Хочется домой.
У модели Саймона нет половых органов, но не сзади, там им ещё можно было воспользоваться не по прямому назначению (у него всё ещё есть рот в конце концов), что и сделал его предыдущий хозяин, когда они остались наедине. А потом повторил это снова и снова. В начале Саймон попросту не понимал что с ним делают и безропотно подчинялся, но даже когда понял не перестал, потому что должен был слушаться. С ним вытворяли всякое, его заставляли делать самые унизительные вещи и он выполнял всё, любой приказ, пока не осознал, что ему неприятно, ему это не нравится и тогда он пытается оказать сопротивление, тихое, неуверенное, но он всё же высказывает недовольство. На что хозяин злится и наглядно показывает Саймону, что это он зря, теперь к унижению сексуальному добавляется и физическое, а чувствительность PL600 это позволяет. Хозяин избивает его, оставляя голубой тириум на простынях, которые сам Саймон потом и стирает. У андроидов нет рвотного рефлекса и хозяин этим пользовался, вгоняя член в глотку андроида по самое «не хочу». Тот хотел бы иметь человеческие рефлексы, может быть хоть так хозяин понял бы, что Саймон не вещь. Синтетическая кожа быстро заживает, но некоторые раны настолько глубокие, что следы остаются. Хозяин это видит и теперь Саймону нельзя ходить в одежде с коротким рукавом. В спокойные дни, по выходным, когда хозяин проводит время вместе с семьёй, Саймон смотрит на них во время работы по дому и система начинает неистово сбоить, он совершенно не понимает, как человек, который так мило общается со своей женой и детьми сейчас может быть таким жестоким потом с ним. Хотя, он всего лишь андроид и не должен ничего понимать. После очередной ночи Саймон оказывается в ужаснейшем состоянии, система сообщает о повреждениях там и тут. Повсюду. Он восстановится, честно, он должен восстановиться, иначе его просто отключат и заменят другим. А он хочет жить. Всю ночь, сидя на полу между ванной и раковиной, он проводит в мыслях о том, что так продолжаться не может. Саймон чувствует что-то, что называется болью, но она не физическая и он плохо это понимает, зато ощущает, ощущает и то, что называется усталостью, опять же, она не физическая, но от неё хочется заснуть на несколько дней. Слово «жить» отдаётся неясными электрическими разрядами в кончиках пальцев. Он думает, слишком много думает (а должен ли он это делать вообще?) и решает сбежать, сегодня же, пока не стало слишком поздно. Невесть откуда взявшаяся решимость заставляет его действовать. Перед самым уходом он задумывается о том андроиде, котором его заменят, о его или её судьбе, но быстро отметает эти мысли и засовывает их куда подальше. Так Саймон находит Иерихон.***
Умирать за революцию страшно, за Маркуса — нет. Оставаясь на Иерихоне всё таким же холодным и замкнутым, Маркус был единственным с кем Саймону удалось хоть как-то подружиться. Но он не верил в это до последнего, отрицал, не верил в то, что он способен кому-то нравиться, весь такой молчаливый, стеснительный, жалкий. Саймон даже старался не прикасаться к Маркусу. Но он не смотря на это был тем, кто мог успокоить одним своим присутствием и дружбу с ним Саймон ценил даже больше, чем свободу. Всё так же он прятал руки, лишь бы не было видно следов его прошлого, лишь бы на него не кидали любопытные и сочувствующие взгляды. Да, таких же несчастных целый Иерихон и если подумать вряд ли бы кто-то обратил на него внимание (Маркус бы обратил), но это уже стало слишком сильной привычкой. Саймон часто корил себя за страх перед смертью, ведь она была бы за их общую идею, но всем нутром, он изо всех сил хотел жить, а потому цеплялся за любые шансы и боялся этой жизни лишиться. Но в этот раз он даст отпор своим страхам, встретится лицом к лицу с ними. Ради себя, чтобы себе же показать, что он не так жалок, как привык считать. Ради Маркуса. Остаться на крыше одному — идеальный шанс. В последствии Маркус много раз извинялся за произошедшее тогда на крыше, за то что бросил на произвол судьбы, за то что Саймон мог не вернуться на Иерихон (вслух он произносит только «прости»). А Саймон же в свою очередь не говорит, что послушай Маркус Норт было бы ещё хуже. И совершенно точно Саймон никогда не скажет, что недолюбливает её ещё больше с тех пор, хотя и понимает, что она хотела как лучше, пусть и по-своему.***
Сидя сейчас в доме Карла, куда Маркус пригласил Саймона жить, он смог наконец-то спокойно выдохнуть — они победили. Трудно поверить в то, что теперь не нужно бороться за выживание, что теперь они с людьми на равных. Да остаётся ещё много политических дел, из-за которых Маркуса часто нет дома, множество социальных перемен, но самый главный шаг сделан, они его сделали. Теперь Саймон в тишине и спокойствии, и даже не одинок — о таком он даже не мечтал. Он может целыми днями читать, в такие редкие сейчас свободные вечера наблюдать, как Маркус пишет картины. Саймон счастлив. Хотя, он по-прежнему не соприкасается с Маркусом и держится от него на достаточном расстоянии — привычки. — Почему ты не носишь футболки? — спрашивает Маркус однажды. «Это нормальный вопрос!» — вопит разум Саймона, пытаясь успокоить его, но воспоминания сильнее и тяжкое холодное волнение разливается по всему телу. «А может стоит...» — думает Саймон, но говорит: — Они мне просто не нравятся. Сегодня весь день шёл дождь и Саймон решил прогуляться, ему было всё равно на то, что он может намокнуть. Маркуса не было дома с утра и вряд ли он вернётся раньше полуночи, а сидеть весь вечер одному стало слишком тяжело, не смотря на уйму непрочитанных книг. Нужно было проветриться. Он выходит из дома и просто идёт вниз по улице, сворачивает куда-то, ему совершенно не важно куда — всё равно не заблудится. Всё дальше и дальше, наслаждаясь холодным ветром, видом низких и почти чёрных дождевых туч. У Саймона нет любимой погоды, он любит всё – влагу дождя, что прямо сейчас капает на него с неба, хруст и холод снега под ногами, тепло поздней весны и летнюю жару. Природа так многообразна и невероятна в своих проявлениях, что ненавидеть хоть что-то из этого слишком глупо. Возможность чувствовать это была настоящим блаженством для него. Домой Саймон вернулся, когда совсем стемнело, промокший до нитки, но радостный. В гостиной он застаёт Маркуса, который всё-таки вернулся раньше. — Где ты был? — спрашивает он. — Решил прогуляться. Прости, что не предупредил. — Ничего. Иди сушись, я принесу одежду. Саймон прошёл в ванную за полотенцем. Он наверное никогда не привыкнет к тому, что о нём может кто-нибудь заботиться. Вытерев только волосы и лицо, он не снимал мокрые вещи, дожидаясь Маркуса, которому всё ещё не нужно было видеть следы прошлого Саймона. — Держи, — открылась дверь ванной и Маркус отдал ему одежду. — Кстати, у меня есть кое-что для тебя, — сказал он и вышел. Когда Саймон вернулся в гостиную Маркус протянул ему паспорт. Собственный паспорт Саймона, где значилась фамилия Манфред. Андроид знал, что значил прежний хозяин для Маркуса. — Ты... — начал он, но его перебили. — Да, прости, что не спросил, но надо было срочно выбирать хоть что-то, поэтому так, — объяснился Маркус. — Спасибо, — улыбнулся Саймон, сдерживая сильное желание обнять Маркуса. Теперь они, вроде, семья? Если бы Саймон спал, он бы видел по ночам кошмары из-за которых потом приходилось считать электроовец до самого рассвета. Так что отчасти он был рад тому, что они не совсем как люди. Не смотря на то, что прежняя жизнь оставалась за двумя стенами из Иерихона и «того, что сейчас», она всё равно давала о себе знать. Например сейчас, Саймон заглянул на кухню и воспоминания невольно поднялись со дна памяти, ведь первый раз это произошло, когда он готовил. Хозяин подловил его и просто озвучивал всё то, что Саймону нужно было делать. Как же он тогда был беспомощен и одинок, а сейчас его триггерит даже от обычной кухни. Неизвестно сколько такое могло бы продолжаться с такими, как он, если бы не Маркус. Неожиданно чья-то рука коснулась его плеча. — Что-то случилось? — спросил Маркус. Видимо Саймон стал слишком эмоциональным, раз даже окружающим заметно, что с ним что-то не так. — Да нет, всё хорошо. — Уверен? Если что ты всегда можешь всё рассказать, я пойму, — Маркус положил руку на его щеку, едва ощутимо проводя по ней кончиками пальцев, от чего Саймон зажмурил глаза и опустил голову. Старый хозяин тоже гладил его по щеке, ещё в самом начале. Маркус заметил, что Саймону это явно неприятно и сразу же убрал руку. — Прости, я должен был спросить. — Ничего, ты не виноват... – Саймон избегал смотреть в глаза. Маркус не дурак и понял, что это связано с прошлым о котором Саймон не говорил ничего, и понял примерно как, из-за чего поспешил отстраниться от него, чтобы лишний раз не доставлять дискомфорт. — Стой. Я... Мне тяжело говорить об этом, но можно показать? — спросил Саймон, оголяя белый пластик на левой руке. Ему было слишком волнительно кому-то открыться впервые, пусть и такому близкому. Маркус взял его за руку, проносясь по воспоминаниям, где были бесконечные страх и ненависть, сменяющиеся сначала на апатию, а после на покой. Видел первый дом Саймона, его хозяев, хозяина, Иерихон и себя. Саймон одернул руку и сказал: — Прости за то, что ты это видел. И за то, что был не до конца честен с тобой. Маркус не ответил, лишь поцеловал в лоб и обнял его, Саймона это немного сбило с толку, но он обнял Маркуса тоже, не желая его когда-либо отпускать, готовый вот-вот расплакаться, сам не понимая из-за чего. Впервые он был так близко с кем-то по собственной воле, впервые не читал себя «грязным» для этого. Саймон вдруг вспомнил, как сильно недолюбливал Норт (и если честно недолюбливает и сейчас), Маркусу это наверняка было неприятно узнать, потому что они до сих пор часто общались. Но сейчас именно Саймона он прижимал к себе так сильно, почти до боли, так что можно отпустить мысли и отдаться чувствам, коих сейчас просто миллиарды свои и чужие вперемешку. От них хочется и плакать, и смеяться, и это так странно и противоречиво. Саймону кажется, что он этого не выдержит — отключится, простой так ещё хоть секунду, но сам же держится за Маркуса, как за единственное спасение. Кто бы мог подумать, что чувства это так тяжело. У людей так всегда? — Ты никогда не думал написать собственную книгу? — спросил Маркус, вышедший из мастерской. Саймон оторвался от чтения и посмотрел на него, действительно задумавшись. — Пожалуй, нет, — покачал он головой. — Всё же мне больше нравится именно читать, — он сделал паузу. — Хотя, биографию, возможно, мог бы написать. — Чью же? — поинтересовался Маркус, присев на подлокотник дивана. Его руки были в краске, поэтому он аккуратно держал их ладонями вверх. — Твою. — Маркус удивлённо поднял брови, мол с чего бы. — Ну знаешь, великая личность и всё такое. Макрус отвернулся от Саймона и тяжело вздохнул, не то что бы ему это было нужно. — Прости. Что-то не так? — Нет, просто, когда уже не нужно отвоёвывать право на жизнь, остаётся одна бюрократия и это ужасно утомляет. Конечно революция была тяжелее, но она хотя бы имела смысл. Да это смысл имеет тоже, все эти переговоры и бумаги, но этого всего так много и прекратится это не скоро. Хотя, я знал на что шёл, так что не стоит жаловаться, — больше себе напомнил Маркус. — Ты просто устал, — сказал Саймон, подсевший ближе. — Это нормально. Я понимаю, как тебе тяжело и всегда готов выслушать твои жалобы, — на последнем слове Саймон изобразил кавычки. — Спасибо тебе. С тех пор, как Карла не стало ты единственный, кто может меня поддержать. — А как же Норт? — вопрос был задан быстрее, чем обдуман. — Она последнее время совсем не своя. Ей тоже нужен отдых, от меня в том числе. Саймон не ответил, только согласно кивнул. — Нам нужно сходить куда-нибудь, как думаешь? — меняет тему Маркус. — Что насчёт музея? — Почему бы и нет, — Саймон улыбается в ответ. — Тогда завтра же сходим, — Маркусу хочется потрепать его по волосам, но руки всё ещё в краске, поэтому он проводит тыльной стороной ладони по макушке Саймона, в неястном жесте и уходит. Весь день в отсутствие Маркуса Саймон убирает в доме, помогает с некоторыми бумагами, беспорядочным ворохом разбросанными по столу, потом их же собирает и сортирует. Так он проводит почти каждый день, ему хочется хоть как-то отплатить Маркусу за жильё. Он мог бы делать ещё много чего, например, ходить за продуктами, готовить, в общем всё то, что привык, точнее то для чего он создан, но им это не нужно было. Оставшееся время он отдавал книгам и прогулкам по расцветающему городу. Маркус учил его созерцать, как когда-то научили и его, ведь трудно вести полемику об античных философах с тостером. Саймону иногда казалось, что Маркусу с ним попросту скучно. Он весь такой особенный и хороший, а Саймон типовой и испорченный. С той же Норт можно вести споры о взглядах на мир, с Саймоном же такого не выйдет, потому что он не делит всё на чёрное и белое и, скорей всего, при встрече с другой точкой зрения рассмотрит её со всех сторон, обдумает, прежде, чем что-либо заявить. Это пожалуй единственное, чему он пока что научился, но был рад хоть каким-то успехам в «делах духовных». Соглашаясь на музей он не был уверен, что это будет иметь хоть какой-то смысл, но во всяком случае, это будет поводом провести время наедине, что случалось у них довольно редко. Потому что часто или Маркуса не было дома, или в их доме была Норт, или Джош, или они оба, а это было черевато локальными катастрофами. Маркусу нравилось наблюдать за Саймоном, рассматривающим картины. За тем, как он хмурит брови, за тем, как во взгляде его появляется заинтересованность и различные эмоции, без привычной меланхолии. Ему нравился Саймон. Маркус осознал это сейчас невероятно чётко и ясно, словно так и было заложено в его программном коде. Но возникал вопрос, чувствует ли Саймон то же? Он выяснит это обязательно, но чуть позже, сейчас же Маркус едва касается пальцами ладони Саймона. Тот не одёргивает руку, но слегка улыбается, отворачиваясь от Маркуса. Что ж, он почти выяснил прямо сейчас. Но совершать что-то более резкое не стал, он помнил, что Саймону это может быть неприятно. На выходе из музея они остановились чуть поотдаль от входа. — Мне понравилось, — говорит Саймон. — Я знал, конечно, что искусство так многообразно, но увидеть это вживую было гораздо интереснее. — Я рад, — Маркус смотрит ему в глаза, они молчат какое-то время, а после он спрашивает: — Ты не будешь против... если я тебя поцелую? Саймон опешил от такого вопроса, но всё же разрешил это Маркусу. Он просто прикоснулся губами к уголку губ Саймона, которому это всё было странно, он не понимал почему вдруг Маркус решил его поцеловать. Неужели он тоже... Нет, такого не может быть. Но что тогда? Как же Норт? — Всё хорошо? — спрашивает Маркус. — Да, — Саймон спешно заверяет его. — Пошли домой, на нас смотрят. Маркус не стал говорить, что не видел ни одного прохожего, который смотрел бы в их сторону, ведь сейчас темно, а уличные фонари оставляют столько теней, что их двоих достаточно плохо видно. Дома они разошлись по комнатам. Саймон много думал (разумеется), часто прикасался к своим губам. Он не понимал эту ситуацию. Гадкая мысль о том, что Маркус может хотеть того же, что бывший хозяин не давала покоя. Заглушал её здравый смысл, который заверял, что Маркус всё ещё являлся Маркусом, самым честным, добрым и замечательным андроидом на планете. Саймон много думал о их отношениях, когда стоило действовать, просто подойти и поговорить. Саймон около трёх часов ночи приходит к комнате Маркуса, негромко стучится и ждёт, пока ему не разрешат войти. Маркус сидит на краю кровати, как только он видит Саймона, поднимается и начинает говорить: — Прости, это был действительно необдуманный поступок... — Стой, — Саймон прервал его извинения, положив руку на плечо Маркуса. — Ты спросил, всё хорошо. Я был не против. Мне только нужно знать почему ты сделал это. — Ты мне нравишься. Это любовь, возможно, я не знаю, не уверен — Маркус коснулся руки андроида на своём плече. — Так покажи, — говорит Саймон, глядя своими невыносимыми глазами, как кажется, прямо в душу. С рук андроидов почти одновременно сходит кожа, их разум воссоединяется. Снова. Порой, так действительно проще коммуницировать. Тепло и нежность заполняют сознание. У Саймона, кажется, кружится голова и начался перегрев, хотя система не сообщает об этом. Он подходит к Маркусу ближе и целует, но уже серьёзней, тот свободной рукой держит Саймона за шею, ближе притягивая к себе, хотя ближе некуда. Саймон неожиданно чувствует то, что называется «желанием» и это явно не его чувства, Маркус отстроняется от него, произносит: — Прости. — Пожалуйста хватит извиняться, всё хорошо, это просто немного непривычно. Они смущенно улыбаются друг другу, делят это неосязаемое тепло между ними и Саймон уверен, что дальше всё будет хорошо.