Фотоальбом

      Гарри осторожно толкнул дверь, и та распахнулась, немилосердным визгом ржавых петель проехавшись по ушам. Ремус бы обязательно сказал, что её нужно обязательно смазать и смазал бы, купив у какого-нибудь маггла масло. Ещё Люпин покачал бы головой, подумал и сказал, что вообще всю дверь надо менять, только денег опять не хватает. Сам Гарри обязательно бы удивился, почему нельзя просто трансфигурировать, и получил бы увлекательнейший рассказ о магии и её законах. А потом Поттер бы смущённо протянул удивлённому Ремусу жменю галлеонов, и тот бы опять начал отнекиваться, мол, Гарри, не надо, это же твои деньги, потрать на себя.       Так было сотню раз, чёртову сотню, а может, больше. Так было.       Но больше не будет.       Потому что Ремус мёртв. А дом, и эту чёртову скрипящую дверь, и старый патефон, любовно примостившийся на тёмном от времени комоде, и небольшой фотоальбом с двигающимися колдографиями счастливых времён, — всё это скоро продадут кому-нибудь, а новый жилец наверняка выкинет все вещи на мусорку или же, если активно боролся за дело Света, сдаст в музей, где они будут покрываться пылью, отражать вспышки колдокамер туристов, и никому не будут нужны.       И Гарри не может этого допустить.       Как не смог допустить и выставление дома на продажу, о котором сообщила Джинни два дня назад. Бешенным вихрем ворвался в министерское отделение продаж и вежливо попросил подождать, желательно, до второго пришествия Мерлина. Спорить с разъярённым героем никто не отважился. А затем Гарри потребовал спрятать его от сов и других способов связи и, отыскав на карте местонахождение дома, отправился в путь.       Как маггл проехал на машине до начала леса, отказавшись от услуг водителя и постоянно глядя в окно, а не на дорогу, которую знал назубок. Бросив машину, ушёл в лес, отмечая опытным взглядом следы от когтей на содранной коре деревьев. И наконец пришёл.       Домик был маленький, одноэтажный и ужасно похожий на своего хозяина: тёплый, тихий и набитый всякими вещами. Памятью о счастливом прошлом.       Если бы Поттер умел, он бы завыл, как воет одичавшая, умирающая от тоски по чему-то позабытому собака. Только в отличие от той собаки, он знал, по кому скорбит, и оттого на сердце разливалась мерзкая, зимне-волчья боль.       Но выть Гарри не умел.       Вошёл в дом, замечая тонкий слой пыли на вещах, — Ремус никогда бы такого не допустил, — растопил камин в гостиной, где так часто они сидели с Люпином зимой, когда он забрал его из Хогвартса на зимних каникулах четвёртого курса. В те морозные дни Ремус всегда затапливал очаг, освещавший комнату ярко-оранжевыми языками пламени, и вечерами, под треск рассохшихся брёвен, рассказывал что-нибудь. Или молчал.       Иногда они сидели в тишине: Люпин в своём любимом кресле, и Поттер на ковре у его ног, положив голову ему на колени и зачарованно глядя на пылающий огонь. Тогда не нужно было ни разговоров, ни каких-то глупых движений, просто сидеть так, в тепле и уюте, и чувствовать чужие пальцы, нежно перебирающие чёрные волосы. В такие моменты Гарри верил, что время останавливается, даруя чуть-чуть счастья в их странных, потрёпанных войной жизнях.       А теперь проклятая война победила, отобрала у него самое главное, и, как бы ни праздновали победу все отсидевшиеся, попрятавшиеся в собственных домах, пока дети сражались и умирали за них, все они боялись смотреть в глаза Гарри. Потому что, как сказали Рон с Гермионой, смотреть в опустошённые зелёные стекляшки без одуряющего чувства вины было попросту невозможно.       Поттер опустился на пол возле кресла, прижимаясь спиной к тёплому тканевому боку. В камине пылал огонь, разбрасывая по стенам янтарные блики. Такого же цвета были глаза у Ремуса. Карие, спокойные, а под этим спокойствием крылся лесной пожар жёлтых волчьих очей, глядеть в которые без внутреннего содрогания мог только Гарри. Даже Сириус отступал.       Заиграла пластинка в патефоне, и по комнате полилась тихая, щемящая сердце музыка.       Если бы Гарри мог, он бы точно завыл.       Но он лишь нежно провёл пальцами по обложке тысячу раз смотренного фотоальбома: там, под невзрачной серой картонкой, Ремус улыбался, строил рожи, делал уроки, сидел на трибунах, развлекался с остальными Мародёрами. Жил.       Много раз виденные фото: Люпин отчитывает хмурого Сириуса, ниже подпись кривоватым почерком крёстного «Лунатик, это всё Джеймс, клянусь, я невиновен!». А вот другое: тут уже вся четвёрка Мародёров хохочет над чем-то, и внизу надпись лёгким женским почерком, наверно, Лили «Они утверждают, что делают уроки». А вот они же, склонившиеся над Картой Мародёров, и теми же тонкими материнскими буквами «Слов нет, одни выражения!». И ещё фото, и ещё, и ещё…       Застывшие мгновения беззаботного детства и счастливой, омрачённой лишь полнолуниями, юности. Квиддич, домашка, Рождественский бал, что-то ещё.       Последний снимок не двигается и подписей к нему нет, но Гарри и не нужны слова, чтобы узнать, что на этом снимке. Потому что на этой маггловской фотографии они с Ремусом на фоне экспедиционного городка, правда, нарисованного на стене в геологическом музее. Ремус улыбается, Поттер, которому тогда всего пятнадцать, тоже, только по другой причине, — его взяли с собой в поездку по достопримечательностям страны, поскольку Дурсли накопили на отпуск и уехали куда-то в Турцию. То, что поездка на двоих, его самого и Ремуса, он узнал уже от самого мужчины.       Оказывается, это был подарок от Сириуса с подписью «Чувствую, что скоро повстречаюсь с той чёрной собакой, которой неоднократно пугали Гарри. Лунатик, ты музеи обожаешь, Гарри, сохатик, честно говоря, я понятия не имею, любишь ли ты так же эти скучные места, но надеюсь, что да. Это билет на маггловский тур по достопримечательностям и музеям. Повеселитесь там за нас всех.»       Они и повеселились, как просил Сириус: целовались в поезде, обнимались в Стоунхендже, сходили в музеи и кинотеатры, а главное, весь тур уместился ровнёхонько в месяц между двумя полнолуниями, чему Ремус был невероятно рад. А напоследок сфотографировались в музее.       А потом началась война. И стало уже как-то не до музеев и фотографий. Поиски крестражей, стычки с Пожирателями, битва за Хогвартс. Встреча с тенями родителей, крёстного и Ремуса, о смерти которого Поттер в тот момент ещё не знал.       И похороны, на которых Джинни тихо сказала, что всё знает и ни в чём Гарри не винит. И пожелала ещё встретить свою любовь.       Только волки выбирают пару на всю жизнь. А Гарри давно вызывал Патронуса призрачным волком и пару выбрал навсегда.       Он стоял на могиле Ремуса, сжимая в кармане Воскрешающий камень, тот самый, который он якобы потерял в Запретном лесу. И знал, что если коснётся чёрного треугольника, если вызовет Ремуса, то тот никогда не обвинит его в эгоизме. Только Поттер выучил давным-давно: если Люпин что-то не говорит, это ещё не значит, что этого нет. И потому отдёрнул руку.       А сейчас, в этой пропахшей одиночеством, когда-то счастливой комнате не успел.       И призрачный Ремус сел в свое кресло и начал в полном молчании перебирать воздушными пальцами чёрные пряди отросших волос. И слова им вновь были не нужны, как и теми тёплыми зимними вечерами на четвёртом курсе Хогвартса. А потом Гарри заснул, пристроив голову на почти-настоящие и такие родные колени.       А утром нашёл в пустом и холодном кресле записку. «Прости, Гарри. Пожалуйста, если сможешь, постарайся жить настоящим и будущим. Не грусти из-за старого оборотня.» — было выведено узкими, до боли знакомыми и до той же боли родными буквами.       Только пройдя войну, потеряв друзей и любимого человека, жить настоящим и будущим Гарри уже не умел и, поглаживая пальцами серую обложку фотоальбома, раз за разом разглядывал выцветшие фото. А патронус-волк сторожил его покой зимними ночами промёрзшего леса.       И Воскрешающий камень поворачивался ещё не раз. И раз за разом Мальчик-который-выжил засыпал на коленях призрачного оборотня, нежно перебиравшего пальцами его волосы.       А в камине вновь горел огонь и трещали брёвна.