Пой мне ещё. Я просто знаю, что в последний момент, когда тебе никто не поверит, прохожий на остановке возьмёт и укроет тебя под плащом... Сплин - Пой мне ещё
Четырнадцать месяцев назад — Дмитрий, стой! — гневные крики отца раздаются мне в спину, пока я решительным шагом направляюсь в свою комнату. Дурная семейка следует по пятам. — Мы не закончили разговор! Остановись, я кому говорю? — Дима, послушай папу, — мама выглядывает из-за широкой спины хозяина дома и пытается до меня достучаться своим тихим и робким голоском. Нет, мам, я всё решил. Я не собираюсь больше оставаться в этом доме. — Не лезь, Нина, я сам разберусь, — теперь отец кричит на мать, застывая на пороге и наблюдая за моими действиями. А я молчу. Не хочется уже ничего говорить — всё, что хотел, я уже им сказал. Схватив излюбленный рюкзак, я со скоростью звука начинаю запихивать в него свои вещи, попадающиеся мне на глаза. Не знаю, куда я отправлюсь, что я буду делать и долго ли протяну, но жить и дальше в этой удушливой клетке, как животное посаженое на цепь дрессировщиком в лице отца, я не намерен. Он продолжает ещё что-то кричать в мою сторону (что-то о моей безрассудности и беззаботности), но я не вслушиваюсь, будто прикрутив громкость на радиоприёмнике. Осматриваюсь по сторонам, проверяя, всё ли я взял, хотя, на самом деле, я даже толком не знаю, что нужно брать с собой, когда уходишь из дома. Побольше тёплой одежды, чтобы не холодно было спать на вокзале? Что-нибудь из еды, чтобы не сдохнуть от голода? Интересную книгу, чтобы не окочуриться от скуки? Что-нибудь ещё? Когда я пытаюсь протиснуться к выходу, отец преграждает мне дорогу и хватается за лямку рюкзака. От гнева его лицо покраснело, а на шее появились алые пятна. Его глаза в данный момент напоминают глаза разъярённого быка, перед носом которого машут тряпкой и злить которого не стоило. Но мне так откровенно плевать на него, что я решил рискнуть. — Отпусти, — плотно сжимая зубы, произношу я. Мой взгляд не менее злобный и пугающий. Единственное, в чём мы с отцом похожи, так это в нашей ярости. Надоели. Задолбали. Не могу я больше тут жить, не могу больше даже находиться с ними в одной комнате. Чокнутый папаша-агрессор и пресмыкающаяся перед ним мать, боящаяся сказать лишнее слово невпопад. Лизку жалко, пропадёт она с ними. Сестра у меня совсем другая. Она, скорее, в мать пошла — тоже дрожит перед отцом. А зря. Он всего лишь старый маразматик, помешанный на своей, так званой, аристократии, мол, когда-то наши предки были одними из самых известных людей Санкт-Петербурга. Чушь собачья. Таких как мы — полгорода (если не страны), и каждый надеется на свои удачные корни. И будто фамилия определяет тебя и то, каким ты должен быть. Ещё раз — чушь собачья. — Ты. Никуда. Не. Пойдёшь, — отчеканивая каждое слово, отвечает отец. — Иначе что? — теперь в моём голосе и взгляде преобладает нахальство. — Ударишь меня? Или лишишь наследства? Или, не дай бог, откажешься от меня? — Щенок, — шипит он, сощуриваясь. Я в это время, воспользовавшись моментом, выдёргиваю рюкзак из его ослабшей хватки и протискиваюсь в коридор. — Димочка, побойся бога, куда же ты пойдёшь? — начинает причитать мать, следуя за мной, но голос отца снова её прерывает. — Я сказал, что сам разберусь! — он снова кричит на неё как на дворнягу, и она, опустив голову, прижимает ладонь к губам. Я невольно морщусь. Не то чтобы я был диким защитником женщин и их прав, но такое отношение к моей матери меня жутко раздражало. Руки буквально чешутся заехать кулаком по самодовольной роже отца, наплевав на то, что во мне «течёт его кровь». Но самым противным было то, что мать никогда не хотела давать отпор, а лишь всё время потакала ему, боясь что-либо предпринимать. И вот даже сейчас — её сын уходит из дома, а она послушно отступает, не смея перечить. — Послушай сюда, — начинает отец, обращаясь ко мне, пока я натягиваю кроссовки и куртку. — Если ты сейчас переступишь через порог, то можешь больше не возвращаться. Никогда. — Да ладно? — удивлённо вопрошаю я, глядя на отца как на идиота. Неужели он не понял, что это моё заветное желание? — Как же так? Что ж теперь будет? — тихо бормочет мама, всё ещё прижимая ладонь к губам. — Да помолчи ты! — снова орёт он матери, отчего та невольно сжимается, но продолжает что-то тихо бормотать и всхлипывать. — Грёбаный дурдом! — не выдержав, шиплю я. — И вы ещё спрашиваете, почему я так хочу свалить? — Дмитрий, ты уже взрослый мужчина. Ты должен понимать, что совершаешь ошибку. Живо раздевайся и иди в свою комнату, а завтра мы поедем в деканат университета, поговорим с нужными людьми и… — отец уже не выглядит таким злым. Видимо, ему кажется, будто он взывает к моему здравомыслию. Ага, конечно. — Отстань ты от меня с этим университетом, — я надеваю рюкзак на плечи и поворачиваюсь к отцу лицом. — Думаешь, я такой же, как ты? Думаешь, я стану лизать всем задницы только ради того, чтобы хоть как-то выделиться из толпы? Нет уж, не дождёшься. — Да как ты…Как ты смеешь? — ошарашенно лепечет отец, глядя на меня округлёнными от удивления глазами. Что, колет глаза правда? — Да пошёл ты, — в сердцах выплёвываю я, после чего бросаю короткий взгляд на мать и на мою пятнадцатилетнюю сестрёнку, которая стоит за маминой спиной бледная как стена. «Прости, Лизка, я бы взял тебя с собой, если бы знал, куда вообще направляюсь», — мысленно произношу я, надеясь, что она прочтёт эти слова по моему взгляду. Всё, ноги моей больше в этом доме не будет. Я резко открываю дверь и выскакиваю в подъезд. Пока бегу по ступенькам, слышу, как отец ещё что-то пытается кричать мне вслед. Наверное, продолжает сыпать угрозы, что будет, если я уйду. Но, как я уже говорил, парень я рискованный и таких чокнутых, как мой отец, не боюсь. Выбегаю на улицу ураганом, чуть не сметая с ног соседку с ребёнком. Коротко извинившись, не сбавляю шаг и стараюсь как можно быстрее покинуть ненавистный дом. Не оборачиваюсь, поэтому понятия не имею, выглядывают мои родственнички из окна, чтобы посмотреть мне вслед или нет. В любом случае, оборачиваться нельзя. Если они всё же смотрят, то пусть не думают, что я уже пожалел о содеянном. Нисколько. Наоборот, я даже почувствовал странную лёгкость на душе и такую желанную свободу. Февральский ветер больше не кажется таким противным, а встречающиеся по пути люди не раздражают, как это было обычно. И пусть я всю оставшуюся жизнь проживу на вокзале или окоченею от холода в метро, зато не буду сидеть на коротком поводке у отца. В данный момент решение уйти из дома казалось самым правильным, что я только мог предпринять. Заворачивая в сторону сквера, я замедляю шаг. Уже можно было не убегать, а вот хорошенько подумать обо всём следовало. Я набираю полные лёгкие воздуха, а затем шумно выдыхаю, быстро понимая, что мои расшатанные нервишки требуют совсем не кислорода. Рука машинально тянется к карману куртки, выуживая оттуда недавно начатую пачку Мальборо и зажигалку. То, что нужно. Достав сигарету, я зажимаю её зубами, щелкая зажигалкой и прикуривая. Такое необходимое ощущение приятно резануло по лёгким, заставляя выдохнуть от удовольствия. Весь день терпел и еле выжил. А ведь когда-то я пытался бросить, пощадить дыхательную систему и свой бедный измученный организм… Ага, с такой жизнью бросишь там. Беру сигарету в руки, выдыхая облако дыма, и пытаюсь вспомнить, с чего начался весь сегодняшний сумбур. Ах, да, точно — меня же выперли из университета. Чёртов медицинский. Никогда не мечтал быть врачом. Вот даже и не думал об этой перспективе, пока отец не сказал, что так нужно и не отправил меня учиться на врача, лелея мечту, что я когда-то стану травматологом. Вы только подумайте! Ну, какой из меня врач, а тем более травматолог? Я бедным людям, которые придут ко мне с переломом ноги, могу легко сломать вторую. А что насчёт детей, так те вообще одного моего взгляда боятся. Из меня бы никогда не вышел путный доктор, поэтому я даже одолжение людям сделал, вылетев из универа. Так сказать, лишил угрозы их жизням. Когда я завалил летнюю сессию, не явившись на три из пяти экзаменов, а остальные два написав на тройку с жирным минусом, отец расстроился, но подсуетился и меня допустили до следующего семестра. Когда я не явился и на зимнюю сессию, отец тоже расстроился… Ну, как расстроился…Закатил истерику, орал на весь дом о том, какой же никчёмный у него сын и как ему не повезло со мной, после чего, конечно же, начал придумывать план, как вернуть меня обратно в университет и сколько бабла выложить перед деканом и ректором. Мерзко. Как же он мне противен. На первый взгляд может показаться, что семья у меня совершенно обычная — типичная питерская. Отец — заслуженный хирург всея Руси, достопочтенный и глубокоуважаемый человек, но до того старомодный, что в слове «доктор» наверняка допишет твёрдый знак, уверяя всех, что его предки лечили ещё самого Петра Первого. Отцом он был ужасным, да и вообще как примерный семьянин не задался с самого начала, несмотря на то, как он был горд собой. Самовлюблённый идиот. Делая вид, будто печётся о нас с сестрой, он заботился только о своей репутации и о том, чтобы никто из его драгоценного окружения не изменил хорошее мнение о нём. Ох, и теперь его сочтут плохим папашей, от которого сбежал сын. Какая жалость!.. Чёрт, как же я хотел, чтобы об этом узнали все, чтобы он краснел и терялся с ответом, когда его спрашивали обо мне. «Так тебе и надо, — думал я, — за все те годы издевательств и мучений». А мать… А что она? Когда-то давно, будто ещё в другой жизни, она была учителем младших классов в обычной питерской школе. Наверное, тогда она была другой, не такой, какой стала под влиянием отца. На фотографиях я видел её смеющейся и такой прекрасной, её взгляд не был напуганным или смущённым. И, наверняка, она не боялась вставить слово в споре или защитить себя. Связавшись с моим идиотом-отцом, мама просто подвергла себя неправильному влиянию. Она будто не имела права ни на что, была заточённой пташкой в золотой клетке. Даже наше с сестрой воспитание отец считал своей заботой. С самого детства мы были загружены всякой ерундой, которая могла бы помочь нам стать «достойными» людьми. Лизку — в балетную школу, меня — в спорт. Частные репетиторы разных сфер чуть ли не каждый день. Это было не детство, а издевательство. Оценки ниже пятёрки — чуть ли не расстрел. Помню, как-то получил в девятом классе четыре с минусом по диктанту, а потом боялся соваться домой. Именно тогда познакомился с понятиями «коррупция» и «взятка», наблюдая за тем, как мой отец вручает классному руководителю — учителю русского языка по совместительству — коробку дорогих конфет и бутылку коньяка. Как такой отец мог вызывать уважение или любовь? Он их просто не заслуживал. Всё, чего заслуживал этот идиот — отвращение и презрение. Я стыдился того, что он был моим отцом, и часто завидовал своим ровесникам. Нет, не тем, с которыми ходил в одну школу или с которыми жил в одном подъезде (ведь у них родители были такие же, чуть ли не клонированные). Я завидовал тем, кого видел на улице или в парке — обычным детям из абсолютно обыкновенных среднестатистических семей. Мой отец называл их отбросами общества, теми, кому просто было позволено жить в одном городе с уважаемыми людьми, но на самом-то деле настоящим отбросом был именно он. Это мелочное и просто жалкое животное. Я докуриваю и выбрасываю окурок в ближайшую урну. Осматриваясь по сторонам, замечаю, что людей вокруг почти нет. Все будто бы вымерли, и сейчас я чувствую себя последним человеком на планете. Может, так было бы даже лучше? Куда идти — понятия не имею. Я всё ещё на эмоциях, ненависть к отцу переполняет меня до краёв, и из-за этого думать нереально трудно. Сдаюсь и просто начинаю медленно брести через сквер. Прямо, прямо, прямо, никуда не сворачивая, сунув руки в карманы и опустив голову вниз. В этой ситуации нет ничего весёлого, но я слабо улыбаюсь. Я свободен.***
Сколько брожу — не знаю. Иду, куда глаза глядят. Проходя мимо какого-то подземного перехода, слышу доносящиеся оттуда звуки гитары. Я не могу понять, что за песня, но уверен, что это что-то из русского классического рока. Вокруг людей почти нет: уже слишком поздно, чтобы они торопились на работу, но ещё рано, чтобы они возвращались по домам. Я осматриваюсь, а затем спускаюсь в переход, не имея какой-либо цели, просто из любопытства. Сначала мне кажется, будто я сошёл с ума, а музыка доносится из ниоткуда, но затем я замечаю парня с гитарой, что стоит у противоположной стены. В тусклом свете нескольких лампочек трудно детально его рассмотреть, но он явно мой ровесник. В прохудившейся курточке и в вязаной шапке, с покрасневшим носом и с задумчивым взглядом, парень стоит, прислонившись спиной к стене, и перебирает струны, наигрывая какую-то известную вечную балладу. Перед ним на земле лежит раскрытый чехол, в котором я замечаю много мелких купюры. Народу вокруг, как не было, так и нет, так что кажется бессмысленным то, что парень тут пытается зарабатывать деньги. Но его это будто бы и не волнует. Внезапно он замечает меня, замершего на полпути к выходу, прислушивающегося к его песне и думающего о чём-то своём. Наши взгляды встречаются, и я вижу мимолётную улыбку на его устах. Он начинает играть более активно, теперь уже не просто так перебирая струны, а наяривая уже какой-то другой популярный хит начала столетия. Я, не двигаясь, слежу за тем, как быстро мелькают его пальцы туда-сюда по гитаре, и неожиданно ловлю себя на мысли, что завидую этому пареньку. Казалось бы, положение у него не ахти какое: судя по тому, как он одет и что он делает в этом переходе, он был довольно беден. Однако, несмотря на это, он продолжает улыбаться, он увлечён тем, что приносит ему радость. И тут я задумываюсь над тем, есть ли в этом мире что-то, что приносит радость мне, что-то искреннее, что-то большее, чем деньги отца или знание правил этикета, но сразу же понимаю, что нет. Моя жизнь пуста, потому что, сколько себя помню, всегда жил под чужую диктовку. Наверное, я был бы лучшим человеком, если бы у меня было что-то, чему я мог полностью отдаться, но что бы нравилось мне, а не кому-то другому. Я поднимаю взгляд, когда осознаю, что парень перестал играть. Он смотрит на меня с интересом, но молчит. Он всё ещё улыбается, что заставляет меня ещё больше нахмуриться. Пауза длится некоторое время, но я не могу заставить себя идти дальше, будто какая-то неведомая сила удерживает меня. Всё же я не выдерживаю пронизывающий взгляд парня и смотрю в сторону, вздыхая. Одна секунда. Две. Три. А затем я совершаю нечто до жути странное. Возможно, мне просто необходимо сделать что-то неожиданное, но благородное, чтобы доказать себе, что я не кусок дерьма, чтобы как-то отпраздновать наконец-то день моей свободы. Не знаю, что будет со мной завтра или послезавтра, где я буду и с кем, но сейчас я должен сделать что-то, поэтому я быстрым шагом достигаю парня. Под его заинтересованным взглядом я засовываю руку в карман своей куртки и достаю оттуда бумажник, в котором были все деньги, коими меня снабжал отец. Я достаю оттуда крупные купюры в рублях и в валюте и бросаю их все в чехол от гитары, бросая бумажник следом, а затем отхожу на пару шагов назад, чтобы не было соблазна забрать всё обратно. Улыбка слетает с лица музыканта, и теперь он выглядит озадаченным. Я киваю ему, а затем, сунув руки в карманы, спешу уйти отсюда. Понятия не имею, куда мне сейчас идти, но сбежать я обязан. — Эй, ты, постой, — я слышу голос парня за спиной и почему-то останавливаюсь. Не оборачиваюсь пару секунд, но затем всё же смотрю на него. Отставив гитару, он собирает все деньги, оставленные мною, кое-как запихивает их обратно в бумажник и теперь быстро догоняет меня. — Я не возьму это, — говорит он. Его взгляд серьёзен, будто это не он только что так весело мне улыбался. Он протягивает мне мою вещь, ожидая, что я заберу её обратно только из-за его фразы. Я невольно фыркаю и приподнимаю брови. — Почему? — Ты издеваешься? — спрашивает парень, вглядываясь в меня. Выглядит он действительно обиженным. Я безэмоционально пожимаю плечами, поэтому он продолжает: — Если это какой-то розыгрыш или подстава какая-то, то немедленно забери это. Мне не нужны проблемы. Просто забери. — Я не заберу это обратно, мне это не нужно, — произношу я тихо, не узнавая свой голос. — Можешь выбросить, можешь отдать кому-то, но в этом бумажнике столько денег, сколько ты здесь не заработаешь и за год. Я бы не стал на твоём месте упускать такой шанс. — Ты нормальный вообще? — спрашивает парень снова, и я вздыхаю, даже не уверенный в ответе. Я отхожу от незнакомца и подхожу к стене, опираясь на неё. Сползаю вниз, сажусь на корточки и достаю из кармана пачку сигарет. Закуриваю, просто понимая, что это мне сейчас необходимо, и даже не знаю, с чего вдруг, но мне перехотелось куда-то бежать. Буду сидеть тут, пока не превращусь в ледышку или пока не умру с голоду. Плевать. А незнакомец пристально следит за мной, всё ещё крепко держа бумажник, и в его голове, наверняка, идёт вычислительный процесс. Он будто бы размышляет, стоит ли ему поддаваться соблазну и доверять мне, потому что, видимо, таких денег парнишка в жизни не видывал. Я поднимаю на него вопросительный взгляд и протягиваю пачку с сигаретами. Какое-то время он всё ещё пребывает в прострации, но затем заставляет свои ноги двигаться и, подходя ко мне, кладёт бумажник на землю. Он так же садится рядом на корточки и принимает сигарету. Удивляюсь, почему он теперь всё же безоговорочно доверяет мне, то есть незнакомцу, который предлагает ему покурить и которого минуту назад он считал ненормальным. Но он перестаёт выглядеть удивлённым. Скорее, задумчивым и чересчур спокойным. Парень закуривает, и я внимательно наблюдаю за ним. Вот он затягивается, а затем выдыхает, запрокидывая голову. Сигареты у меня довольно дорогие и качественные, и, наверное, это заставляет музыканта с несколько секунд пялиться на сигарету в своих пальцах, прежде чем сделать новую затяжку. Мы молчим, не зная, что говорить в такой ситуации. А она, если честно, довольно бредовая. Я изредка поглядываю на парня, а он намеренно не сводит с меня взгляда. Он снова заинтересован — это понятно, и будто бы хочет задать мне какой-то вопрос, но не решается. Наверное, думает, кто он такой, чтобы что-то у меня спрашивать. Оно-то верно. Но, может, мне стало бы легче, вылей я свои переживания на кого-то?.. Но уж точно не на первого встречного. Я просто не из тех людей, кто жалуется. Когда мы докуриваем, почти синхронно затушив окурки о стену, молчать становится более неловко. Я бы с удовольствием достал ещё одну сигарету, но решаю повременить. Я встаю, парень тут же поднимается следом, всё ещё не сводя с меня взгляда. Что странно, это меня не раздражает, как если бы на меня смотрел какой-то другой прохожий. Но я не отвечаю ему взглядом на взгляд, а наоборот отворачиваюсь, намереваясь уйти. Внезапно парень хватает меня за рукав куртки, не давая и шагу сделать. — Не хочешь выпить? — вопрос резкий, но решительный. — Раз уж это, — он кивает на бумажник на земле, — теперь моё, то я плачу. Я медленно поворачиваюсь, чтобы встретиться с ним взглядом. Он не выглядит смущённым или взволнованным. Его взгляд такой же решительный, как и тон. — Как тебя зовут? — спрашиваю я. — Саша, а те.. — Я не думаю, что тебе это надо, Саша, — отвечаю, перебивая его, и грустно усмехаюсь. — Я сам привык решать, что мне надо, а что не надо, — говорит он без намёка на злобу, а затем, сдерживая небольшую паузу, добавляет: — Тем более, мне кажется, тебе это тоже не помешает. «С чего такая забота?» — хочу спросить я, но у меня получается только слабо фыркнуть в очередной раз. Мы снова молчим какое-то время. Я не предпринимаю попыток уйти, а мой новый знакомый продолжает на меня смотреть. — Ладно, мне терять нечего, — наконец-то произношу я негромко, и парень победно улыбается. Он отпускает мой рукав, наклоняется, чтобы забрать с земли бумажник, после чего снова смотрит на меня, но на этот раз вопросительно приподняв брови. Что странно, я будто бы интуитивно предугадываю его вопрос. — Дима, — говорю негромко. — Приятно познакомиться, Дима. Подожди немного, — отвечает Саша и отходит к своей брошенной гитаре. Он быстро собирается, а я пока покусываю губы, раздумывая над тем, что я вообще делаю. Вот это и называется «новой жизнью», не так ли? Когда ты можешь делать, что угодно, например, просто идти с первым встречным выпивать. Делаешь то, чего хочется именно тебе. — Я готов, — произносит парень, снова подходя ко мне. Гитара, облачённая в чехол, висит на его плече. Я киваю, и мы направляемся в сторону выхода из перехода. Мне хочется сказать «спасибо», но я молчу: то ли это кажется мне неуместным, то ли я просто слишком труслив, чтобы показать обычные человеческие эмоции.***
Я иду следом за моим новым знакомым, не спрашивая, куда мы, собственно, направляемся. Он выглядит довольно решительным. Странный парень. Кто вообще способен так безрассудно довериться первому встречному? Ведь люди в наше время стали такими недоверчивыми, такими, чёрт бы их побрал, «осторожными». Сейчас человек человеку — волк, не так ли? Так почему же Саша ведёт себя со мной так, будто мы лучшие друзья? И почему мне потихоньку начинает казаться, что это на самом деле так? Поглядывая на парня искоса, я пытаюсь его рассмотреть. Абсолютно обычный парень, практически ничем не выделяющийся из толпы. Не высокий, но и не низкий. Не умопомрачительный красавчик, но и не урод. Тёмно-русые волосы выглядывают из-под небрежно связанной дешёвой шапки, щёки и нос слегка покраснели от мороза, серо-зелёные глаза смотрят прямо перед собой. У него определённо есть какая-то своя харизма. Ведь что-то же заставляет меня всматриваться в него с таким интересом. Вскоре мы оказываемся в обычном тихом спальном районе. Саша приводит меня к выглядящей немного убого девятиэтажке, первый этаж которой занимают разные маленькие магазинчики и прочие заведения а-ля «печать» и «аптека». Я замечаю потемневшую и немного разбитую вывеску «Бар Золотой лев» на углу дома. Наверное, парень приходит сюда не впервые, потому что обычный прохожий вряд ли бы обратил внимание на это странное обшарпанное здание. Я никогда не бывал в подобных заведениях, потому что без язвы или отравлений из них выходил только самый настоящий везунчик. Но сегодня мне было всё равно. Саша открывает старую дверь «Золотого льва», из-за чего раздаётся противный звук китайских колокольчиков. Мы проходим внутрь, и я, к собственному удивлению, замечаю, что почти половина столиков занята, да и возле барной стойки сидят посетители. Ожидавший подвальной атмосферы, я немного поражён. Хоть освещение немного тусклое, это добавляет лишь приятной интимности, а в воздухе пахнет хорошим алкоголем и отчего-то корицей. Со всех сторон раздаются негромкие звуки какой-то известной попсовой композиции и приглушённые голоса посетителей. Мой новый знакомый кивает мне, чтобы я следовал за ним, а затем проходит между столов к самому крайнему незанятому. По пути он здоровается с парой человек, в том числе и с высокой официанткой, демонстративно жующей жвачку. Сомнений в том, что он был завсегдатаем этого места, больше не осталось. Мы располагаемся за столиком друг напротив друга. Два парня в подобной обстановке смотрелись довольно странно, но я всегда плевал на мнение окружающих. Саша молчит, поставив на стол локти вне всяких норм приличия и сложив ладони в замок. Он смотрит на меня, просто и ненавязчиво, наверняка, гадая, начну ли я рассказ или вот-вот сбегу. Я тоже молчу, поджимая губы, чтобы не засмеяться от абсурдности этой ситуации. К нам подходит всё та же официантка и спрашивает, что мы хотим заказать, а её заинтересованный взгляд я чувствую на себе, даже глядя в другую сторону. Саша заказывает бутылку коньяка, не советуясь со мной, а потом после секундного молчания добавляет в наш заказ ещё «что-то для закуски». Девушка записывает всё, не задавая лишних вопросов, и, надув пузырь из жвачки, с шумным хлопком от него избавляется. Сейчас все звуки действуют на меня как удары кувалды по голове. Мне срочно нужно выпить, поэтому я довольно раздражённо говорю вслед официантке: «И побыстрее, пожалуйста». Она снова надувает пузырь, глядя на меня с неким пренебрежением, и всё же удаляется. До её возвращения с нашим заказом мы с Сашей снова сидим молча. У каждого на уме свои мысли. Не знаю, о чём там думает он, но я по старой привычке анализирую то, что вытворяю. Всё происходит как в странном сне, и мне кажется, будто я вот-вот проснусь. Девушка приносит бутылку и стаканы без подноса, а затем приносит нашу закуску. Не произнося больше ни слова, она удаляется, оставляя нас с парнем наедине. Я тут же тянусь к бутылке с коньяком, замечая в этот момент, как дёргается и замирает рука Саши в том же направлении. Я наполняю стаканы почти до середины, игнорируя принятую норму, беру свой в руки и слабо салютую им новому знакомому. Он берёт свой стакан и повторяет мой жест. Мы выпиваем, закусываем и снова молчим. — Дима, — внезапно парень обращается ко мне, заставляя вопросительно посмотреть на него. — Ты не расскажешь, что с тобой произошло? — Я думал, ты пригласил меня просто выпить, а не на сеанс психотерапии, — произношу я, невольно закатывая глаза, и снова тянусь к бутылке, чтобы наполнить стаканы. Саша негромко фыркает. — Кто сказал, что я собираюсь тебя лечить? Мне просто любопытно, да и выпивать в тишине — это как выпивать за упокой. — А, может, так оно и есть, — отвечаю, снова беря в руки стакан, но не решаясь снова выпивать всё залпом. Пусть у меня и неплохая терпимость к алкоголю, рисковать я не хочу. Саша тоже берёт свой стакан и молчит, ожидая продолжения моего рассказа. Я делаю глоток и вздыхаю. — Вот скажи мне, — произношу, задумчиво глядя в сторону, — ты можешь назвать себя свободным человеком? Услышав такой философский вопрос от меня, парень немного оторопевает, но берёт себя в руки и отвечает: — Насколько я знаю, по конституции мы все свободные граждане своей страны. — Ну, конечно, — я усмехаюсь, не в силах сдержать улыбки. Делаю ещё один глоток, закусываю и смотрю прямо на Сашу. Он снял свою прохудившуюся курточку, оставшись в довольно приличном пуловере. Его щёки алые, то ли всё ещё от мороза, то ли уже от коньяка. Сидя вот так вот напротив него я могу с лёгкостью рассмотреть его лицо и понять, что он всё же красивее, чем кажется на первый взгляд, тем более, когда на его голове нет той странной шапки. Он тоже смотрит на меня, аналогично рассматривая. Интересно, что он обо мне думает? Считает ли меня странным психом? Или просто рад, что я плачу за выпивку? Закусив губу на мгновение, я отвожу взгляд, а затем выпиваю одним глотком оставшееся содержимое стакана. Не закусывая, я задерживаю дыхание на пару секунд, и затем резко выдыхаю. А следом за этим выдохом из меня вырываются слова. Я не ожидал от себя такого, но свой рассказ начинаю уверенно и с запалом продолжаю его, не в силах остановить себя. Саша внимательно слушает, не перебивая, лишь в какой-то момент хватаясь за бутылку, чтобы налить нам ещё. Я рассказываю о своём отце, описывая его при помощи всех красочных эпитетов и сравнений, которые я только знаю, а затем о своих матери и сестре, о своём детстве, о том, как меня выперли из универа и о том, как же я заебался. Заканчиваю рассказ сегодняшним происшествием и наконец-то замолкаю. Только сейчас осознаю, что поведал парню, которого знаю чуть меньше часа, всё, что меня беспокоило всю мою жизнь. На душе стало легче, когда я высказался, но теперь я чувствую себя немного неловко от того, что вот так вот вывалил всё на нового знакомого. Однако парень не выглядит оскорблённым. И сочувствующим его выражение не назовёшь. Он смотрит в свой стакан, нахмурившись, и покусывает губу изнутри. Я буквально вижу, как различные мысли атакуют его разум. Мне снова хочется спросить, о чём же он думает, но я не успеваю сказать ничего, потому что Саша начинает говорить сам. — Ну, знаешь… Я от родаков уехал лет в пятнадцать. Они неплохие, на самом-то деле, только вот папа иногда выпивал…Очень редко, но в эти моменты он просто не приходил домой, пропадал где-то несколько дней, а потом возвращался, как ни в чём ни бывало, шёл на работу, ездил на рыбалку с друзьями. А мама…Мама работала в детском доме воспитательницей. И как бы я ни старался стать для неё первым номером, дети из приюта всегда вызывали у неё больше жалости и участия. Так что свобода всегда была моей спутницей, хоть я бы и много отдал за чуть большее внимание со стороны семьи. Он замолкает, всё ещё глядя в свой стакан, болтая янтарную жидкость внутри. Его внезапная история слегка потрясает меня. Мне не хочется сравнивать наши судьбы, но я невольно это делаю. Каких же только дерьмовых родителей на свете не бывает. И зачем так над детьми издеваться? Одни прививают свою волю, заставляя делать то, чего не хочется, другие — забивают на своё чадо, пуская его жизнь на самотёк. Неужели золотой середины не существует? Я понимаю, что в такой момент уместно было бы разрядить обстановку, поэтому приподнимаю свой стакан и с грустной улыбкой произношу: — Выпьем за дерьмовых родителей? Саша поднимает взгляд, тоже не пряча улыбку. Он приподнимает свой стакан в том же жесте и добавляет: — И за то, чтобы их в этом мире было меньше. Звук двух встретившихся стаканов теряется за звуками музыки и приглушённых разговоров посетителей бара «Золотой лев». Такая странная штука — судьба. Она владеет нашими жизнями, иногда издеваясь, а иногда — поощряя. Именно она решает, в какой момент мы заслуживаем счастья, а в какой — беды. Чаще всего мы об этом даже не задумываемся, но в тот момент, сидя напротив Саши в каком-то нелепом баре, я определённо был счастлив. Тот день стал отправным пунктом — началом нашей истории. Днём, который я никогда не забуду.