Kiss Cam

      — Смотри, куда прёшь! — толкая стакан с колой, грубо и будто слегка пропито орёт идущий вверх по трибуне мужчина, и Химуро осторожно показывает ему вслед чуть мозолистый средний палец.       Убедившись, что жест оказался не замечен, он тут же прячет руку в кармане и в пару коротких шагов достигает ряда, в котором пустует лишь его собственное место. Подняв стакан с колой повыше и протиснувшись мимо колен первой пары людей, Химуро сдержанно улыбается, прося дать ему дорогу к заветному тринадцатому сидению, возле которого разлито так и не убранное никем еще с прошлого матча пиво и рассыпано несколько крошек попкорна, оставленных соседом с четырнадцатого места.       Тот самый сосед сидит, поставив на свои колени гигантскую чашу для попкорна, и медленно разжёвывает горсть сладенького. Хотя если приглядеться, то можно понять, что во рту у него уже далеко не взорванная кукуруза, а облитый шоколадом протеиновый батончик, от которого слегка отливают жёлтым зубы и поблескивают притягательным карамельным оттенком губы. Он делает новый, будто ленивый укус и с сожалением осматривает остающийся в руке пустой фантик, которому стоит найти место, не уходя с трибун.       — Подержи стакан, а я выброшу твою бумажку, — произносит Химуро. Сосед поднимает усталый взгляд на неловко застывшего перед ним Химуро со стаканом колы в руке и неловкой, почти прячущейся за длинной чёлкой улыбкой. Ничего не говоря в ответ, незнакомец с четырнадцатого места протягивает широкую ладонь за напитком, без лишнего сопротивления берёт её и ставит поверх своего попкорна.       Отчего-то толпа вокруг начинает радостно гудеть, и сквозь гам Химуро, кажется, слышит отдельные довольные женские визги, думая, что кого-то вновь показывают в камере поцелуев и почти жалея соседей той несчастной пары. Однако народ галдит, всё не умолкая, и где-то совсем рядом начинают слышаться первые освистывания, и поборовший нежелание смотреть на экран Химуро поднимает взгляд. Неожиданно он встречается со своим собственным чуть заторможенным лицом в кадре. А рядом, меланхолично слизывая с губ новую горсть попкорна, в камере отражается только что отобравший стакан сосед.       Свиста становится всё больше, уровень громкости от восторженных женских криков повышается, и едва поднявший руки в жесте «стоп» Химуро чувствует слабый толчок в бедро. Опуская голову в надежде увидеть там руку со всего лишь протянутой бумажкой, он смотрит на длинный и испачканный карамелью палец, который тычет во всё тот же экран.       — Ах-х, это… не обращай внимания, — голос разносится по трибунам, и только что шумевший народ несколько затихает, — сейчас мы просто скажем, что не знакомы, и…       — Я не против, — голос низкий и грубоватый, в нём ни капли безразличия или холода, лишь лёгкий ребяческий интерес и привкус карамельного попкорна, осевшего на губах.       — Прости, что? — почему-то наплевательский и несколько грозный вид соседа не дают Химуро чувства опасности, при котором стоило бы обращаться к парню повежливее, чем к своему ровеснику. Может быть, это от того, что в глазах у того мягкой поволокой детство — у Химуро нет уверенности в этом.       — Они хотят, чтобы мы поцеловались, верно? — палец всё ещё тычется в гигантский монитор, висящий над трибунами. — Так почему бы нам просто не сделать это?       Действительно, почему? Химуро стоит и смотрит словно на ненормального, ища где-нибудь в жестах или мимике хотя бы намёк на издёвку. Почему? Может быть, потому, что они не знакомы? Что они парни? Что они… мысленно Химуро перебирает едва ли не тысячи вариантов, но никак не решается озвучить хотя бы один, молча и немного заторможено наблюдая за тем, как рука перестаёт указывать на экран и подбирается к его рукавам. Ему не страшно и не противно — толпа перебивает всё волнение своими восторженно-удивлёнными всхлипами, которые дарит вроде бы решившимся попробовать парням.       Сначала медленно, ненавязчиво, а потом набирая мощь, сосед тянет Химуро прямо в чашу попкорна, под радостные восклицания сокращая расстояние меж лицами. Он не улыбается, но и не хмурит брови, несколько заинтересованно рассматривая испуганные глаза Химуро и его яркую, заметную даже из-под чёлки родинку, придающую, по его собственному мнению, неловкой пикантности его лицу.       Задержавшаяся на долгие миллиарды лет секунда полнится всеми этими мыслями о собственной неказистости, которую теперь покажут по телику и на весь стадион, о незнакомце, целовать которого не должно быть желания, и о том, что оно не то чтобы есть… а просто он «не против» разнообразия в щекочущем плену обстоятельств.       Момент, когда к губам прикасаются чужие липкие и сладкие губы и невинно прижимаются в поиске ответа, Химуро отчаянно пропускает, растворяясь между ощущением неловкости от вида себя в камере поцелуев и приторностью карамели. В порыве удивлённого «вау» он слегка приоткрывает рот, позволяя пропустить через себя нежный привкус шоколадного батончика и тающего на языке покорна, и цепляется ставшей вдруг почти безвольной рукой за не уплывающего, в отличие от всего мира под ногами, парня, собственнически сжимает какой-то обрывок его грубой толстовки. А мир, наверно, и сам машет ему ладонью, растворяясь в гуле трибун.       Химуро не впервые целуется. Но отчего-то именно сейчас, посреди стадиона со скомканным воротником чужой кофты в руках, он ощущает холодящий кожу трепет этого романтичного касания, под которым плавится наедине с пугающе спокойным незнакомцем, открывать глаза навстречу которому кажется преступлением против момента. Хотя у Химуро нет никакой уверенности, что тот сейчас не смотрит прямо в камеру, меланхолично, но показательно прикусывая дрожащие губы своего нечаянного соседа. Податливо открытые, влажные от газировки, со стакана с которой всё вдруг завертелось, и дрожащие, как и его ресницы.       Предположительные несколько секунд тянутся, словно бесконечные, и казавшийся случайным поцелуй всё крепче оседает на сердце чем-то само собой разумеющимся, обыденным. Химуро испуганно тонет в нём, вместо смыкания губ всё доверчивее прижимаясь к отвечающим почти таким же, если не более невинным касанием губам, с которыми больше не разделяет ни миллиметра карамели, что растопилась меж ними так же, как они сами растворились друг в друге.       Доверчивее он не прикасался ещё ни к кому, как бы яростно его ни просили. Не просился разомкнуть губы невинным, но жадным покусыванием, не затягивался объятьями по широким плечам.       Толпа взбудораженно шепталась за спинами, вздыхала в унисон с биением сердца Химуро и где-то на самых задворках, куда чувству прекрасного уже было не достучаться, выла, разбиваясь глухими отзвуками о такие же далёкие от парней восхищённые «Ва-ай».       Им нужна помощь, им нужен шаттл для возвращения из открытого космоса своего поцелуя, им… Химуро разочарованно вздыхает в терпкое послевкусие попкорна и наконец открывает глаза, впервые всматриваясь не только в ладони соседа, но и в его пропитый поцелуем взгляд, в яркие перелитые оттенками фиолетового пряди, в измученные и всё равно улыбающиеся, едва-едва, самым краешком губы. Ощущение резкой покинутости пропадает на раз-два, заполняя пустоту за собой наконец достигшими ушей в полной мере радостными и одновременно недовольными криками, прорвавшимися сквозь пелену экстаза.       Как можно теплее прощаясь взглядом, Химуро почти наугад садится на место, едва не промахиваясь.       Сосед, не спрашивая, протягивает колу, скромно и тихо, с некоторым лёгким придыханием, оставшимся после поцелуя, говоря:       — Ацуши.       Имя оседает приятной негой на кончиках дрожащих ресниц, и всё ещё немного влажные, но покрасневшие губы растягиваются на лице счастливой улыбкой, вслед за которой наступает долгожданное затишье толпы. И в надвигающейся перед самым началом тайма окутывающей нирване предвкушения, Химуро, вторя тону Ацуши, протягивает ладонь:       — Химуро Тацуя.