Адам и Ева

Адам едва ли мог предположить, что когда-нибудь докатится до такого. Впрочем, льстить себе и питать ложные надежды ему тоже не хотелось. Он никогда не был излишне оптимистичен. Ева стояла перед ним, опустив голову и теребя передний край куртки. Словно ребенок, честное слово. Рыжие волосы спутались, влажные от дождя, потемнели, потеряли свой блеск, свою внешнюю мягкость. Когда пряди наполовину закрывали ее лицо, можно было подумать, что она миленькая. Но вряд ли что-то могло скрыть ее продажную сущность. Это было во всем: в вечно похотливом взгляде, в напряженных губах, в хорошо отработанном повороте головы и положении тела. Грязная, опустившаяся шлюха. Может быть, еще наркоманка. Адам надеялся, что она только выпивает (при ее образе жизни на это можно было закрыть глаза), но в последнее время стал подозревать, что не только. От нее пахло алкоголем и мужчинами, и каждое утро она возвращалась измотанная, по-настоящему выжатая, раньше еще пыталась ублажить Адама, да и он был не против, но сейчас просто падала лицом в подушку, едва выйдя из душа: знала, что он больше к ней не прикоснется. Возможно, это ее расстраивало, но скорее всего ей было насрать. Такую позицию она держала по отношению ко всему, кроме бухла. Четыре года назад Ева еще была похожа на человека. Четыре года назад Адам работал фотографом сразу для нескольких журналов, включая эротические, и на одной из съемок встретил ее. Молодая проститутка среднего сложения, без пластики и мешков под глазами, с чистой кожей и ровным, просто ангельским носиком. Адам и сейчас видел этот носик, только на каком лице — на лице, которое он с трудом мог узнать. Ему снесло крышу. Окончательно сорвало с петель. Он не помнил, чтобы хоть когда-то испытывал такую боль, его будто жгло и скручивало внутри каждую секунду, будь она рядом или далеко. Это было похоже на сумасшествие — нет — это и было сумасшествием. Влюбиться в путану — это не каждый может. Адам видел и щупал столько хорошеньких моделей, столько баб в клубах, столько увешанных золотом птиц; все они смешались для него в одну женщину, всегда скучную и раздражающую, отвратительно красивую и совершенно никакую. Запахи духов, ощущение кожи, прерывистое дыхание — все это не значило ровным счетом ничего, пока не появилась Ева и не превратила жизнь Адама в Ад. В первый год у него земля под ногами пылала, а над головой шли серные дожди; был даже момент, когда он едва не прыгнул под машину, но — к сожалению ли, к счастью ли — водитель успел выкрутить руль достаточно, чтобы объехать самоубийцу и расквасить всю переднюю часть машины о ближайший фонарный столб. Позже пришлось платить компенсацию и тысячу раз извиняться, но все это растворилось среди сотен тошнотворных дней. Знать, что она трахается с богатыми упырями, только поначалу было нестерпимо больно и жутко. Ева клялась Адаму в том, что любит его, обещала все бросить и забыть, как страшный сон, и Адам ей верил. Верил изо всех сил, цеплялся за эти слова, как за последний шанс выжить, не обезуметь от ревности и отвращения. Рыжая шлюха стала для него не просто единственной по-настоящему сильной любовью, но еще и зависимостью похуже наркотической. Он стал пропускать съемки и искать ее. Разъезжать по борделям только для того, чтобы увидеть там эту бестию, эту дрянь. А потом съемки закончились. Как и обещания Евы. — Кто-то должен обеспечивать нас, — сказала она тогда, отбрасывая со лба волосы и наматывая одну огненно-рыжую прядку на указательный палец, — Ты лишился работы, потому что вел себя, как идиот. — Замолчи, сука. Просто замолчи, иначе я придушу тебя, — сказал Адам, чувствуя, как кровь приливает к паху. Так случалось всегда, когда он приходил в бешенство. Матерая проститутка Ева знала, как взять мужчину за горло, не сделав ни одного прикосновения, а с Адамом все было гораздо проще: он же любил ее, отчаянно и беспросветно любил, будто в целом свете не нашлось бабы получше. Стоило только слегка развести ноги, приподнять плечо, поиграть с волосами, спустить бретель топа — и он был готов. Как хорошо натренированный, верный пес. И все его угрозы для Мелани ничего не значили: кишка у него тонка, чтобы убить, да даже ударить, даже шлепнуть слегка по щеке. Но потом он все-таки ударил. Это случилось, когда она впервые вернулась не просто подвыпившая — пьяная в хлам. Неизвестно, как эта шваль добралась до дома: вся изодранная, будто ее волочили по асфальту, юбка поднялась почти до пупка, один каблук сломан, макияж размазан по лицу пополам с грязью и блевотиной. — Что ты стоишь?! — взревела она осипшим голосом, — Раздевай меня, придурок: время — деньги. Любовь Адама изначально была неправильной и порицаемой обществом, можно сказать, мерзкой, любовью конченного человека. Но теперь это походило на искупление грехов. Да. Он просто платил за то, сколько девчонок забрал, показав им мужчин с худшей стороны. — Ты путаешь меня со своими клиентами, — сказал Адам, стараясь держать себя в руках. Постоянное внутреннее напряжение перерастало в мучительную тошноту. Гнев ударял в лицо, словно волны горячего воздуха; в ушах оглушительно стучал пульс. Адам на миг представил, как какой-нибудь сосуд в его мозгу не выдерживает давления и лопается, заливая одно из полушарий кровью, как тело становится мягким и чужим, а разум превращается в кашу, из которой уже нельзя достать ни одной четкой мысли. — Ничего я не путаю, козел. Сними с меня эти чертовы сапоги! — она наклонилась, пытаясь поймать бегунок молнии или хотя бы собственную ногу, и тогда Адам схватил ее за волосы. Он думал о том, что, дернув эту пустую башку на себя, мог сломать ей позвонки или хотя бы выбить их из привычного положения, и дернул, но ничего такого не произошло. Ева была жива и даже не корчилась от боли, а Адам этого так хотел. Он хотел убить ее, втоптать ее тело в грязь, наблюдая за тем, как эта потаскуха извивается в предсмертных судорогах. Он хотел переломать ей все кости, одну за другой. Он возненавидел ее, но гораздо больше — себя. Каким ублюдком нужно быть, чтобы заслужить такое наказание? Адам никогда не задумывался, сколько боли мог принести другим, и только теперь ему стало ясно — когда Ева слабо царапала его запястье, прося отпустить — что дело не в этом. Дело не в том, что он — великий грешник, оскверняющий мир своими деяниями, а в том, что он наоборот ни хрена не сделал. Всю свою жизнь он только трахался и штамповал посредственные фото посредственных девушек, убеждая себя, что занимается искусством. Сама судьба оторвала его от этого дерьмового занятия, подсунув проклятую Еву. Все могло закончиться легкой влюбленностью длиною в несколько беспокойных ночей, но Адам сам решил, что хочет чего-то нового. И попал в волчью яму. — Ты слышишь меня, говна кусок? Убери свои гребаные руки! — завизжала Ева, и Адам ее отпустил. Она ползала по коврику у двери, пытаясь снять обувь. Грязное животное. — Почему ты не бросила работу? Тебе так нравится быть подстилкой ублюдочных мажоров? — спросил Адам. Ева рассмеялась сбивающимся, пронзительным смехом. — Дорогой мой, — произнесла она потом, с трудом складывая звуки в слова, — Ты этого не заметил, да? Не ты, а ОНИ обеспечивают меня всем. Дорогая одежда, духи, косметика. Я от тебя не получила ни гроша, зато ты живешь на денежки тех, кого сутки напролет кроешь матом. Где твоя чертова работа? А?! — Сука ты драная, — проговорил Адам. Больше он ничего не мог сказать. То ли слезы, то ли гнев сжали судорогой его горло. Все эти дни он был на пределе, а в тот момент шагнул за грань самого себя и понял, что в глазах мутится не из-за плохого самочувствия, а потому что он летит все дальше и дальше в пропасть, в темноту, неизвестно куда. Что там, внизу? Ад? — Посмотри, в кого ты превратился, — кривя опухшие губы, сказала Ева и обвела мужчину взглядом, полным омерзения и ненависти, — Паршивая свинья, которая ничего не хочет, только сидеть дома и ныть о том, что его баба — проститутка. ДА, черт возьми, я — ПРОСТИТУТКА. Но я зарабатываю деньги, а ты только жалуешься на жизнь. — Не удивлюсь, если тебе еще и нравится обслуживать всех этих кретинов. Адам вперился взглядом в ручку двери, размышляя о том, во что вляпался и почему все это досталось именно ему. Но из размышлений его вывело слишком долгое молчание Евы. Он опустил глаза и увидел, как она смотрит на него. — Я убью тебя, тварь, — пообещал он, — Рано или поздно. — За что? За то, что мне нравится трахаться с ними, а не с тобой? — Ева сузила глаза, и губы ее растянулись в жуткую улыбку. На передних зубах виднелись следы помады, — Да ты ни одной женщине не сгодишься: от тебя за милю слабаком разит. А теперь их квартира была полна полицейских, и Ева изменилась до неузнаваемости. Из вычурной и крикливой курвы она превратилась в застенчивую, ничего не понимающую девушку нездорового вида. Она забилась в угол комнаты и глядела на Адама с просящим выражением лица, то виновато опуская голову, то с мольбой глядя прямо ему в глаза. Копы сновали туда-сюда, обыскивая комнаты, и Адам знал, что они обязательно найдут. Ева давно уже стала приносить и прятать пакетики с волшебным порошком, и он сам иногда пользовался ими, случайно или неслучайно находя их по всему дому. Шлюха — не наркодилер и прятать товар не входит в ее компетенцию, поэтому она разбросала все это где попало (положила под подушку, спрятала во внутренние карманы зимней одежды, засунула меж полотенец в шкафу), и Адам даже не стал ничего перекладывать, поэтому ни на одном из пакетиков не было его отпечатков. Он был чист. Ева знала это, но, надеясь черт знает на что, глядела на него с такой надеждой, что ком в горле вставал. — Помоги мне, — попросила она одними губами. Адам, не моргая, смотрел ей прямо в лицо, и через секунду глаза ее округлились, наполняясь ужасом. Один из полицейских подошел к ней, попросил вытянуть руки и застегнул наручники у нее на запястьях. — Вы задержаны по подозрению в хранении и продаже наркотических веществ, — сказал легавый тем равнодушным тоном, которым общаются все его братья и сестры в погонах, — Пройдемте со мной. В это мгновение Адам понял, что сейчас ее заберут. Заберут навсегда, чтобы он больше не слышал ее скрипучего голоса, не видел ее богомерзкого тела. И она исчезнет, так и не поплатившись за все свои поступки и слова, а особенно — за тот вечер, когда она валялась в прихожей, грязная и истасканная гадина — клейма негде ставить. Исчезнет, так и не испив его ненависти сполна, и, может быть, в тюрьме ей будет даже лучше, чем здесь — в свободном мире, где ради своего места под солнцем мужчины готовы голыми руками убивать друг друга, а женщины — торговать телом. Адам огляделся в панике. В голове у него совсем помутилось, дыхание сперло, будто он бежал. Так оно и было — все это время он только и делал, что бежал, от себя и от нее. От жизни, которую он сам захотел сделать помойной ямой. Глаза сами отыскали лежавший на журнальном столике нож для бумаги. Он был маленький и в сложенном виде умещался в ладони. Отличная вещь, полезная и по-своему красивая. Адам разложил его и сжал в правой руке. Пальцы почти скрывали лезвие, только самый кончик торчал, как крошечное стальное зернышко. — Постойте! Сэр, постойте! Полицейский, который вел Еву, обернулся. Приблизившись, Адам оттолкнул его и вогнал ножик в шею девушки. Вытащил, снова вогнал, еще раз и еще, пока его не схватили и не рванули назад, тогда удар получился скользящий, и кожа на шее Евы разорвалась, и кровь хлестнула на одежду. Адам не успел разглядеть рану. В памяти его осталась только округлая ручка ножа и паутинка голубоватых вен рядом. Полицейские бросили Адама на пол, и он лежал так, уткнувшись носом в ковер, оглушенный ударом и болью в заломленной руке, а перед ним маячили туфли Евы, и на них сверху капала и капала кровь, почти лилась. На них, на ковер, на паркет. Несколько теплых капель даже упало Адаму на лицо. Он едва ли мог предположить, что когда-нибудь докатится до такого. Впрочем, льстить себе и питать ложные надежды ему тоже не хотелось. Адам никогда не был излишне оптимистичен.