Мы тут навсегда?

Чуя рычит, рычит как-то уже совсем устало. Он не понимает, почему их — его и остальных людей, находящихся в этом тесном и совсем неуютном здании — держат взаперти, даже никогда не выпуская на улицу. Их зона для прогулок — это огромное поле с темной-темной травой, но с такими же серыми стенами и крышами. Лишь огромные окна вверху показывают, что дождь может идти, что небо бывает пасмурным и солнечным, что тут есть, о боги, кто-то ещё, кроме них, например, птица! Воздух тут ужасно тяжёлый, им нельзя дышать нормально: он оседает на дне лёгких, он плохо выходит из них. И даже несмотря на то, что каждую ночь во время отбоя это огромное помещение проветривают, воздух все равно остается таким. Чуя с ненавистью в глазах смотрит на людей-не-людей, стоящих около огромных дверей в «поле», охраняющих их. Эти роботы с вживленным в их мозг чип такие... Неживые. Их действия какие-то резкие, иногда будто с характерным механисеским скрипом, их взгляд такой пустой-пустой, что невольно пробирает дрожь, когда кто-то нечаянно смотрит им в глаза. И Чуя не может сдержаться. Он всегда с кулаками кидается на чипированных, но его успевают остановить. Либо его «сокамерники», что остались взаперти до конца жизни точно так же, как и он, либо кто-то другой. Например, один из охранников. И по всему зданию опять слышится это мертвое «А5258, просьба пройти в камеру». Конечно, Чуя не слушает голос, ведь зачем ему это надо? Но он знает, что если задержится, то его срок пребывания в сжирающем одиночестве в холодной камере удвоится, а то и утроится. Поэтому он напоследок бьёт по бетонной стене, зло смотрит на окружающих его людей, будто осуждая их за то, что они смирились с этой жизнью, и уходит в место, где он должен провести наказание. Чуя заходит в маленькую комнату с низким потолком, унитазом в углу, раковиной и скамеечкой, на которой лежит матрас и какой-то грязный пододеяльник. Он усмехается: ничего не меняется в этой камере. Ложась на твердую «кровать», он прикрывает глаза и проваливается в пустоту. Эта ночь проходит у него совсем без снов. Когда же его выпускают (это происходит под конец дня, перед ужином), он сразу идёт в столовую, надеясь найти хоть какую-то еду. Как раз в это время всех «бракованных» зовут на третий и последний прием пищи в этот день, поэтому Чуя мысленно подмечает, что в этот раз ему повезло. Но после ужина заходя к себе в комнату, рассчитанную на двух-трёх человек, и видя там маленького хрупкого мальчика, сидящего на кровати в обнимку с подушкой, он удивляется. Новенький же опускает взгляд, прячется за подушкой, явно не желая разговаривать со своим соседом. Накахара пожимает плечами, ложится на свою кровать и прикрывает глаза, видимо, мечтая о чем-то. Но тот мальчишка, забившийся в угол своей кровати, прижавшийся к стенке, не даёт ему покоя. Чуя глубоко вздыхает, подходит к соседу и садится перед ним на корточки, рассматривая торчащие волосы. — Необычный... Цвет волос. Ты альбинос? Паренек дёргается, как только слегка хрипящий голос Чуи звучит в комнате, но подушку убирает и качает головой. Он сглатывает, думая, что надо представиться, но собеседник его опережает: — Я Чуя Накахара. И я не трону тебя, если ты сам этого не позволишь, не бойся. — А-Ацуши Нак-каджима... — дрожащим голосом говорит новенький, кивает на прошлые слова Чуи и обнимает себя за колени. — Ты боишься? — Чуя садится рядом с ним на кровать, внимательно смотрит ему в глаза и слабо улыбается, пытаясь успокоить. Ацуши снова кивает, чуть отодвигается от нового знакомого, крепче сжимает свои ноги, впиваясь длинными ногтями в штаны, сквозь ткань делая себе больно. Чуя это замечает, хмурится недовольно, но делать ничего не собирается: он не будет трогать такого запуганного «сокамерника». — Мы... Навсегда здесь?.. — Накаджима спрашивает это со слезами на глазах. Ему не хочется находиться здесь, ему здесь тошно. Все люди озлоблены на что-то, все люди здесь грубы. Ацуши вытирает слезы с глаз, глубоко вздыхает и, видя раскрытые руки Чуи, хмурится, не понимая, что он хочет сделать. А потом до него доходит. Ацуши слабо улыбается, думая, что Чуя на самом деле хороший, несмотря на то, какие байки о нем рассказывают. Он садится рядом с ним, падает в его объятья и прикрывает глаза. Вопрос так и остается неотвеченным, но Накаджиму сейчас это не волнует. Почему-то в теплых объятиях Накахары ему хорошо и спокойно. Ацуши засыпает, а в здании вновь слышится этот мертвый голос, объявляющий об отбое. Так проходит день за днём. Скоро будет месяц, как Ацуши находится в этом месте. И Чуя запоминает почти все его жесты, мимику, привычки и повадки. Но совсем недавно он замечает то, что его глубоко любимый сосед плачет по ночам, крепко обнимая жёсткую и тяжёлую пуховую подушку, тихо шмыгая носом и постоянно утирая горячие слезы. И в одну из таких ночей Чуя, не выдерживая, садится рядом с ним и крепко обнимает, прижав к себе, заменяя собой эту дурацкую подушку, в которую Ацуши постоянно плачет. Мужчина гладит Накаджиму по голове, перебирает пряди его необычно белых волос и оставляет мягкий поцелуй у него на лбу, будто говоря, что все хорошо, он рядом. — Чуя... Мы тут навсегда? — Ацуши смотрит на Накахару с надеждой в глазах, которую совсем не хочется разрушать одним простым «да». Чуя не отвечает, лишь берет его за руки. У Накаджимы руки всегда-всегда холодные, просто ледяные, когда у Накахары они всегда теплые. Чуя растирает ладошки своего сожителя, чтобы хоть немного согреть, но сталкиваясь с его обеспокоенным взглядом, он глубоко вздыхает и прикрывает глаза, стараясь не видеть его реакции. — Да, навсегда. Но... — Ацуши начинает крупно дрожать, поэтому Чуя сглатывает и продолжает, — но я обязательно что-нибудь придумаю! Мы выберемся отсюда, Ацуши! Я обещаю тебе. Последние слова звучат так серьезно, что Накаджима верит Чуе, хоть и понимая, что отсюда выбраться практически невозможно. Ацуши прикрывает глаза, крепко обнимает Накахару и говорит тихое «Спасибо». Чуя улыбается и начинает думать, как им отсюда выбраться.