Равноценный обмен

      — А ты довольно беспечен — просто сидеть здесь после всего того, что ты сделал.               Теодор лениво обернулся, вовсе не удивлённый обращением к себе. Собственно, он увидел перед собой именно ту, кого он ожидал увидеть: Элизабет стояла в паре метров от него, прижимая к боку неизменный гримуар, на её губах застыла привычная радушная улыбка, с которой она всегда встречала гостей Бархатной комнаты. Теодор лишь усмехнулся: он слишком хорошо знал, насколько неискренна эта улыбка и насколько она уже въелась в самые очертания рта — в конце концов, он сам сейчас улыбался ей точно так же.               Уже некоторое время Теодор предавался размышлениям на вершине Монада, прежде чем в его покой вторглась Элизабет. И сейчас, видя враждебность в глубине её глаз, он понял: она всё узнала. Узнала про его самый страшный грех, который он дерзнул совершить ради одного-единственного человека... когда-то в иной вселенной.               Впрочем, доказывать ей истинность этих сведений своим видом Теодор не спешил. Вместо этого он без труда изобразил на лице привычную в разговорах с Элизабет натянутую улыбку, будто он боялся сестры, и невинно поинтересовался:              — В чём дело, сестра? Ты вернулась, чтобы пугать меня непонятными обвинениями?..               В следующий миг он наблюдал, как между бровей Элизабет появляется хмурая складка, а губы недовольно поджимаются.              — Ты прекрасно знаешь, о чём я — о том, кто на самом деле сейчас должен разделять Никс и Эребуса, — отрезала она. — Хватит... как это говорят там?.. косить под дурачка! — строго добавила она.               Теодор склонил голову набок... а затем черты его лица разгладились, и он спокойно заметил:              — Удивлён, что ты так скоро это выяснила, Элизабет... И чего ты теперь от меня хочешь? — поинтересовался он, отводя взгляд.               Теодор не сдержал лёгкой полуулыбки, краем глаза уловив секундное замешательство Элизабет — всё-таки ему понравилось впервые иметь перед ней какое-то преимущество. Всё это время на её лице читалось угрожающее намерение выбить у него правду всеми возможными способами, и, неожиданно для себя получив его признание без какого-либо сопротивления, она растерялась. Однако Элизабет так же быстро пришла в себя, не дав ему насладиться моментом, и, крепче стиснув пальцы на гримуаре, с тихой решимостью потребовала:              — Расскажи мне, как ты пришёл к этому.               Теодор лениво скосил глаза на неё. Его позабавила лёгкая растерянность, отразившаяся на её лице при виде его спокойного, смиренного выражения — очевидно, Элизабет было странно видеть его таким серьёзным, таким... умудрённым опытом. Она явно ощущала дискомфорт, впервые оказавшись в положении неведения, и это прекрасно читалось по её смущённому виду. Однако, несмотря на то, что его губы тронула улыбка, Теодор заговорил совершенно серьёзным тоном.              — Просто в какой-то момент я осознал: Эребуса не уничтожить, — гробовым тоном объявил он. Элизабет слегка поёжилась, в то время как он объяснил: — Это не было минутное чувство отчаяния — я пришёл к такому выводу, тщательно взвесив все факты, полученные в результате моих наблюдений за тем миром. Эребус — воплощение людского желания сдаться. И, сколько бы времени ни проходило, слишком многие поддавались ему. Я долго надеялся, что они изменятся, что они смогут поверить, так же, как она и её друзья... Не поверили. Люди не меняются, — Теодор грустно усмехнулся и покачал головой.               Элизабет выслушала его со сжатым в тонкую линию ртом, но не возразила, хотя по её лицу было видно, как она хотела это сделать. Однако следующий её вопрос касался не Эребуса.              — И тогда ты решил, что эффективнее будет заменить печать? — в лоб спросила она.               Теодор прикрыл глаза и кивнул.              — Верно, — подтвердил он. — Сколько я ни думал, в конечном итоге воздействие на печать оказалось самым эффективным решением. Загвоздка была лишь в том, что для её существования в любом случае нужна какая-нибудь душа.               Элизабет неожиданно хмыкнула.              — И что же ты не решился поставить туда свою душу, раз такой отчаянный? — язвительно поинтересовалась она, уперев руку в бок.               Теодор взглянул на неё с лёгким удивлением: слышать всегда сдержанную идеальную Элизабет такой эмоциональной было крайне непривычно. В следующий миг он улыбнулся сам себе, думая: "Ну конечно, тот мир нас очень изменил..." Вслух же он с горькой усмешкой заметил:              — Я рассматривал такой вариант. Впрочем, как ты понимаешь, для меня он был крайне нежелателен. К тому же, — Теодор отвёл взгляд, не сумев скрыть горечь на лице, — была иная проблема.               Элизабет склонила голову набок.              — Иная проблема? — переспросила она.               Теодор помолчал. Затем он тяжело вздохнул и, посмотрев прямо на Элизабет, уверенно отчеканил:              — Она этого не хотела. После всего того, что она сделала для мира... Я уверен, что она бы ни за что не позволила кому-то другому принять это бремя! — повторил он, против воли пустив в голос боль, а затем, почувствовав, что слишком разоткровенничался, опустил голову и тихо, так что Элизабет пришлось сильно напрячь слух, добавил: — Она бы этого не простила...               Элизабет выслушала его с сочувствующим, даже понимающим выражением... а затем вдруг зло улыбнулась и заметила:              — Именно поэтому ты и решил перезапустить вселенную, заменив её фигуру другим, ни в чём не повинным человеком, да? Чтобы она не узнала о том, как ты предал её идеалы, уничтожил всё, к чему она пришла и чего добилась, перечеркнул и свёл все её усилия на нет — подставив на её место другого?! — заключила она на повышенных тонах, не сдержавшись.               Теодор скрипнул зубами. Как бы обитатели Бархатной комнаты ни славились невозмутимостью и сдержанностью, обвинительный тон Элизабет начинал его раздражать... частично ещё и потому, что в её словах была правда, которую он так не хотел признавать. Однако сейчас Теодор об этом не думал — сейчас его возмутила уверенность, с которой говорила сестра. Сжав кулаки, он вдруг махнул рукой и непривычно гневно ответил:              — Да что ты понимаешь?! Ты не пережила всего того, что пережил я! Разве ты знаешь, что это такое — видеть в таком состоянии ту, кто первой протянул тебе руку и принял тебя, и не иметь возможности ничего сделать?!..               В этот момент Теодор понял, что сболтнул лишнего: губы Элизабет сжались в тонкую линию, а глаза сверкнули неподдельной злостью. Это была не пламенная вспышка, подобная той, которая только что случилась у него — нет, это была убийственная ледяная ярость. Теодор прикусил язык, но было уже поздно: рука Элизабет с гримуаром угрожающе вскинулась, чтобы распахнуть книгу, в которой тут же сами собой стали быстро перелистываться страницы — верный признак того, что Элизабет готова к атаке. И, не успел Теодор что-то сказать, как Элизабет с пугающим металлом в голосе переспросила:              — Что я понимаю? Не пережила всего, что пережил ты? Ну уж прости, Тео: я пока это только переживаю! — улыбка дрогнула от буквально физически источающейся ярости. — Или ты хочешь сказать, что раз ты пережил это первым, то значение имеют только твои чувства? Извини, Тео — это работает не так!               Наблюдая за тем, как она встаёт в боевую стойку, Теодор улыбнулся. В следующий миг он выпрямился и с невозмутимым видом вытянул руку в сторону — в ней тут же оказался гримуар, аналогичный тому, который сейчас находился в руке Элизабет. При виде его готовности губы соперницы искривила быстрая азартная улыбка, а за её спиной начала материализовываться грозная фигура мифического существа. А Теодор, вопреки опасности ситуации, вдруг ненадолго сосредоточил внимание на предмете в своей руке.               Гримуар. Тот самый, в котором тщательно записаны все данные о когда-либо пробуждённых дорогим человеком персонах. Теодор призывал его крайне редко — настолько он ценил эту частичку личности любимой, оставшуюся только у него. Даже сейчас, держа гримуар в руке, он чувствовал тепло, излучаемое ей, прямо как тогда, при жизни. "Именно потому, что эта сила — часть тебя, я ни за что не проиграю!" — с тихой решимостью заключил он.               Едва он подумал об этом, случилось нечто, чего он совсем не ожидал: персона за спиной Элизабет вдруг рассеялась, а сама она опустила гримуар и смерила Теодора долгим, каким-то оценивающим взглядом. Затем её губы тронула печальная улыбка, и она объяснила растерянному брату:              — Ты бы видел, какое у тебя сейчас было лицо. Эта нежность... она напомнила мне, почему я до сих пор уничтожаю Эребуса именно при помощи Танатоса, — Элизабет отвела взгляд и горько усмехнулась, прижимая гримуар к боку, а затем совсем тихо добавила: — Я будто показываю ему, что он не забыт и всё так же важен, что я продолжаю его дело его же методом...               Элизабет замолкла. Теодор опустил глаза, одновременно ощутив в своём сердце смущение (как легко он показал ей свои чувства!) и сочувствие: её слова разом пробудили все воспоминания о том, как он старался защитить своего дорогого человека, как хотел показать ей, что она всё ещё важна для него даже спустя годы и что он всегда будет помнить её подвиг. "Какая жалость, что теперь она всего этого не увидит!" — с болью подумал он.               Элизабет, будто угадав направление его мыслей, вдруг горько усмехнулась. Когда Теодор поднял на неё глаза, она — нет, не с осуждением и не с упрёком — со спокойствием заметила:              — Ты же эту возможность потерял. Перечеркнул своим поступком. Счастлив ли ты, Тео? — спросила она. — Она рядом, ты сумел забрать её из той, изначальной вселенной с собой, сюда... но ведь это уже не она — не та, кого ты знал, а новая личность, лишь созданная из того же материала.               Теодор закусил губу: Элизабет озвучила то, что мучило его на протяжении всех этих лет. Да, он вырвал её из плена долга перед человечеством (который она взвалила на свои плечи сама), она теперь рядом... но это уже не та она — это совершенно другая личность, практически не похожая на оригинал.               Соглашаясь на предложение хозяина, Теодор наивно посчитал, что сможет смириться с этим. Однако даже годы спустя ему всё ещё больно. Больно называть ту, кого он так любил, сестрой; больно видеть, что она выглядит и ведёт себя совершенно иначе, свято веря в навязанную ей легенду; но больнее всего ему замечать проскальзывающие в новой ней черты её прежней.               Иногда она оборачивалась на его зов и, несмотря на обычную суровость, улыбалась ему с беззлобной усмешкой. Иногда по-доброму подтрунивала над его незнанием чего-то вместе с более жестокой Элизабет. Иногда, в моменты печали, подбадривала его тёплыми и искренними словами, действительно веря в него. Прямо как когда-то в своём мире делала она.               А потом это снова была уже другая личность.               Видя, как он затих, Элизабет вздохнула и, пожав плечами, проговорила:              — Я узнала всё, что хотела. Точнее, я проверила свои ответы. Думаю, теперь мне следует поспешить, пока меня тут не обнаружила, а затем — не вернула хозяину Маргарет. Или мне лучше называть её?.. — с ухмылкой было поинтересовалась она, но была перебита резким:              — Маргарет. Теперь — только Маргарет.               Элизабет понимающе улыбнулась печальной улыбкой. Затем она развернулась, чтобы уходить.               Однако не успела она сделать и шаг, как Теодор окликнул её.              — Элизабет!.. Удачи тебе с твоими поисками, — сказал он, когда она обернулась. — Надеюсь, тебе повезёт больше.               Элизабет удивлённо моргнула... а затем её вечная улыбка чуть потеплела, и она кивнула. Элизабет вновь развернулась, на этот раз чтобы больше не обернуться, и поспешила в путь.               Она уже не слышала слов Теодора, хоть и, несомненно, не раз прежде думала об этом сама.              — Надеюсь, ты сможешь принять то, что для него даже с его воспоминаниями ты не будешь так же важна, как важен для тебя он... — пробормотал Теодор, отвернувшись от того места, где только что скрылась его старшая сестра.