда не улыбался, но или смотрел совершенно серьезно, или от души смеялся своим звонким, отчетливым и чрезвычайно увлекательным смехом. Его оригинальная красота поразила парня с первого взгляда - просто видеть его было уже достаточно для счастья Кибома. Но парень не показывал своих истинных чувств, намеренно покрывая свою зарождавшуюся любовь оболочкой напускного равнодушия. Поэтому сам Джонгхен о чувствах своего друга даже не догадывался, считая Кибома немного вредным, но добрым и милым парнем. Он радовался, что смог найти свою родственную душу, что встретил…самого себя… Того себя, которого давным-давно спрятал ото всех, и в первую очередь, от себя самого. Стоит ли говорить, что, когда Джонгхена выписали, прежнего Кибома не стало. Появился другой Кибом – закрытый, молчаливый и отгороженный от мира. Пропустить ступеньку, поднимаясь по лестнице и рухнуть вниз... Он чувствовал себя именно так. И теперь ему по-настоящему стало все равно на свою болезнь… Тем более, когда рядом не было того, ради которого были все его усилия. Ради которого он не существовал, как это было до знакомства с Джонгхеном, а жил все эти дни. Кибом боялся, что больше никогда не увидит Джонгхена. Боялся, что больше не услышит его нежное «Ки», больше никогда не будет задирать его, в душе миллион раз признаваясь ему в любви. Никогда не прикоснется к волосам, никогда не заглянет в эти глубокие глаза. Никогда не дотронется до его умопомрачительных пальцев, не обнимет любимую талию. Никогда больше не поправит ворот рубашки, тайком от него вдыхая характерный запах. Но вскоре эта мучительная боязнь переросла в глухую обиду, которая с каждым днем становилась все громче и громче, все острее и острее. Ведь он не знал, что Джонгхена перевели в другую больницу. Не знал, что все эти два года он продолжал лечиться от своей болезни. И если бы не продолжил лечение, то также ушел бы от Кибома. Только уже в другой мир. Но об этом Кибом даже не догадывался, с грустью смотря на рисунки, висевшие на запотевших окнах. Лето, осень, зима – каждый день, проведенный Кибомом в этом белом остроге, Джонгхен изображал на бумаге, желая хоть как-то украсить жизнь парня. После ухода Джонгхена, Кибом уничтожил все рисунки, кроме этих трех, которые до сих пор оживляли комнату. И будили в нем все неистребимые воспоминания. Только самого Кибома они не могли оживить - демон нездоровья был слишком силен. Он чувствовал, что самое страшное близко: у него не было ни сил, ни желания, ни веры. У него не было сил даже думать, не то, чтобы бороться. Впервые за долгое время Кибом заснул. Но даже во сне отрывистые едкие мысли продолжали буквально изъедать его и без того обессиленную душу. «А как же весна, Джонгхен!? Ведь здесь ее не хватает… Я все еще жду твой рисунок!» «Если я излечусь от своей болезни. Если я смогу ходить как раньше. Если я смогу увидеть тебя. Если я смогу обнять тебя… Подобные мысли это просто мечты. Нельзя пускать их в свою голову» «Я хочу пойти куда-нибудь, где просторно. Не хочу больше быть ограниченным. Я чувствую такое сильное давление. Я продолжаю думать о смерти и мне страшно. Я хочу жить! Я не могу ходить, я не могу сделать ничего полезного для других. Но я хочу жить. Я хочу, чтобы меня поняли...» Нехотя разбудив Кибома, в палату вошла его мама с тарелкой супа в руках: - Поешь, сыночек, горячего супа. Смотри, какая вкуснятина! - наигранная улыбка и беззаботность на лице матери не могли скрыть ее страданий. Парень, не сопротивляясь, съел суп и почувствовал себя лучше, хотя аппетита особого не было. Ему просто хотелось попросить маму кое о чем, поэтому он решил не портить ей настроение отказом от еды. - Мама, давай сегодня погуляем на улице? – Кибом напряженно стал ждать ответа. - Бомми, ты же знаешь, что тебе нельзя!.. Как ты себя чувствуешь? - Я себя чувствую хорошо, мама! И очень хочу погулять, - увидев сомнения на ее лице, он добавил, - пожалуйста! Для меня это очень важно! Мама молча встала и вышла из палаты. «Не получилось…»,- подумал Кибом, злясь на себя, что начал этот безнадежный разговор. Но через пятнадцать минут мама вернулась с коляской и теплой одеждой. - Твой врач разрешил, но недолго, - уже искренне улыбаясь, сообщила она своему сыну. Кибом был вне себя от радости! Так долго он лежал в постели и не выходил на улицу! Вот лифт. Выход. И, наконец, долгожданная свобода. Пусть и на такое короткое мгновение. Теплый ветерок ударил в лицо парня. Прекрасный запах весны чувствовался даже через марлевую повязку. Веселые лучи солнца игриво слепили ему глаза и манили побегать, порезвиться вместе с ними. Свежая зелень в парке радовала взгляд, а деревья, промокшие после недавнего майского дождя, сияли на фоне синевато-прозрачного неба. Наконец, он увидел его. Впервые за долгое время. Оно было таким бездонным, что парню казалось, в нем можно утонуть. Кибом был рад - он снова мог видеть небосклон вживую, не через больничное окно. Белые облака, плывущие по нему, были такими красивыми. Он решил - в будущем, каждый раз, когда ему будет тяжело, он будет смотреть на небо. «Я буду поднимать глаза на небо, чтобы не капали слезы...» - грустно улыбнувшись, парень любовался голубизной бескрайнего небосклона. Мать с сыном сели на лавочку под цветущей сакурой, между листьями которой плясали неугомонные солнечные лучи. Вдруг Кибому захотелось плакать. Горький ком подкатился к горлу, отчего все его подавленные эмоции внезапно вырвались наружу, и из глаз брызнули слезы. - Мама, обещаю, что я вылечусь, и мы еще раз выйдем гулять! – говорил он сквозь рыдания. Измученная мать встала перед ним на корточки и с дрожью в голосе проговорила: - Конечно, мы же будем жить еще очень долго! – и в глазах у нее навернулись слезы, которые, в отличие от ее сына, за этот год стали вечными спутниками ее прекрасных очей. Вытирая слезы, парень чуть слышно прошептал: - Мне хочется коснуться почвы ногами. – Кибом попросил ее опустить его ноги на землю с подножки кресла. Он уже успел забыть это ощущение… Земля была такой приятно прохладной! После прогулки уставший, но счастливый Кибом охотно разговаривал с мамой и весь оставшийся день был в приподнятом настроении. От завтрашнего дня он ждал чего-то нового, особенного. Ему казалось, что после сегодняшней прогулки он обязательно поправится. С улыбкой на лице, он спокойно уснул. Для Джонгхена следующее утро тоже было необычным – он стоял в той самой палате, где когда-то жизнь его разделилась на «до» и «после». Где он научился ценить жизнь. И где он встретил светловолосого мальчика, которого так и не смог забыть. Поэтому, выздоровев, он стоял в палате Кибома с рисунком, не решаясь повесить его рядом с остальными творениями. С тем самым рисунком, на котором два парня наслаждались весенней свежестью, гуляя в парке и нежась в невесомо падающих лепестках сакуры. Два года он грезил об этом дне, когда он подарит его Кибому. Когда эта запечатленная мечта осуществится. Когда Джонгхен увидит Кибома. Два года он боролся. Ради него. Ради Кибома. Но медсестра, заставшая парня в палате, еще долго стояла позади него, не решаясь сказать, что Кибома уже не было в больнице. Что этот день был необычным и для его матери, которая так и не смогла разбудить сына.