Где нас нет

там, где нас нет, горит невиданный рассвет Кровать под Наташей жёсткая, матрац тонкий, а свет над головой очень тусклый. Сопение навеки девочек в общей спальне кажется ей удушливо громким. Она со вздохом откидывает колючее одеяло в тёмно-зелёную клетку и садится в кровати. Наташа ворошит прилипшую к потному лбу чёлку и вглядывается в темноту излишне пристально. Она спускает худые ноги на пол, застилает кровать, умело имитируя себя под одеялом, и выскальзывает прочь. Коридоры казармы пустые и холодные, как души сибирских людей. Стены здесь неприятно голубые, а окна — грязные и почти под потолком. Если весной и летом через эти кукольные окошки можно было отхватить кусок солнца, то теперь из них можно увидеть лишь белые кружащиеся в воздухе мошки снега. Наташа плетёт косу из змеящихся волос, трёт мокрую от пота шею и сворачивает в зал в конце коридора. Прикрыв дверь, она останавливается, жмурится и резко распахивает глаза, чтобы лучше видеть в темноте. Солдат уже ждёт её, поглощённый тьмой. Своей, Наташиной, ночной. Свет луны пробивается сквозь решётчатые окна и разбрасывает блики по стене, разбиваясь о металлическую руку Зимнего. Наташа недолго мнётся, но наконец решается. Она прогибается под канатами, ступни проваливаются в маты. Она встаёт на носки легко и небрежно, устраивая подбородок на широком плече солдата. Руки ловко скользят по его телу, будто она плетёт паутину в надежде оставить его себе навсегда. Вот только. — Они знают, — скрипит солдат. Его руки по-прежнему покоятся на груди перекрестьем, а взгляд упирается в щербатую луну. — Им же хуже, — уверенно хмыкает Наташа, потирая кончиком носа крепкую шею. — Сегодня в казарме был новый лётчик. Смотрел на вдов, — продолжает Зимний, как будто его вынули из криокамеры против воли. — Глаза продавал или приценивался? — Искал тебя. Наташа хмурится, блуждая взглядом по чёткому профилю солдата. — Тебя собираются выдать замуж. Романова встаёт на стопы, расплетает ручную паутину и обходит солдата, что возвышается сталактитом посреди зала. Она вглядывается потемневшими глазами в его лицо, что теперь похоже на восковую маску, треснувшую на губе. Наташа впивается тонкими пальцами в его тёмные от щетины щёки и сводит рыжие брови к переносице. — За лётчика? Солдат молчит. Молча сверлит её взглядом и просит луну расстрелять их на месте. — Я не пойду, — смело отказывается Романова, тряхнув рыжей рассыпающейся косой, — мы можем сбежать. Мы же можем? Теоретически — да. Практически — под трибунал. У Наташи сосёт под ложечкой. Худые, но крепкие ноги балерины готовы отказать. Землю из-под ног выбивает, а воздух в лёгких отравлен. — К сожалению, товарищ Романова, я не могу этого позволить, — Пчелинцев стоит в пороге, залитый грязным светом коридорных ламп. За его спиной — тот самый лётчик-испытатель. Солдат оборачивается, убирает свою вдову за спину и готов грызть глотки зубами, потому что погряз в её паутине до конца своих дней. услышь меня и вытащи из омута Наташа мешает густой свекольник половником и ждёт, когда Алексей вернётся домой. На безымянном блестит золотая лента уже как года два, а жизнь домохозяйки кажется ей той самой. Именно такую она всегда и хотела, о такой всегда мечтала. Спокойная, размеренная, монохромная. Её лётчик возвращается точно к обеду, улыбчивый и тёплый. Целует в ямочку на щеке, с удовольствием уплетает горячий суп, а Наташа вдруг дёргается как от зубной боли. Ощущение, что за ней наблюдают, тянет за фартук в цветочек. Она повинуется шестому чувству, лепечет мужу, что забыла купить муку для пирожков и спешно ныряет в сапоги и пальто. По лестнице летит слишком быстро даже для самой себя и вылетает в мерзкий, слякотный март, едва не угодив в лужу. С неба сыплется белая труха, а дорогу разъедают реагенты. Наташа запахивает пальто и озирается по сторонам. Разреженный воздух обжигает лёгкие, выхлопные газы давят горло. Романова-Шостакова ступает по скользкой земле, слушая трепещущее нутро. Сердце колотится, как заведённое. Что-то не так, где-то заедает. Наташа сворачивает за угол, в гастроном, с размаху налетает на широкоплечего мужчину с тёмными от щетины щеками. Она поднимает голову, а воздух из лёгких будто вышибает. Сердце на секунду останавливается и… ничего не происходит. Мужчина смотрит на неё сверху вниз, будто чего-то ждёт. Наташа спохватывается. — Извините, — хрипло лепечет она на родном русском и сторонится. Вот только солдат ждал от своей вдовы совсем не извинений. впусти в мой вымышленный город, вымощенный золотом Наташа небрежно держит руль автомобиля, то и дело поглядывая на ядерного инженера на заднем сидении. Тот делает вид, что абсолютно спокоен, но на деле Романова давно заметила его трясущиеся руки и изредка подпрыгивающую нижнюю челюсть. Она усмехается. Машина внезапно подпрыгивает и Наташа в миг собирается. Автомобиль встряхивает и ведёт в сторону, в объятия кювета. Она выкручивает руль, коротко просит инженера успокоиться. Наташа поджимает губы, пытается избежать полёта с отшиба. Машина останавливается в двух шагах от раскидистого ясеня, пропахав колёсами рыхлую после дождя землю. Инженер на заднем сидении абсурдно молится Аллаху, вытирая пот со лба, а Наташа откидывается на сиденье, хрипло дыша. Солдат в нескольких километрах от них передёргивает затвор. Романова принимает решение прикрыть инженера собой. И когда она видит, как где-то вдалеке блестит красная звезда, у неё внутри всё отмирает. Дыра от пули жжёт. Красная звезда печатает на груди клеймо размером с чёрную дыру. Наташа оседает на землю, рядом со свежим инженерским трупом. Асфальт горячий, как кровь, которой обливается ей сердце, потому что её солдат только прострелил ей нутро. во тьме я вижу дали иноземные, где милосердие правит Первое, что видит Баки после пробуждения в Ваканде — Наташа. Руки лежат на груди, как паучьи лапки, по-прежнему стройные ноги балерины широко расставлены. Он смотрит прямо в её малахитовые глаза и всё внутреннее неожиданно содрогается, как от ядерного взрыва. Во рту неприятно чувствуется кровь. Перед глазами — её кулаки, рассекающие ему губы в мясо; советские солдаты, окружившие её кольцом, а в дверях — лётчик-испытатель, под зубами чьё-то солёное ухо, а в пальцах хрустящее запястье. Воспоминание о вдовьей свадьбе осколком режет щёку. Её изящные танцы у станка, лёгкие плие, идеально прямые ноги и осанка. Её чёткие удары, быстрые кувырки-перекаты. Её огненные волосы и большие глаза. Перед глазами Джеймса со скоростью свиста пули проносится всё, что когда-то имело смысл без Стива Роджерса, потому что имело смысл с Наталией Романовой. Вдова теперь другая. Волосы короткие, блестят перегидрольной белизной. Глаза болотные, мёртвые. Она тянет к нему паучью лапку и усмехается. — Мы можем сбежать. Мы ведь можем?