***
Он смотрит на то, как она гладит его рубашку. Движения отточенные, идеальные. Пустые глаза расфокусированы, только брови чуть подрагивают. Она всё выражала именно бровями. Никогда не улыбалась, никогда не грустила. Он много раз пытался вызвать у неё хоть какие-то эмоции, но машина оставалась всего лишь машиной. Единственное состояние, отличающееся от обычного холодного и равнодушного, — стремление узнать что-то новое. Тогда её брови чуть приподнимались, а глаза открывались шире. Но лицо всё равно оставалось застывшей маской. Она могла разговаривать на разные темы, поразительно умело играя голосом, без всякого смущение отвечая на самые разные вопросы, но никогда не заговаривала первой. Ей на всё нужна была команда. — Скоро будет готово? — Да. Короткий, сухой ответ. Похоже на неё. Она тоже часто отвечала односложно и любила помолчать, но глаза у неё были живые. — Эй, Машина, что думаешь о том маньяке? — он спрашивает уже без надежды услышать ответ. — У меня нет своего мнения. — Как всегда… — Да. Он встаёт с дивана и подходит ближе. Она тут же ставит утюг на подставку и смотрит на него своими светлыми глаза, даже не моргая. Она иногда забывает это делать. Он кладёт руку её на плечо, и она не отстраняется. Ждёт его слов. — Ты хочешь чего-нибудь? — Нет. — Совсем ничего? — Совсем. Он вглядывается в её лицо, пытаясь понять, что здесь не так. Почему она так похожа. Такая идеальная копия. Он в который раз кладёт ладонь на её щёку. Брови у неё снова начинают подрагивать. — А ты хочешь чего-нибудь? — вдруг спрашивает она. Ему хочется её ударить. Но он только молча обнимает её и утыкается носом в плечо. Она не пахнет. Никак. Прямо как она. — Ты хочешь чего-нибудь? — повторяет она, как будто бы уверена, что он не услышал вопроса. — Я хочу, чтобы ты была ей, — признаётся он скорее самому себе, чем кому-то ещё. — Кем? — спрашивает она, и он уверен, что её брови сейчас приподнимаются, как им и положено по программе. — Ей. Она кивает и замирает. Ждёт, когда он что-нибудь скажет. Снова. Как всегда. — Ты не хочешь знать? — почему-то улыбается он и отстраняет её, сжав за плечи. — Хочу. Но ты не хочешь говорить. Твои желания для меня превыше всего остального, — говорит она, рассеяно глядя в пустоту. — Она была не такой, — возражает он. И зачем-то начинает рассказывать. Говорит, говорит, говорит о ней, а она стоит и часто-часто моргает, записывая информацию. И, когда он наконец замолкает, она уверенно кивает. — Хорошо. Я сделаю всё, чтобы быть похожей на неё. Ему хочется закричать, что на самом деле он не хочет этого, но тоска в который раз стискивает грудь, и он только бессильно кивает, глядя в эти пустые, неживые глаза. А она действительно сделала всё. Она чётко следовала инструкции, составленной с его слов о ней. Говорила, как она, действовала, как она, принимала решения, как она. С тем же безразличным лицом. И он терялся. Путался в собственных рассуждениях, увязал всё глубже в противоречивых мыслях, захлёбывался в чувствах и тонул, тонул, тонул, не смея оторвать взгляда от этих пустых глаз. А она, ничего не замечая, продолжала раздирать его на части. Сейчас они стояли у перил набережной и смотрели в воду. Точнее, он смотрел в воду, а она смотрела в пустоту. Он задумчиво лизал купленное мороженое, она сохраняла неподвижность. Хотелось встряхнуть её за плечи, чтобы она наконец проснулась, но он знал, что этого не случится. — Машина. — Да? — Ты чувствуешь хоть что-нибудь? — Глупый вопрос. Нет, конечно. Эту манеру говорить она, несомненно, украла у неё. Раньше она ограничивалась коротким «нет». Это сбивало с толку. Он доел мороженое и протянул руку. Она послушно подала салфетку. Он вытер руки и повернулся к ней, хмуро сдвинув брови. — Машина… Кто ты? — Никто, — мгновенно ответила она, медленно моргнув. — Именно. Ты — никто. Он подождал ещё немного, убедился, что она не ответит, кивнул, сунул руку в карманы и пошёл по набережной, проклиная своих излишне заботливых коллег. Мгновение спустя за спиной послышались размеренные шаги. Это уже начинало сводить с ума.***
Он пьян в стельку. В последнее время это с ним случалось часто. Когда он напивался, почти переставал ощущать разницу между ней и ней. Только пара глаз-льдинок могла привести его в чувство. Но сейчас она сидит в кресле неестественно ровно, плотно закрыв глаза. Притворяется спящей. Он криво усмехается, подходит ближе, резко хватает её за рукав и заставляет встать. Он специально не смотрит в её глаза. Он боится проснуться. Он грубо тянет её по коридору, и она послушно идёт за ним, не возражая, не спрашивая. Чёртов робот. И он толкает её на кровать, она падает и равнодушно смотрит на него. Ждёт указаний. — Раздевайся. Он гордится собой, гордится, что голос не дрожит. Но почему-то, когда она аккуратно складывает последний предмет одежды на прикроватную тумбочку и распрямляется, снова забывая моргать, его трясёт. Она действительно её точная копия. — Ложись. Она покорно ложиться в неестественно ровную позу и молчит, даже не думая возражать. Она ничего не чувствует. Почему-то его это бесит. И он наотмашь бьёт её по лицу. Её голова по инерции отклоняется в сторону, но она быстро возвращает её на место. Смотрит на него своими пустыми глазами. — Машина. — Да? — её голос совсем не изменился, а она бы сейчас тоже дрожала и, наверное, самую чуточку злилась, что он так медлит. Он смотрит в эти светлые глаза. Из-за алкоголя в голове стоит густой туман, и ему легко представить, что на самом они тёмные и тёплые. И он медленно ведёт руками по её телу. Прохладно, но приятно. И совсем не похоже на неё. Но сейчас это не важно. — Я ненавижу тебя, — почему-то выдыхает он, а потом мир окончательно плывёт. И он просыпается один на смятой постели. Где-то в глубине дома шумит вода. Одежда с прикроватной тумбочки не исчезла. Он идёт на звук и замирает в дверном проёме. Она стоит у стола и режет салат. Даже не потрудилась одеться. Наверное, потому что он не сказал её это сделать. Он подходит ближе и смотрит на то, как равномерно и чётко движется нож по доске, разрезая листья какой-то зелени. И, сам не зная, зачем, толкает её локоть. Лезвие сбивается с ритма. Она останавливается и медленно поворачивает голову к нему. На доске вместе с листьями теперь лежат большой, указательный и средний пальцы левой руки. И в стороны расползается пятно тёмно-синей, почти чёрной, крови. В её глазах по-прежнему пусто, но ему на секунду кажется, что там мигнуло что-то. Но роботы не чувствуют боли так же, как не чувствуют эмоций. И ей всё равно. — Зачем? — спрашивает она без тени упрёка. Он пожимает плечами, но из глубины души вдруг поднимается волна злости. И он протягивает руку. — Дай. Немедленно. Она молча вкладывает в его руку заляпанный тёмным нож. Он вертит его в руке, стараясь не смотреть на неё. Он хочет промолчать, но с губ срывается: — Кто ты? Она почему-то не отвечает сразу. Она молчит. Словно бы думает. А потом вдруг чуть-чуть приподнимает уголки губ словно бы в улыбке и говорит: — Я не знаю. И он бьёт её ножом немного пониже правой ключицы. Она падает на пол сломанной куклой, и он впервые рад, что она не сопротивляется, только смотрит куда-то в пустоту и ждёт указаний. А он бьёт, бьёт, бьёт её этим чёртовым ножом, отчего-то надеясь, что такие повреждения можно отремонтировать. У него уже все руки в этой вонючей, дымящейся, ледяной, тёмно-синей дряни, а она так же смотрит в никуда, и её всё равно, что весь пол вокруг в крови, и у неё всё лицо в крови, и у неё в груди рваная дыра, и там, где у людей сердце, у неё только металлический каркас и пара толстых проводов. А он так и думал. Был точно уверен. У Машины нет сердца.***
Её чинили долго. Сказали, что такие повреждения не так-то просто исправить. На починку этой машины он потратил всю свою заначку. Часами сидел в пустой квартире, смотрел на стопку её одежды, красиво сложенную на прикроватной тумбочке. Он ведь не распорядился убрать её, хотя следовало бы. Теперь она невольно притягивала взгляд. Как будто бы частичка её осталась здесь. «Что-то неживое, но уже привычное,» — так он охарактеризовал своё отношение к ней. Работал отрешённо, иногда замирал на месте, погружённый в какие-то мысли. Он потом и сам не мог вспомнить, о чём думал. Но это стало привычкой. Стало привычкой каждый день подходить к календарю и проверять, когда ремонт его Машины будет закончен. Она стоит в центре комнаты. Её веки чуть дрожат. Всё, как в тот раз. Он не знает, что изменилось. способна ли она теперь нормально работать. Он теперь вообще ничего не знает. Он ни в чём не может быть уверен. — Машина, активация, — командует он. Он думает, что она проигнорирует команду, но её глаза открываются. Она молча смотрит на него. Её брови странно прыгают, но она, кажется, ничего не замечает. — Машина, ты всё помнишь? — Да, — отвечает она, и её голос неожиданно звучит гораздо выше, наверное, как следствие тех поломок. — Что ты чувствуешь? — Ничего. Ему хочется, чтобы это было неправдой. Он подходит к ней и замахивается, чтобы ударить. Мгновение спустя она перехватывает его руку. Смотрит своими пустыми глазами, а потом отпускает. Ладонь с глухим свистом рассекает воздух и повисает бесполезной тряпкой. И ему становится до жути любопытно. — Прости… — начинает она, но он её перебивает. — Почему ты это сделала?! Ты испугалась?! Он не знает, что его глаза горят маниакальным блеском, пытаясь уловить в движениях её бровей какие-то эмоции. Она часто-часто моргает, а потом спокойно отвечает: — Нет. Просто теперь я тебя ненавижу. У него перехватывает дыхание. Этот равнодушный голос, искажённый её голос, пробирается внутрь черепной коробки, вонзается в мозг, режет на части мысли. Он чувствует себя потерянным, словно у него из-под ног резко выбили землю. — А может, я тебя люблю, — вдруг говорит она, и её брови сходятся к переносице и поднимаются высоко вверх, складываясь «домиком». — Я не знаю. Он теперь молчит и смотрит в никуда. Он в шоке. Эта пара фраз не желает укладываться в его голове. Он только беспомощно открывает и закрывает рот, силясь что-то сказать. А она наклоняет голову набок и спрашивает точно так же, как и раньше, — абсолютно спокойно: — Что-то не так? — П… Почему? — хрипит он, сумев наконец сфокусировать взгляд на её лице. — Я всё узнала. Она — это твоя жена, правда? Вы долго жили вместе. А однажды она ехала с работы, но у машины отказали тормоза, и она разбилась насмерть. А я должна была стать её заменой. Но не смогла. Скажи, почему ты не видишь во мне её? Её брови приподнимаются, она как будто бы действительно интересуется. Но он-то знает, что её всё равно. Что она ничего не поймёт. — Ты — всего лишь машина. Ты не можешь заменить живого человека. Я вообще не хотел, чтобы ты появлялась в моей жизни. — Ты бы мог отказаться. Ты и сейчас можешь отказаться. — И что с тобой станет? — спрашивает он, хотя, если честно, ему не хочется слышать ответ. — Меня отключат и разберут на части, — ровным голосом отвечает она и быстро-быстро моргает. — То есть, убьют? — Я — машина. Меня нельзя убить. Он смотрит на её спокойное лицо и медленно качает головой. Потом резко хватает молнию её кофты и дёргает вниз. Ему просто интересно. Как и ожидалось, под кофтой у неё ничего нет - только пластик с текстурой человеческой кожи. Она не носит белья. Ей ни к чему. И он проводит пальцами по коже. Неровная. Маленькие впадинки и выпуклости. Словно шрамы, оставшиеся от тех ударов ножом. — Что это? — Швы. Нужно было сплавить некоторые детали, чтобы заставить мою систему снова функционировать. Это просто швы на металле. Она странно дёргает бровями. Молчит. Потом вдруг выдаёт: — Прости. Он рассеяно кивает, не слушая её. Убирает ладонь. Эти самые швы вроде как не видно, но кожей можно почувствовать. Странное дело. — Прости, что чуть не сломал тебя, — неожиданно для себя говорит он. — Я просто сорвался. Я больше не позволю тебе оказаться в такой ситуации. И я не позволю кому-то разобрать тебя на запчасти. Она снова как-то странно дёргает уголками губ вверх-вниз, как будто бы пытается улыбнуться. Потом тем же спокойным голосом отвечает: — Прощаю. — Стой, сделай ещё раз так! — просит он, крепко схватив её за плечи и жадно всматриваясь в пустые глаза-льдинки. — Как «так»? — она приподнимает брови, но выражения лица это не меняет. — Улыбнись! — требует он. Она хмурится и осторожно убирает его руки со своих плеч. Судорожно дёргает мышцами лица. Странно, неестественно, совсем-совсем механически. Наконец выдаёт слабое подобие улыбки, но от неё больше хочется наложить в штаны, чем улыбнуться в ответ. — Нет, улыбнись, как тогда! — говорит он, но она только возвращает прежнюю равнодушную маску и наклоняет голову на бок. — Я не понимаю, зачем мне нужно улыбаться, поэтому у меня не получается, — спокойно констатирует она. Он шумно вздыхает. Смотрит в её ледяные глаза и молчит. Вся злость куда-то пропала. И тоска, как ни странно, тоже. Ему хватило только на один момент чем-то заинтересоваться, как мир снова стал цветным. — Тогда никогда не улыбайся. — Как скажешь. Она спокойно кивает, и дёргает бровями. Ждёт указаний. И почему-то он хочет заставить её сделать что-то человеческое. — Ты любишь животных, Машина? — спрашивает он, жадно вглядываясь в её лицо. — Не понимаю смысл вопроса, — ровно отвечает она. — Тебе бы хотелось завести кота или собаку? — Здесь всё решаешь ты. Если ты хочешь съездить в зоомагазин и купить домашнее животное, то я не имею ничего против. Конечно. Конечно, она ничего не имеет против. «Ей всё равно, ей всё равно, » — твердит он про себя, но отчего-то не может в это поверить. Как будто бы что-то изменилось, хотя это, разумеется, не так. — А в ремонте не могли случайно тебя сломать? — интересуется он. Она быстро-быстро моргает. Наверное, оценивает своё состояние. Потом медленно качает головой. — Все системы функционируют в пределах нормы. Программа работает без неполадок. Общее состояние стабильно. Нет, меня не сломали. — О, ясно. Ему больше нечего сказать. Так что он просто отворачивается и идёт в свою комнату. Только бросает напоследок: — Приберись и приготовь ужин, будь добра. — Конечно. Но потом она всё-таки нарушает своё обещание про улыбку. Он понимает это, когда просыпается раньше обычного, выходит в коридор, и видит, как она стоит перед зеркалом и пытается улыбаться, как человек. Морщится, хмурится, иногда хватает себя за щёки и растягивает их в стороны, чтобы увидеть в зеркале собственные ровные неестественно-белые зубы. Что-то бормочет себе под нос, а он сидит за углом и совершенно сумасшедшим взглядом наблюдает за тем, как машина пытается стать человеком. А потом начинает разбирать слова, сказанные совсем другим, живым тоном, который она никогда не использовала при нём. — Да что за ерунда?! Почему не получается?! Что не так?! Чёрт-чёрт-чёрт! Ну же, ты справишься! Ты всё на свете можешь! Представь, как он обрадуется! Давай, улыбайся! А у него шумит в ушах, краска заливает лицо и сердце бьётся так быстро, что, кажется, сейчас прорвёт грудную клетку. Ему страшно и весело. Ему интересно, что из это выйдет. Ему интересно, что она чувствует. Если вообще что-то чувствует. «Она — машина, — напоминает он себе. — Это всё — просто её программа.» И он резко встаёт и выходит из-за угла. И она мгновенно замирает и разворачивается к нему. Лицо у неё снова застывает неподвижной маской. — Доброе утро. Она всегда это говорит. Раньше ему от этого было мерзко и противно, а теперь тепло и приятно. И он лениво улыбается. — Не слишком. — Приснилось что-то? — спрашивает она. И его клинит. Это прозвучало, как из её уст. От этого больно сжимается в груди, но он находит в себе силы ответить: — Нет, совсем нет. — Хорошо. Завтрак готов. — Принеси на балкон. Он выходит через стеклянную дверь и с наслаждением вдыхает свежий воздух. Это помогает проветрить мозги. Он ждёт завтрак и вспоминает неё. Она была другой, совсем другой. Она имела свою волю и свои чувства. И она не заботилась об их отношениях. С ней было легко и свободно. А с ней всё гораздо сложнее. Гораздо больнее. — Держи. Она ставит тарелку с какой-то кашей на маленький столик, рядом — кружку кофе. Он благодарно кивает и смотрит вниз, на улицу. Там ещё было тихо, но скоро воздух наполнится гулом машин. Наполнится жизнью. Почему она не может просто быть живой?! — Ты отвратительна, — тихо говорит он, облокотившись на перила. Он думает, что она не поняла. Думает, что сейчас она, как всегда, просто проигнорирует его слова. Но она хмурится, смотрит куда-то в сторону. Потом уверенно выдыхает: — Я — не она. Тебе пора бы уже привыкнуть. Он понимает, что теперь она совсем как живой человек. Только из металла и пластмассы, без сердца и чувств. Без улыбки. И он кивает. Он не хочет говорить, что давно привык. Он только нервно облизывает губы и спрашивает: — Тогда… Кто ты? Она быстро-быстро моргает. Потом встаёт рядом, с точностью до миллиметра копируя его позу. И улыбается. Светло и радостно. Не как она, но это уже не важно. Она улыбается, как будто бы ей действительно хорошо. — Я — Машина. Он смотрит на неё долго, бесконечно долго. Пытается уловить в её живом лице что-то механическое. И не видит ничего. Он не понимает, как всё могло так быстро измениться. Почему она столько времени смотрела на него пустыми, лишёнными всякого выражения глазами, а теперь эти светлые глаза таят на глазах, из льдинок превращаясь в капельки. Такие тёплые капельки. В них можно смотреть вечно. И он протягивает руку, касается её щеки. Она такая же холодная, но через мгновение легонько дёргает током, и по пальцам начинает струиться блаженное тепло. Ему кажется, что он сам сейчас тает. Тает его тоска, так долго державшее его сердце в плену. Он весь тает, плавится под взглядом этих живых глаз. Он, наверное, плачет, но так и должно быть. И он смеётся. Звонко и немного ненормально. — Да. Ты — Машина. И он быстро притягивает её к себе и целует. Он никогда никого так не целовал. И никто никогда не целовал его так. Его сердце бьётся всё быстрее, он жмурится и плачет. Сжимает её в объятиях и тихонько вздрагивает. Он не знает, откуда взялась эта любовь. И не хочет знать.