Общими звёздами

      Золото, золото, куда ни глянь и ни плюнь — всюду цепляет глаз только одно лишь золото. И если бы просто золото… Нет: отголоски, оттенки, полутона с переливами, каждая линия — знак, каждое золотое пятно, хоть и говорит на языке, который он учил с детства, — шедевр криптографии. Золото, золото, многогранное благословенное золото…       Динес его ненавидит. Наверное, потому, что знает со всей отчётливостью: что бы ни говорило золото — всё равно врёт.       Или как минимум недоговаривает.       На самом Динесе Садри, например, золотисто-красная роба. Печать Телванни по крови, коим он и является, иначе сюда не попал бы. Он — Телванни по крови, по образу жизни, по образу мыслей, по отношению к миру, он немного сходит с ума оттого, что всё, во что он недавно верил, смывает с лица Тамриэля неконтролируемой волной. И он, как приказано, верит в новых богов, но всё же раз в месяц — каждый второй Сандас — нет-нет да и оставляет нехитрые подношения у алтаря пока что живого Вивека. Его ужасает падение Трибунала, который всю его жизнь был Истинным, и появление на горизонте новой Истины, он не верит в то, что имперский выкормыш и полуухий выскочка знает, куда ведёт Морровинд, а не превращает его в привычный Вэйрест или Имперский город, — правда, об этом он начинает распространяться, только выпив изрядную дозу флина, раз в две недели, по вечерам Фредаса. Он в меру зажиточен: может позволить себе содержать небольшой и опрятный домик, почти особняк, на южной окраине города, — но до плантации или чего посерьёзнее он, конечно же, не дорос. Он, как и почти что любой Телванни, который хочет жить долго, подаёт надежды — да только не слишком большие. Внимательно смотрит вверх, чтобы по голове не прошлись, — но выжидает момента, чтоб самому в полный рост проходиться по головам. Он не выбирал этот Дом, но Дом ему выпал правильный.       Он не просто молод и амбициозен, как полагается любому Телванни, — у него даже есть рычаги управления своею судьбою. Его старший брат медленно, но верно движется к месту чьего-то Голоса на островных землях, его средний брат успешно торгует с Хлаалу и не даёт контрактам развалиться, несмотря на безумие, которое творится в Морровинде уже лет семь. Два рычага — и невероятно мощных. К слову, если бы их не было, Динес бы, несмотря на все свои добродетели, сюда не пробился: слишком большое дело, не для желторотых мажат сорока лет от роду, как сказал бы его наставник…       Как хорошо всё же быть ничем не примечательным, но благонадёжным отростком в грибнице Телванни — перед тобой открываются двери, в которые никто другой не протиснется.       Он улыбается золоту вокруг и золоту на себе. Мысленно, разумеется. Лицо нужно держать. Первое правило, которое ему вдолбили в голову ещё в несознательном почти что соплячестве: нельзя привлекать внимание. Нельзя смотреть слишком пристально, если этого от тебя не ждут, нельзя озираться чаще, чем озирался бы тот, кем ты сейчас и являешься, нельзя искать своих соигроков слишком откровенно — найдёшь не соигроков, а имперских телепатов.       Имперским телепатам здесь, впрочем, взяться неоткуда, но всё равно ушки бы держать на макушке — на входе всех настоятельно просили выкладывать артефакты с оружием. Во время процесса, а также немного до и немного после магические воздействия со стороны всех, кроме персонала, крайне не одобряются. Прямо сейчас он — раскрытая до хруста книга. Аккуратные буквы, понемногу расходящийся переплёт — для того, кто умеет читать, конечно. И для того, кому будет интересно выведать информацию под неприметной обложкой.       Учитывая, как же обложка врёт.       — Лот номер три, — обрывает его мысли голос ведущего аукциона. — Аргонианская женщина...       Итак, говорит самому себе Динес Садри, немного нервно одёргивая мантию. Что должен сделать тайный агент его королевского величества Хелсета Ра’Атим, по счастливой случайности проникший на пару лет как запрещённые на территории Морровинда торги?       Не думать о связях с Морнхолдом. Не озираться по сторонам, насколько это вообще возможно. Не привлекать внимания к себе опрометчивыми либо чересчур нелогичными поступками, но и не быть совсем праздным подозрительным зевакой, которого непонятно кто, откуда и зачем привёл. Попытаться сделать несколько ставок — но в основном стоять и смотреть на представление, предлагаемое ведущим аукциона. И только иногда, когда все точно отвлекутся, пытаться запомнить лица ублюдков вокруг — и от всей души надеяться, что, если смотреть на бездну, бездна не вглядится в ответ.       А что будет дальше?       О, дальше начнётся веселье. Он, — как обычно, в Морндас, — найдёт своего связного и передаст ему всю информацию, которую сможет найти за оставшиеся пару дней. И получит за это по голове, конечно же, потому что лезет не на своё поле; его дело — наблюдать за делами Дома Телванни (за той его частью, которая изредка слышна от братьев) и Дома Дрес, на территорию которого он отправлен, и докладывать, если против королевского рода вдруг начнут плестись смертельно опасные интриги; не то, что он пытается делать сейчас. Но голова его будет, конечно же, гордо поднята, потому что поделом идиотам, которые не желают существовать по законам Империи, в которой сейчас живут.       Потом приблизительно половину из тех, на кого он успеет навести справки, арестуют. Вторую половину накроют колпаком из таких же, как он, — то есть не совсем таких же; специалистов, которые собаку съели на пресечении подпольной работорговли. Возможно, усилия даже окупятся. В какой-то степени.       Его… Пожалуй, его арестуют тоже. Каждый из тех, кто был здесь и не оказался в конце концов за решёткой, будет вызывать подозрения. Каждый, кто уже увяз в этом бизнесе глубоко, будет искать каналы, по которым на это место вышли. Новой крови на подобных аукционах браться особо неоткуда; найдут его быстро. И тогда — спаси его и тайны его покровителей… Кому бы там ни привелось спасать.       Но, если его посадят, ситуация, как это ни смешно, окажется гораздо лучше. В морнхолдском подземелье, говорят, не так плохо относятся к своим. Спокойнее, чем размеренная жизнь под эгидой Дома, опять же. Если совсем не повезёт — Тердис или Ванрит узнают, внесут залог и будут пару лет смотреть глазами разочарованных святых, непутёвый младший родственник которых пробил дно в очередной раз, пока этот самый младший родственник образовавшийся долг отрабатывает.       А в самом лучшем случае его показательно увезут в Сиродил, доказывая, что Хелсет не сидит на троне бесполезной статуей, а верен своим обещаниям, показательно протаскают по всем судам, повесят на него всех собак, приговорят к каторге на столько, сколько люди не живут, или, может быть, даже к смерти…       Чтобы, когда приговор окажется наконец приведён в исполнение, где-нибудь в Вэйресте, Анвиле, да хоть Лейавине поселился какой-нибудь книготорговец, которого точно не будут звать Динесом Садри, но к этому тоже можно привыкнуть…       Впрочем, это совсем мечты.       — Лот номер четыре. Босмер...       Куда важнее другой вопрос: а что с подпольными рабскими торгами должен делать урождённый Телванни, внедрённый в шпионскую сеть его королевского величества Хелсета Ра’Атима?       Динес не знает со всей отчётливостью, что бы сделал такой агент, будь он настоящим Телванни. Динес и ненастоящим Телванни себя порою считает с большой натяжкой; одно он знает абсолютно точно: такой агент сделает всё, что не сделал бы агент Хелсета. Прямо-таки с точностью до наоборот.       В конце концов, его терпят на землях Дрес, за что он должен быть благодарен. Местные не винят его в каждом дуновении ветра в их сторону, не зовут за глаза ничьей шавкой (по крайней мере, не так, чтобы он постоянно об этом слышал) и не подсылают лишний раз убийцу из Мораг Тонг (это, на самом деле, ужасно много). Они не смотрят на него как на врага (что правда; в войне против них он не участвует точно). Они позволяют ему жить по собственным правилам — так почему бы ему не позволить им жить по своим законам, особенно если учесть, что они поверили, пустили в святая святых (из-за сильных братьев, которых он ненавидит, — впрочем, хоть одного хромого алита в Морровинде это волнует?).       Урождённый Телванни, внедрённый в шпионскую сеть узурпатора и предателя родного народа, действовал бы сообразно принципам Дома: не пойман — не вор, пойман — отмазывайся как можешь, не хватило ни умения, ни шарма, ни наглости — отвечай. Шарма ему всегда не хватало — так наградили звёзды, — но наглости ему с юности было не занимать; отчего бы иначе он позволил бы себе подумать о том, что недопустимый Империей вариант молчаливого попустительства несколько сотен лет использовался и самой этой проклятой Империей?       Только от главного вопроса ему не отвлечься.       Он понимает, как поступил бы агент Хелсета. И равно он представляет, как должен бы был поступить агент, работающий в интересах Дома Телванни.       А как себя поведёт в сложившейся ситуации Динес Садри?..       Ведущий аукциона обрывает его мысли неожиданно резко и громко:       — И гвоздь программы! Лот номер пять, которого вы так долго ждали!       Динес вздрагивает, как от пощёчины, и проклинает себя. Потерял контроль. Отнял у себя время, которое бы потратить с пользой. Надеялся, что лотов на подпольных торгах под боком самой столицы будет гораздо больше, но объявляется гвоздь программы — значит, недолго осталось. Нужно запоминать лица, повадки, знаки семей Дрес и особые приметы с тройным усердием — почти конец, все вот-вот разойдутся, и напоминаний об их следах не останется. Кстати о лицах: вон тот, у самой сцены чуть справа, поразительно напоминает одного из сборщиков налогов, и это имеет смысл, потому что у него, Динес помнит, большое поместье за городом…       — Сэры и мутсеры, такого невероятного пополнения рынок Сильнимдейла не видел уже много месяцев, если не лет! Сначала наши уважаемые поставщики не поверили тому, что в это неспокойное время возможно подобное чудо, но им сказочно повезло: он сам сказал, что у него нет документов и что его никто и нигде не ждёт! Сэры и мутсеры, сегодня кто-то из вас сделает то, в возможность чего сейчас многие просто не верят: купит имперца в имперской привинции и тем покажет Империи, чего стоят её законы!       Динес пытается слушать вполуха. Запоминать, и вспоминать, и сопоставлять, и обрабатывать информацию, и всё это сразу, — но не получается, мучительно не получается, потому что небольшая толпа шелестит возбуждённо, а голос ведущего отдаёт восторженным писком и плохо сочетается с его намёками на то, насколько же горд Ресдайн, потому что на слабых и дураках обычно отыгрываются, когда сильному зубы показывать страшно. Но имперец тоже хорош: каким нужно быть идиотом, чтобы не иметь при себе документов, да ещё и соваться на земли рабовладельцев, да ещё и на их вопросы, переводящиеся как “Будет ли вас хоть кто-то искать?”, отвечать уверенным “нет”, даже если это чистая правда?.. Динеса с детства готовили быть агентом. Он знает, что лишние детали замечать и запоминать ни к чему, он знает, что увидеть человека в будущей вещи — так себе опция, потому что он не собирается вмешиваться в естественный порядок вещей как минимум на этой стадии, в него это чуть ли не с молоком матери вкачивали — если мать, конечно, кормила его молоком. Он всё помнит — просто очень уж любопытно. Поэтому он смотрит на небольшой деревянный помост, который здесь служит сценой и витриной одновременно, — и оттуда на него смотрит       Максимус.       Многие данмеры из островных, тех, которые называют весь остальной мир н’вахами, а друг друга — истинными сыновьями великого Неревара, уверены, что не различать по чертам лица представителей иных рас абсолютно нормально. И не понимать, где имперец, где бретон, где норд, а где полукровка, — нормально. И Динес сейчас ужасно хотел бы сказать себе, что он просто такой же, как и они, обознался, запутался, не различил, — с кем, в принципе, не бывает?       Динес бы рад быть таким — но он-то (формально) служит зачарователем в отделении Гильдии Магов, полном всякого сброда со всех концов Тамриэля. Динес узнаёт Максимуса Вичи сейчас и узнал бы из тысячи других лиц не потому, что не отличил бы его от этих тысяч.       Динес узнал бы его, даже если бы — если бы? — не хотел.       — Отличный экземпляр, — ухмыляется наконец в толпу аукционер. — Человек средних лет: не горячий мальчишка из тех, что сбегают, когда им кажется, что есть хоть призрачный шанс освободиться, но и не бессильное, негодное тело; сейчас — на пике возможностей, на нём и останется с дюжину лет. Но, даже когда он примется увядать, если вы будете осмотрительны, он прослужит ещё долго.       Аукционист ставит его на колени. Максимуса Вичи — да на колени?..       Но тот подчиняется.       Глаза у него спокойные, а губы сложены в светлую доброжелательную полуусмешку. Разрез и цвет глаз тот же. Морщины в их уголках уже появились, мимические и возрастные, но свет где-то в их глубине — абсолютно тот же, что и…       Предтечи, Трибуны, Девять, кому там принято поклоняться, — в последний раз они виделись лет семнадцать назад. А у него всё та же улыбка.       Молодая безумно, пусть ему и должно быть сейчас… получается, почти сорок лет. Да быть такого не может!       — Мягок, покладист. Безоговорочно слушается приказов. Встать.       То, что говорит этот идиот с усиленным магией голосом, — никакой критики не выдерживающий бред, потому что Максимус Вичи… встаёт. Странно, но объяснимо: в глазах его загораются огоньками смешинки.       Динес готов верить, что в него не вбивали розгами мысль о том, что на сцене надо быть паинькой — ни часы, ни дни, ни недели, ни месяцы, как, наверное, бывает обычно с самыми упёртыми... Может, даже говорить о том, что на сцене нужно шёлково выполнять любую команду, во второй раз не пришлось.       А вот с возможным хозяином он вряд ли будет так дружелюбно играться.       Красное золото свеч отражается в его глазах задорным огнём.       — Умничка.       Аукционер ободряюще хлопает его по щеке. И, даже помня Максимуса Вичи как облупленного, Динес едва ловит момент, когда Максимус Вичи щурится, — и это вовсе не злой, но очень опасный прищур.       Аукционер прокашливается.       — Я уже рассказал вам всё, что должен знать о подобном приобретении покупатель: здоров телом, силён как вол, не болен и принял зелье исцеления болезни безропотно, а зубы… — Не его серые пальцы разводят губы в вымученной, показывающей достоинство товара улыбке — Максимус улыбается во все свои полные тридцать два. — В общем, вы сами видите.       Аукционер отходит от своего товара, бросая небрежно через плечо:       — Начальная цена — тысяча дрейков.       Заканчивает один фарс и начинает следующий.       Динес Садри в первый раз в жизни посещает подобное… с позволения сказать, мероприятие. Он не прошёл через это в детстве, как должен был бы любой представитель его Дома, рождённый до воцарения Хелсета, — но, знают боги, на это у его семьи в своё время были чуть ли не государственно важные причины. Он не соизволил явиться на точно такое же сборище и после последней встречи с Максимусом — как бы ни обещал Предкам в сердцах, что этот дурень обязательно попадётся в своё время на чём-то таком, и тогда…       Что же, мечты, признаёт Динес Садри, иногда исполняются.       Только, все боги и недобоги свидетели, лучше б они исполнялись совсем не так. Тысяча дрейков — это цена неплохого клинка. Возможно, слегка зачарованного. В общем и целом, дорого для раба — но для такого экзотического цена вполне неплохая.       К удивлению Динеса, за экзотического раба — имперца — Максимуса — торгуются… Не лениво, но осторожно, пожалуй. И не все гости, а только половина. Начинает чужак в выбеленной временем или песком костяной броне — кажется, Динес слышал, будто сегодня в Сильнимдейле проездом будет чуть ли не троюродный племянник тётушки двоюродного дедушки того самого отравленного дядюшки Барензии, — но был ли он привлечён слухами об интересной добыче, и почему на нём кости, если знатные воины Хлаалу предпочитают носить на плечах хитин, и он ли это — или просто чужак, который пытается здесь выдать себя за него?..       Динес, наверное, должен узнать, да только не получается, пока он делает первую ставку — а молодчики из горячих с шилом не в том месте подхватывают, но они-то просто тупые, как он был когда-то, в другой жизни, кажется — пусть и лет семнадцать назад. Представители Дома постарше хмурятся, но молчат: понимают отчётливо, насколько это покорство товара — имперца — Максимуса — непрочно и сколь быстро оно улетучится, стоит только расплатиться за товар и увести его на свою плантацию, в свой особняк, в своё шато…       Сборщик налогов тоже включается в гонку за статусом. По уверенной и немного пакостной полуулыбке понятно — воевал он с такими, знает, как с ними обращаться. Максимус Вичи в кои-то веки ведёт себя как нормальный человек — пусть в данной ситуации и было бы уместнее “нормальный раб”, — и не смотрит на лица своих будущих господ.       Динесу бы не слушать, как там идут торги, Динесу бы отрешиться от происходящего, Динесу бы делать как надо свою работу, за которую ему хорошо платят, за которую его совсем изредка ласково гладят по голове пальцами в тяжёлых перстнях (конечно, метафорически), работу, которую он делал всю свою жизнь… только сам он сейчас не может. Иллюзия, ласковая, как любовница, верная, как портовая девка, поклявшаяся ждать, могла бы помочь: создала бы небольшой купол Тишины вокруг его неприметной фигуры, потому что между покупателями для их же комфорта всё равно остаётся пространство; да только так он привлечёт внимание, которое слишком легко может его убить.       Цена экзотического раба поднимается до довольно приличных четырёх тысяч двухсот дрейков, — добротный домишко где-нибудь на окраинах Нарсиса, — когда Максимус Вичи ловит его взгляд.       Его-то Динес читает как раскрытую книгу с большими, во всё плохо выбритое лицо буквами. Глаза чуть расширяются, брови приподнимаются едва заметно, затем он смаргивает — удивление явно искреннее. Морщинки в уголках глаз сначала едва заметно разглаживаются, а потом собираются вместе ещё кучнее — радость. Тоже искренняя. И он не пытается даже шептать, но глаза его короткое как вечность мгновение светятся изнутри огнями, которые Динес Садри видел только в его глазах.       Потом он отводит взгляд. Снова тупо устремляет его то ли в дощатый помост, то ли внутрь себя, — и этого взгляда длиною в Прорыв Дракона как будто бы вовсе не было, как и самого Прорыва Дракона. Динес не знает, когда успел стать поэтом и откуда вообще в нём появились такие сравнения, — но он этом он подумает позже.       Максимус Вичи невероятно рад его видеть — но при этом не машет ему рукой, не орёт: “Нэс, это же ты, Девять, как же я рад тебя видеть!” и не пытается проломиться к нему сквозь аукционера, охрану аукциона, гостей аукциона, отнимающие магию рабские наручи…       В это сложно поверить — но неужели у Максимуса Вичи наконец появился мозг?       Если это действительно так, он должен понять, почему Динес ни в коем случае его не купит.       Что-то в сердце у Динеса скребётся ласковыми когтями, но он не придаёт этому значения. В Сильнимдейле он просиживает штаны далеко не первый год. Привык. И к нему все привыкли: Гильдия — как к просвещённому данмеру, который не изгнал из головы до конца самые живучие и неприятные стереотипы; Дресы — как к своему по духу, которому чужая шкура проклятого проимперца служит только щитом да удилами; двор его королевского величества — как к двойному агенту, которого устранять пока нет резона, слишком уж хорошо он справляется с тем, ради чего существует; родной Дом — как к несмышлёному идиоту, который ещё, может быть, и вырастет во что-то путное, потому что до сих пор жив; братья — как к позору, не оправдавшему надежд, не имеющему ни чести, ни будущего…       Если он купит Максимуса Вичи, на сцену в конце концов придётся выйти не агенту, гильдейцу, горожанину, непутёвому младшему братику или ещё одной из его бесчисленных ролей.       Динесу Садри.       Который, ему почему-то кажется, не понравится никому.       Цена за экзотического раба — Максимуса Ви… заткнись, заткнись, заткнись! — поднимается до пяти тысяч, когда он наконец понимает, что аукцион подходит к концу, но самое важное, отводящее всяческие подозрения, он так и не сделал.       Он не поставил ни на один лот.       Впрочем, в торге, который сейчас идёт за экзотического раба, обозначить своё присутствие, согласие с идеями Дрес и всем таким прочим, а потом убежать с чистой совестью, — раз плюнуть.       — Пять тысяч сто дрейков!       Только чего он ждёт?       — Пять тысяч пятьсот!       Указаний Вивека? Знака аэдра? Шёпота Мефалы?       — Пять тысяч пятьсот раз… Пять тысяч пятьсот два…       — Шесть ты…       — Сорок тысяч дрейков!       Динес не может избавиться от мысли о бесконечном счастье, проскользнувшем при встрече взглядов в чужих глазах. Почему аукцион замолкает так, будто внезапно весь вымер, Динес понимает не сразу, но, когда ловит шокированные и недоумённые косые переглядывания и шепотки, осознаёт: фразу про сорок тысяч выкрикнул его голос.       Блядь.       Эти деньги он копил на шикарный особняк поближе к центру Имперского города, если мечта о переводе и новом имени когда-нибудь исполнится. Рядовому представителю Гильдии Магов, которым он прикидывается, такие деньги накопить неоткуда. Уже к утру слухи об этом расползутся по всему городу — если, конечно, его здесь кто-то узнал… О чём он думает! С его удачей кто-то определённо узнал.       Первым приходит в себя аукционист — Динес его понимает, он наверное, и не такое видел. Он пытается не выдавать удивления — на взгляд Динеса, вполне успешно; лишь считает.       — Сорок тысяч раз…       ...приезжий и сборщик налогов переглядываются так, будто схватка идёт в обычной плоскости и цена на Максимуса Вичи не подскочила только что чуть ли не в десять раз. Чужак улыбается уголком губ, — ухмылка выходит надменная и издевательская, — сборщик налогов изгибает рыжую бровь…       Они готовы играть до конца, понимает вдруг Динес. На такие суммы, которые ему не снились и в самом страшном сне; в этом его спасение.       Кто вспомнит о том, что местный моровой крысёныш хотел купить раба за сорок тысяч, когда этого раба купили за миллион?       ...а потом в его голове появляется мысль, в которую обезумевший мозг вцепляется адамантовыми когтями.       Ведь если двое явно не самых молодых, неопытных и горячих меров во всём Морровинде хотят купить Максимуса Вичи за миллион дрейков, — значит, он этого миллиона стоит?       Вопрос стучит в голове набатом, но Динесу неоткуда брать ответ: проникновения в мысли соседа, если ты не из охраны, здесь явно строго запрещены. Да и не умеет он читать мысли.       Чужак и сборщик налогов играются в вежливые гляделки. Динес будто наяву слышит, как они, посмеиваясь, обсуждают, кто именно подрежет глупому выскочке его распушённые крылья.       — Сорок тысяч дрейков два… — подбадривает их аукционер.       Разум Динеса Садри будто мечется в клетке: Иллюзия, родная, как мать, надёжная, как сестра, которой у него никогда не было, помогла бы, — только вот если его заметят, а его, с его-то удачей, непременно заметят…       Сборщик налогов и чужак заканчивают безмолвный диалог. Чужак поворачивается к аукционисту и напрягает руку, которую поднимал, делая ставки. Динес тупо и обречённо смотрит на движение чужой руки с ухоженными ногтями; только на большом, на котором совсем нет перстней, кажется, портит весь образ тёмная грязная полулуна…       Конечно.       Динес закрывает глаза всего на мгновение.       Если его засекут, его не убьют. Всё будет гораздо, гораздо хуже, — но не в этом ли заключается философия его родного Дома, Дома Телванни? Не в том ли, что можешь нарушать все правила и жить на полную мощь — пока не появится на твоём пути что-то, способное поймать тебя на нарушении правил?       Так вот: Динес Садри закрывает глаза всего на мгновение.       ...чужак опускает руку резко. Полуоглядывается на Динеса и строит презрительную гримасу.       ...сборщик налогов ловит взгляд аукционера и раздражённо мотает головой.       У аукционера такой голос, что его бы да на проповеди Индорил сразу после того, как Хелсет на пару с Дрес забрали у них все земли:       — Сорок тысяч дрейков три. Продано юному Телванни с сиреневыми глазами.       Динес держит лицо под любопытными взглядами начинающих расходиться гостей аукциона, хотя внутренне выдыхает: видимо, судьба, рано или поздно обламывающая всем Телванни крылья, его пока не настигла.       Чек на сорок тысяч, платёжеспособность которого проверяют за какие-то десять минут, он подписывает, а обслуживающий персонал аукциона принимает в полном молчании.