***
Тишина, нарушаемая только треском дерева в камине, находившегося за стенкой, будто пыталась убаюкать слугу: но Иван, только устроившись за пианино в своей комнате, уже ощутил беспокойство, услышав где-то вдалеке короткий, перекатывающийся стук, словно швырнули стул: будто бы он кому-то нужен. Но ведь хозяин работает у себя, всё должно быть в порядке, верно? Мало ли, может Гончаров только нашёл время для отдыха, но снова, снова начал волноваться о своём господине Достоевском. Его ни в коем случае нельзя оставлять одного надолго — его слова о шепчущих голосах, обжигающих уши — самые разнообразные голоса, детские, стариковские, взрослые — все они шептали о его безбожности, рассказывали об аде и конце света, порой, в бессознательном состоянии он громко кричал — но Иван быстро наловчился успокаивать хозяина. А ещё заставлять его пить лекарства. Он не может перестать беспокоиться о своём хозяине — только этим вечером он снова перебирал медицинские заключения и рецепты. Фёдор уверен, что это призраки, пусть и старается бороться с этой мыслью. Ему никогда не очистить мир от грехов, если он не поборет свои голоса. —Господин... — он нервно глядит в сторону лестницы наверх. Иван, недолго думая, встал из кресла и оставив в нотах закладку, направился на второй этаж. И чем ближе он был к комнате своего хозяина, тем больше ощущал беспокойства: рука дрогнула, в нерешимости открыть дверь. Может быть, стоит на всякий случай прихватить аптечку, прежде чем заходить? Несколько шагов в ванную комнату и назад — и вот в руках обер-камергера уже имеется маленькая красная коробочка, в которой есть и йод с бинтами, и несколько баночек с лекарствами, прописанными врачом специально для Фёдора. Наконец, он решается постучать: скромно, сопровождая стук вопросом: «можно ли войти?» Он уже знает ответ на это вопрос. — Иван... — Голос господина звучит недоверчиво. — Это правда ты, Иван? — Конечно, господин. Достоевский открыл дверь, впуская своего слугу и начал беспокойно ходить по комнате в попытках успокоить себя. Иван встал у стены, оглядывая разнесённую комнату — хозяин снова пытался скрыться от голосов, стараясь истребить любую тьму в своем кабинете. Он наблюдал за ним, ожидая приказа — если просто попытаться что-то сделать сейчас, то можно легко потерять доверие к себе. Гончаров научен несколькими оплеухами и холодным скальпелем в плече — потому он вежливо сидит, не привлекая к себе внимания, пока Фёдор нервозно кусал отмершую кожу со своих пальцев, расхаживая по помещению. — Вас что-то беспокоит, мой господин? — он понимает, что происходит: нужно просто подтверждение. Всё и без того ясно — он постоянно чем-то встревожен, искусывая свои губы и пальцы до крови. — Могу ли я вам помочь? Некоторое время Достоевский игнорирует вопрос, продолжая что-то бормотать под нос. Бледные до синевы губ шептали что-то неразборчиво, и чаще всего просто произнося случайные слова, сочетание которых порой заставляло вздрогнуть — но спустя несколько минут терпеливого ожидания он отвечает. Всё также тихо и неразбочиво, но Гончаров уже знает, что говорит ему хозяин. — Помоги мне. — Прошу прощения? — обер-камергер недоумевает: фиктивно, но вполне натурально. Вежливая ложь. — Убей лжеца. Голоса не любят Ивана, в особенности материнский голос. Они считают его лгуном и просто ужасным человеком, ведь он заставляет Фёдора принимать что-то, что запрещает ему слышать свою семью, его жертвы тоже недовольны — они желают отомстить ему. Но он, чуть шатаясь, приближается на шаг к своему слуге, после чего повторяет ранее сказанную фразу: — Помоги мне не слышать их... — Он подходит к Ивану, крепко обнимая его, прижимаясь лицом к ткани жилета, и продолжая едва слышно повторять сказанное, как молитву. Обер-камергер полностью уверен в том, что его бог сейчас нестабилен, авариен и опасен — потому и аккуратно, держа за плечи, ведёт в свою комнату. Там его ничто не потревожит: там есть горячий чайник с ароматным чаем, там есть пластинки Чайковского, и кучка таблеток. Фёдор послушно берёт в ладонь несколько из них, и в определённой последовательности глотает их одну за другой, запивая тёплой водой. — Ты не забыл про... — Не волнуйтесь, господин, не забыл. Гончаров укладывает господина в свою постель. Он должен вскоре заснуть — а пока что в комнате звучит Чайковский. Не потому, что это мелодии любят Фёдор или Иван. Потому, что их не любят голоса.Потому, что его любят они.
— Иван, ложись со мной. Мне страшно. Уже только Иван достал матрас из шкафа, а господин... — Г-господин! Я не имею права так делать.. Я же просто... — А сегодня можно. Давай залезай. — Если уж только сегодня... Гончаров, скидывая часть одежды на стул, послушно ложится рядом, мягко обнимая своего господина, словно собираясь защитить его от его же демонов. Объятия Ивана кажутся куда более добрыми и теплыми, и Фёдор, поддаваясь их ласке, наконец может уснуть. И они не посмеют тронуть их сон.