Стань самураем: Ведь никогда заранее не знаешь, С чем столкнешься по ту сторону неба. «Сны богов и монстров»
Небо над горами Велот в ту ночь было поразительно, кристально чистым. Виднелась лишь Секунда и россыпь неисчислимых звёзд – призрачно-белое на чёрном тле Обливиона. На такую высоту забирались лишь скальные наездники и безумцы, ищущие не то просветления, не то верной смерти. Некому было в ту ночь созерцать неприкрытую красоту природы. Некому было увидеть, как в одном лишь месте небо исходило странной рябью, будто трепетала на ветру занавеска. Некому было увидеть, как из дыры в небе выскользнули два тёмных силуэта. Выскользнули – и тут же растворились в бархатной ночи.***
Делвин Оттус старательно заполнял дневник в ярком, слепящем свете магического огонька. По правде, делать это было довольно проблематично: корабль качало из стороны в сторону, чужой нестройный храп мешал облечь роящиеся, будто стая бездумных мотыльков над уличным фонарём, мысли в разумные слова, а дневник на самом деле заменяли несколько потрёпанных листов бумаги, которые он выпросил у склочного матроса по имени Ейрик, с которым успел сдружиться. К тому же, почерк у Делвина был не весть какой каллиграфический, а огонёк постоянно мигал, но Делвин всё корпел над записями, не обращая внимания на препятствия. 20-е Последнего зерна, 4Э 3 Моё путешествие в Хегат продолжается. Ейрик говорит, что осталось дней пять, главное, чтобы не настал штиль. Странный народ, эти моряки – спокойная погода уж всяко лучше шторма. Подумать только! Совсем скоро я ступлю на берега Хаммерфелла… Как это будет? Как меня примут тамошние Дозорные? На самом деле, его донимали множество вопросов. «Там жарко?» «Выдадут ли мне новую робу?» «Насколько опасен портовый город?» «Как часто я смогу писать матери?» «Делают ли в Хегате сливовые пирожные?» «Красивые ли в Хегате женщины?» Все они просто не уместились бы на жалком клочке бумаги. Делвин убрал со лба влажные пряди – в трюме* было жарко и душно, его немного мутило, и роба, выданная ещё в по-весеннему прохладном Корроле, совершенно не помогала ситуации. Чуть позже он выйдет на палубу, подышать и проветрить голову, но сейчас он никак не мог остановиться и не записать самого главного. Того требовал долг Дозорного. Его направили в Хегат, как молодого и перспективного борца с даэдрической скверной. Говорили, что у него есть особое чутьё: пару месяцев назад он сам (сам!) обнаружил логово банды скампов, терроризировавших ферму недалеко от Коррола. Делвин полагался на чутьё и в этот раз. Чутьё указывало на парочку людей, поселившуюся в верхних каютах. Точнее, людьми они только выглядели. Продолжаю наблюдать за подозрительными существами, но это непросто: они почти не выходят из каюты. Ясно только, что они не вампиры – вчера я видел их при свете дня и смог рассмотреть особые приметы. У мужчины странные глаза. У женщины множество нательных рисунков, слишком точных для выполненных людскими руками. Вчерашним вечером я вновь встретил их на палубе и могу поклясться: от мужчины в стороны рассыпались огненные искры. Это подозрительно, но недостаточно для обвинения. Возможно, мне стоит обыскать их вещи: если я найду даэдрические атрибуты, это прибавит моим словам веса. Нужно лишь подгадать время: обычно они выходят на палубу ранним вечером, Сосед по каюте, редгард помятого вида, громко всхрапнул, и Делвин дёрнулся. Кусок угля, запачкавший уже все пальцы, расчертил жирную линию через весь лист. – С-с-с, – прошипел он, старательно задавив сидевшее на языке «скамп», – Стендарр милостивый, дай этому человеку здоровья. «И ровную носоглотку». осталось только решиться. Времени не так уж много. Делвин поставил точку с чувством выполненного долга, свернул листки в трубочку и сунул их в походный мешок. Оглядев каюту и убедившись, что не оставил ни одной своей вещи на видном месте (соседи попались на редкость маргинального вида), вышел в коридор. Корабль был новым, всего два года ходил по Абессинскому морю, как утверждал Ейрик, поэтому половицы не скрипели под ногами, а горький запах морской соли смешивался с терпким ароматом дерева. Делвин вышел на палубу, прикрывая глаза ладонью. Лицо обдало прохладным морским ветром, сдув враз и жар полуденного солнца, и дурноту. Ветер забрался и под взмокшую робу, и по телу расползлись мурашки, равно противные и приятные. Делвин зачесал вьющиеся волосы, снова упавшие ему на лицо, назад и подошёл к борту. Вода, чистая и тёмная, будто драгоценные сапфиры, ласково билась о корабль, а ближе к горизонту постепенно светлела и сливалась с чисто-синим небом, кое-где припорошенном белыми облаками. Делвин самозабвенно любовался природой, а потому не сразу заметил, что на палубе прибавилось людей. Точнее, людьми они только выглядели. В первую очередь, его привлёк говор. Не похожий ни на один язык Тамриэля, мелодичный, будто песня, и обволакивающий не хуже всяких чар. Вдобавок, парочка не знала тамриэлика, объясняясь лишь жестами и мимикой (и наверняка отвалила капитану приличную сумму, раз никто не задавал им вопросов). Затем Делвин обернулся и получил возможность рассмотреть парочку ещё лучше, чем вчера. В мужчине, красивом до помутнения рассудка (Делвин даже не пытался этого отрицать), говорила будто бы альтмерская кровь: глаза его были янтарно-жёлтыми, раскосыми и дикими, как у сиродильской пумы. От него веяло магией, сырой и сильной. И чуждой. Но круглые уши и смуглая, даже бронзовая кожа спутывали все карты. В девушке угадывались черты почти всех человеческих рас. Светлая, холодного оттенка кожа – от нордов, мягкие черты лица и лёгкая фигура – от бретонов, чёрные волосы, жёсткие на вид – от имперцев. Руки её были покрыты нательными рисунками, так и не стёршимися за неделю плаванья. На ноге Делвин заметил искусно выполненный рисунок змеи. Если они хотели остаться незамеченными, им точно следовало выбирать другие тела. Он медленно поднял взгляд и встретился с её чёрными, как безлунная летняя ночь, глазами.***
– Он снова пялится, – заметила Кару. Клык, не отрывая взгляда от горизонта, пожал плечами и глубоко вдохнул. – Как ты, кстати? – Жить можно, – проговорил он, но круги под глазами и нездоровый, зеленоватый цвет лица говорили об обратном. Клык впервые плавал на корабле, и пока что морская болезнь одерживала верх в неравной схватке. Но держался он отменно. Для того, кто вообще впервые путешествовал так медленно и близко к земле. – Знаешь, а мне здесь… нравится, – Кару облокотилась на борт и окинула палубу расслабленным взглядом. Давно она не чувствовала себя такой отдохнувшей, даже несмотря на не самые райские условия здешнего мира. – Я даже выучила парочку слов местного языка! – Может, всё-таки используем монеты-желания и не будем привлекать к себе лишнее внимание? – предложил Клык, и Кару прикрыла глаза: словосочетание «монеты-желания» звучало на серафисе особенно мелодично. – Так будет гораздо проще, знаешь ли. – Один местный язык мы уже знаем, – это было правдой: по одному шингу они поспешили истратить два месяца назад в землях странного серокожого народа. – К тому же, их осталось не так уж и много. Монет Бримстоуна действительно было немного: одиннадцать шингов на шее, три – на браслете, вместе с двадцатью мелкими скаппи; по пять ланкнавов на браслетах у Клыка и три у каждого – на длинной цепочке, спрятанной под рубашкой. Их все Кару выторговала у своей совести. В конце концов, в Эретце остался целый чемодан (ну, ладно, футляр от скрипки) монет-желаний, а двоим странникам в чужих мирах желания пригодятся. В конце концов, она может себе позволить. Она заслужила. – Так не может продолжаться вечно, – Клык, наконец, оторвался от борта и размял плечи. Красивые мускулистые плечи, переходящие в не менее красивые, в чём-то даже изящные руки. Руки мага и музыканта. Совсем не похожие на те, другие руки. – Чтобы прожить, нам нужны здешние деньги, а чтобы получить деньги, нужно работать, а чтобы найти работу, нужно знать язык, а.. Кару посмотрела на его серьезное лицо и, не сдержавшись, хихикнула. – Не думала, ты такой зануда, – протянула она, откинув голову назад. Небо – голубое-голубое, яркое, летнее, кричащее о себе... такими раньше были её волосы. Жаль, что пришлось вернуть натуральный цвет. Синева сменилась бронзой и желтобагряным огнём вечно смеющихся глаз. Совсем, совершенно не похожих на те, другие глаза. Тигриные, строгие, сияющие в полумраке. Кару одёрнула себя и отвела взгляд. К счастью, Клык не заострил на этом внимания. Он вообще пропускал мимо глаз и ушей многое, и за это Кару была ему навечно благодарна. Клык навис над ней, тихо смеясь особенным, глубоким и звонким смехом. – Я пытаюсь быть благоразумным, – сказал он и улыбнулся широко и открыто. – Но я могу и не пытаться. И Клык легонько прикусил её открытую шею, а затем плавно – скула, шея, щека, шея – перешёл на губы. Кару почувствовала, как её обдало жаром: посыпались искры с невидимых крыльев. Безмятежность, краткая, но оттого ещё более драгоценная. Здесь, под другим небом, за три мира от Земли и Эретца, она ощутила себя… дома.***
До прибытия в Хегат оставалось три дня. Клык был весьма убедителен, особенно в маленькой каюте, освещённой только неприкрытым сиянием его крыльев, особенно руками – руками мага, руками музыканта… и умелого любовника. И особенно – губами, похожими и на огонь, и на мёд. Теперь-то Кару знала и название города, и оставшееся время до прибытия, и имена членов команды и, если начистоту, понимать разговоры окружающих было гораздо приятней, чем не понимать. Ощущений острой и волнующей новизны хватало и без языкового барьера. Правда, приходилось по-прежнему изображать незнание, но это было даже забавно. Клык смеялся вместе с ней. А ещё Кару, обратившись в слух и накинув покров невидимости, подслушала разговор одного из матросов и пассажира. Оба чернокожие, с характерными для жителей Африки волосами, но черты лица у них обоих были слишком точёными для негроидов. В этом мире («Нирне», – услужливо подсказывала магия истраченных шингов) их называли редгардами. – Так что ты услышала? – спросил Клык, безуспешно пытаясь расправить перья в тесной каюте. Даже нахмуренный и недовольный, он выглядел… мягко. – Он считает нас чем-то вроде… демонов? – «даэдра», так звучало интересное слово. Благодаря магии шинга Кару понимала, что так здесь обозначали богов и их бессмертных прислужников. В землях серокожих эльфов (с толкиеновскими сияющими мудрецами их роднили только острые уши) некоторые считались добрыми, остальные – злыми. Кару хмыкнула, когда впервые услышала и уловила смысл слова: местные боги не вызывали трепета. В пустоте, где не было места ничему другому, плавали чудовища, огромные как миры, и медленно, год за годом, подтачивали вуаль, разделявшую Эретц и те миры, что были уже сожраны. Не злые, не добрые, вечно голодные, неуничтожимые, необъятные, неудержимые. Нитилам. Такими были «боги» Эретца. Им не поклонялись: бессмысленно молить о чем-то сущностей, единственное желание которых – не уничтожать даже; просто жрать. С ними ещё предстояло разобраться – А ещё он подговаривает члена команды, – в языке серафимов не было слова «моряк» за ненадобностью: крылатые создания не нуждались в кораблях, – связать нас и доставить к местным… палачам, – в голове вертелось слово «инквизитор», но у серафимов никогда не было Инквизиции и охоты на ведьм. Ох уж эти языковые сложности, даже магия от них не спасает. Клык прикрыл глаза и улыбнулся. Он прекрасно владел магией (он ведь стелианец), к тому же, был не так давно личным телохранителем королевы – кем бы ни были здешние маги и воины, их встретил бы достойный отпор. Клык знал это. Кару знала это. Но она, в отличие от безмятежного серафима, не могла отделаться от тревожного возбуждения. Похоже, от него Кару никогда не отделается. В каюте становилось жарко, близился вечер, и Клык предложил пройтись по палубе. Кару даже не могла представить, каково ему было: вот уже недели две он не расправлял крылья, жил под чужим небом, вдали от родных, безопасных и комфортных островов. Всё ради неё. – Ради нас обоих, – поправил как-то он, играя с её тогда ещё синими волосами, и усмехнулся. – Неужели я так похож на жертву слепой любви? О, нет. Прекрасный огнеглазый и огнекрылый серафим, способный убить противника без единого движения, меньше всего подходил на роль жертвы. Но Кару продолжала чувствовать вину. Вину за предательство, вину за причинённую душевную боль, вину за то, что не смогла справиться со своими чувствами. Ночь пела свежестью, солью, переливом звёзд в зыбком зеркале тёмной воды и двумя прекрасными, яркими лунами. Большую красную звали Массером – один из матросов сказал другому: «Нынче Массер совсем кровавый. Не к добру», – а маленькая белая пока оставалась загадкой. В Эретце созерцание лун вызывало радостный трепет: Нитид и Эллаи издревле были богинями химер. Нитид покровительствовала жизни и почти всем её сферам, а сумрачная, прячущаяся за сестрой Эллаи – тайным любовникам и тайным убийцам. Земная луна была привычной: всё же, эту жизнь Кару провела в мире с одной луной… хотя всегда, даже в детстве, мысленно дорисовывала вторую. Бледно-жёлтая луна Земли вселяла обыденный покой. Луны Нирна вызывали тревогу. В них было что-то… утерянное, потраченное… мёртвое. Кару посмотрела на чёрное южное небо, то же самое сделал и Клык. Их пальцы переплелись. Ей хотелось полетать, хоть ненадолго оторваться от палубы и дать ласковому ветру наполнить крылья… конечно, сейчас у неё не было крыльев, но желание свободы, чистой, безграничной – было. И Кару прекрасно знала, что Клык хотел того же. Увы, в ночном бдении на палубе они были не одиноки: вокруг сновали матросы, другие пассажиры, где-то за ящиками визжала презабавная обезьянка, принадлежавшая одному из хороших знакомых капитана. Обычная такая обезьянка, даже слишком похожая на земную… если бы у земных были такие ярко-зелёные глаза. Кару затеяла весь этот фарс с путешествием на корабле только для того, чтобы поближе увидеть здешних обитателей. Присмотреться, узнать получше их нравы, обычаи… легенды. В конце концов, они прошли через три мира не (только) для того, чтобы сбежать от чувства вины и непонимания окружающими. Небо над архипелагом Дальних островов уже не цвело тьмой так страшно и отчаянно, и багровые подобия синяков не застилали солнце, но и Кару, и Клык, и все, кто был вместе с ними, когда пришло послание Певчей, знали: они всё ещё там. Чудовища. Огромные, как миры. Они должны были найти ответ, как их остановить. Раз и навсегда.***
Делвин перекусил сухофруктами и хлебом, запил их пряным вином, в который раз проверил, не стащили ли ничего соседи по каюте, и лишь затем вышел на палубу. Мельком взглянул на небо и вспомнил вдруг сегодняшние слова Ейрика. Массер действительно налился кровью. Впрочем, зловещее предостережение быстро вылетело у него из головы: на палубе он обнаружил парочку, не дававшую ему покоя. Такие беспечные, такие… обыденные. Но чутьё Делвина подсказывало, что с ними что-то не так. Они не здешние. Даэдра искусны в обмане, вот о чём следовало помнить. Помолившись Стендарру, Делвин тихо проскользнул в ту часть корабля, где жили эти двое. Он не знал, сколько у него времени. Может, час, а может и всего несколько минут. Спина под плотной робой пылала жаром волнения и страха, на висках он отчётливо чувствовал капельки пота, пальцы тряслись. Дверь в их каюту – а какая именно принадлежала им, Делвин выпытал у Ейрика – оказалась заперта, но в Корроле у него были хорошие учителя: пара (десятков) движений пальцами, несколько (десятков) мгновений страха – и Делвин вошёл в пристанище даэдрической скверны. Ничего особенного. Две койки, постель с которых стянули и зачем-то бросили на пол, крошечный столик, затушенный светильник. Делвин растеряно осматривал совершенно обычную каюту, не находя ни одного доказательства своей правоты. Он заглянул под кровати, под подушки, посмотрел, насколько позволял рост, на верхние полки. Ничего. Сердце колотилось так, что Делвин непроизвольно прижал руку к груди, боясь, что оно выскочит. Выходит, он ошибся. Более того, он вломился в чужую каюту, словно вор, и… что о нём подумают, если увидят? О, какой кошмар! Стендарр милостивый! Он уже собирался уйти, выскочить на верхнюю палубу, чтобы остудить пылающие щёки, как взгляд зацепился за мешок, скромно стоявший в углу. Что-то в нём казалось… странным. Выглядело, будто несколько мешков поменьше сшили вместе, и это должно было быть неудобным, но таковым не казалось. А вместо швов были гибкие металлические полоски с прикреплёнными металлическими же ручками. Делвин опустился на колени и потянул. Из мешка на него посыпались чудовища. Десятки, десятки нарисованных чудовищ. Змееподобные люди, тигролюди, волколюди… это ещё походило на легендарных (не все даже верили, что они существуют) акавирских жителей и вервольфов, но остальное… остальное вселяло недоверие. Страх. Ни в одном справочнике, и в одной книге о даэдра не было записей об этих существ. Лисоптицы, козлольвы, змеебараны, крылатые людоантилопы, кошки, наполовину сотканные из мрака. С людскими лицами, со звериными мордами. Разные, разные, пугающие неизвестностью. Если их ещё никто не видел, каковы же на самом деле пределы Обливиона? Сколько ещё извращённых созданий сокрыто в мрачных водах вотчины даэдрических лордов? Сколько..? В руку ему будто сам лёг ещё один рисунок, отличный от всех предыдущих. На нём был изображён невероятно красивый мужчина, очень похожий на того, в каюту которого Делвин бесцеремонно влез. Рисунок почти идеально передавал действительность, исключая одну «маленькую» деталь: на рисунке за спиной мужчины красовались огромные крылья. По лицу скользнул приятный холодок. Делвин поднял взгляд и попал в плен пронзительно-чёрных глаз.***
Кару смотрела на человека. Человек смотрел на Кару. Искра. Буря. Безумие. Нет. Не безумие. Что-то удержало мужчину от движения или крика. Позови он на помощь, скандала было бы не избежать. Он видел рисунки, видел изображённых ею химер. С одного улыбалась Исса, на другом пестрел тигровой расцветкой дашнаг Раф, и легкокрылый Зири с рогами антилопы парил среди едва обозначенных облаков. А в руке человек держал – о, божественные звёзды! Кару густо покраснела – портрет серафима. Не Клыка. Более широкие плечи, чуть более мускулистые руки, взгляд сосредоточен и одновременно мягок. То был портрет Акивы. Кару едва удержалась, чтобы не выхватить листок из рук, пока Клык не увидел, но стало поздно. Конечно, он увидел. Ведь это он заставил человека сидеть смирно. А затем корабль ощутимо тряхнуло. Кару отбросило прямо на грудь Клыку, полетели на пол и со звоном разбились светильник и глиняная посуда, что-то громыхнуло наверху и раздались крики. Запахло дымом. На верхнюю палубу они выбежали втроём. Кару сжимала свой рюкзак на пару с человеком и машинально запихивала туда захваченные рисунки и вещи, когда, наконец, поняла: на корабль напали. На неё ринулся мужчина с, обагрённой кровью саблей, но, прежде чем Кару успела дотянуться до своих ножей-полумесяцев, замер. Сабля со стуком ударилась о палубу, во взгляде ровным счётом ничего не отразилось, хотя лицо ещё было перекошено яростью, и пират упал. Ни звука, ни единой капли крови – Клык просто перерезал нить его жизни и двумя взмахами крыла оказался в воздухе. Кару оторвалась от палубы… и на лицо ей брызнула чужая кровь. Всё это она уже проходила. Кровь, сражение, смерть, ощущение отчаяния и бессилия. Впрочем, ничего нового. Она не отвыкла от этого за три мирных года, проведённых в Эретце, но и не смирилась, не приняла войну, как данность. Поэтому сердце едва не разорвалось, когда она заметила, что из туловища молодого редгарда торчал здоровенный ледяной шип. Маг, сотворивший его, упал замертво, но мужчина, повисший на её руке, смотрел на неё с острым, режущим душу желанием жить. Она просто не могла оставить его. И подняла ввысь.***
Делвин будто бы бредил. Или надышался магических испарений от маминых зелий. Да, точно. Он в маминой лавке. Вокруг – дерево и совсем немного камня. Красивые занавески, подаренные покойной бабушкой, запах трав и сливовых пирожков, тепло очага. Мама наверняка в своей лаборатории, экспериментирует, соединяя несоединимое. Сестра неподалёку. Он слышит её тихое, отрешённое пение, словно она сидит на подоконнике и задумчиво смотрит. Не в окно, не вдаль, а куда-то сквозь. Мерно раскачиваются под потолком сплетённые ею сети – «от плохих снов», – а в них блестят бусины. Он тоже здесь. Он дома. Вот что увидел – почувствовал всем разумом и телом – Делвин, когда в дверном проёме возник огнеглазый мужчина. Вот почему он не закричал. А дальше началось безумие. Последнее, что он запомнил – шип, торчащий из бока, а затем – чёрную воду и искажённое отражение кровавого Массера в ней. Он умирал. У м и р а л. Не умер. Ему раньше доводилось испытывать на себе действие чар Восстановления. Тогда, во время Кризиса, его ранил когтями скамп, когда Делвин – сам ещё слабый мальчишка – защищал сестру. Его лечила мама, у лекарей тогда были дела серьёзней нескольких царапин. Та магия была приятной: снимала боль и спазм, ласкала теплом, лёгкая и светлая как пёрышко. Магия, творимая девушкой с ночными глазами, была совершенно иной. Делвин чувствовал, как чавкая и натягиваясь, срастаются внутри тела повреждённые ткани. Ни золотого свечения, ни пасов руками, ни слов – лишь холодная сосредоточенность, поджатые губы… сдерживаемая боль? Делвин сонно моргнул и отключился.***
У Кару есть дом. Большой красивый дом, выстроенный и выстраданный ею собственноручно, несмотря ни на что, даже на собственную смерть. Много-много комнат, чтобы уместить всех друзей и близких, большая ванна – куда без ванны? – и огромный холодильник с горой шоколадных тортов для Зузанны. Прекрасный-прекрасный дом. А на чердаке этого дома живут чудовища. Нескончаемый, кровавый хаос. Нитилам. Если они прогрызут доски, если прорвутся – прощайте, тортики, прощайте, ванна и близкие друзья. Чудовища их просто сожрут. И её сожрут. Весь дом. А потом перейдут на следующий. И так до бесконечности. Вот на что сейчас походил её первый дом, её Эретц. Пробка. Буферная зона между ними и оставшейся цепочкой миров. Но Скараб, бесконечно отважная и слегка безумная королева стелианцев, не собиралась ждать, пока потолок рухнет ей на голову. Она хотела подняться на чердак и собственноручно погонять чудовищ палкой. Такова была её ананке, её судьба и её жребий. А им с Клыком предстояло попробовать найти подходящую палку. Вот так просто.***
Клык смотрел на спящего человека. Небольшое вторжение в его разум сообщило: человека звали Делвин. Безмятежный, наивный, такой чистый в своей искренности, он хотел бороться с тьмой, а боролся лишь с иллюзиями тьмы. Здешние «злые боги» хотя бы имели сознание и интерес не уничтожать этот мир. С ними можно было договориться, наладить контакт, понять хоть какой-то частью сознания. Попытка понять их неизменно вызывала головокружение и лёгкую дурноту. Клык отвёл взгляд. Посмотрел на сереющее небо, на тающие в мягком утре луны, на горизонт. Повезло, что берег оказался недалеко, иначе Кару просто не успела бы его спасти. Ещё одно потрясение. Ещё немного боли. Как много она может вытерпеть, прежде чем… об этом думать не хотелось. Ни о чём думать не хотелось – а больше всего не хотелось думать о том злосчастном портрете и реакции Кару на него. Акива, стелианец-полукровка, незаконорожденный сын мёртвого императора мёртвой Империи, маг чудовищной, дикой и неизученной силы. Он был её ананке. Так говорили все, Клык и сам это видел и сам отступил бы, если бы его судьба – а стелианцы, к счастью или к сожалению, очень хорошо чувствуют зов судьбы – не маячила рядом с синеволосой (уже нет) воскресительницей химер. Рядом с ней он чувствовал себя как на Дальних островах: яркие краски, морские ветра, воздух искрится древней магией, а в душе, под самой коркой сознания, сидит привычная тревога. А вместе с ней, рука об руку – надежда. Надежда, что однажды небо перестанет кровоточить. За такой дом Клык готов был бороться, даже если ради этого предстояло прошерстить все открытые миры.