Танец Апсары

      Даярам потерял свою Анупамсундарту.       Витаркананда учил его, что смерть — это переход души. Из одного состояния в другое. Даярам и сам знал, что смерти не существует. Смерть дарует новую жизнь. Смерть — это счастье. И Тиллоттама, должно быть, счастлива теперь, освобождённая от оков беспощадного мира, в котором Красота подвержена нападкам слепых глупцов, желающих извратить, опорочить. Убить.       Смерть — всего лишь переход. Смерть равняется счастью и бесконечной жизни, новому рождению. И всё же как невыносимо мучительно вспоминать, видеть перед глазами вновь бездыханное тело, некогда парящее в небесном танце, по-детски приоткрытый рот и растекающуюся по камню дороги алеющую кровь.       Тиллоттама умерла, сбросив с себя цепи ненавистного кинопродюсера, который и убил её. Быть может, не своими руками, но не всё ли равно? Это был он. Слепой Порок, Слепая Скверна. Он думал, что убил Красоту, но Красота не может умереть. Она вечна, бесконечно запечатлена в умах незапятнанных, богатых душою, навсегда сокрыта в мельчайших проявлениях прекрасного и высокого. Он думал, что победил. Но лишь глубже погряз в собственном грехе, удушаемый новыми губительными желаниями, кои в итоге сведут его в Дандашуку. Или в Ваджракантака-шалмали, или — Таптасурми. За Трейзишем числится немало отвратительных прегрешений. Тем ужаснее будут его муки.       Больничные стены плывут, трясутся, нависают над воспалёнными глазами, потолок давит на грудь, выпуская весь воздух. Тело сковано в опаливающем страдании — ни шевельнуться, ни вскрикнуть. Но приступы жестокого отчаяния, тем не менее, вновь и вновь подкатывают к горлу, немые вопли срываются с дрожащих, остросолёных от слёз губ. Эти несколько часов, суток — намного тяжелее, чем те двадцать восемь дней, проведённых в подземелье Тибета, когда минуты складывались в месяцы и года за неимением точного определения времени и пространства в кромешной тьме.       Смерти нет. Но есть жгучая, колкая боль, вгоняющая одно за другим незримое раскалённое лезвие в, и без того раненную, плоть. Даярам едва дышит, задыхаясь в припадке то ли бессильной ярости, то ли сокрушающего горя. Он не смог защитить её, свою драгоценную Красу Ненаглядную, которую искал столь долго. И от этого хочется выть, рвать на себе кожу.       Анарендра сумел подавить в художнике чувство мстительной беспомощности, порывы покончить либо с убийцами (что невозможно), либо с самим собой (что неразумно). Через некоторое время Даярам готов проводить в последний путь свою апсару.       Огонь уносит каждую частицу её тела, ещё недавно изящно изогнутого в импровизированном, чувственном танце. И когда прах Тиллоттамы разносится по ветру, оседая мелкими дробинками на водной глади, Даярам не ощущает пустоту внутри. Лишь что-то тяжкое, как балласт, падает куда-то в желудок, отзываясь тугой болью в голове.       Даярам вскоре после похорон отказывается от предложений друзей — Чезаре и всё того же Анарендры — поухаживать за ним ещё хоть несколько дней. Они обеспокоены его состоянием, и это ясно. Но скульптор вовсе не собирается накладывать на себя руки. Дождавшись, наконец, когда его оставят в покое, Рамамурти удаляется в художественную галерею, где ещё совсем недавно стоял вместе с ней, перед общим плодом их трудов и бессонных ночей. Сквозь поток спутанных мыслей пронеслись отрывки его слов, что он говорил ей тогда, успокаивая жену после критических замечаний по поводу его работы, принятых ею за оскорбление её супруга.

«Гуру учил меня, что если в душе человека нет того, что горит, влечет и тревожит, то ему бесполезно говорить об этом. Ничего из ничего не пробудится. Все слова и объяснения падают в пустоту, в провал души, и он не изменится до следующих воплощений. Надо говорить с теми, в ком есть непробужденное богатство, — тогда придет отклик».

      Танцовщица погибла, но её красота, грация, непревзойдённость движений навсегда заключены в их скульптуре. Они создали её вместе: прекрасная Анупамсундарта и художник, осмелившийся увековечить её великолепие. И Даярам будет беречь это изваяние, так живо и правдоподобно изображающее его апсару.       В галерее никого нет. Ему, как одному из участников выставки, разрешено посещать её в нерабочее время: ведь в ней находится его творение. Тусклый полумрак, разбавляемый приглушённым светом ламп, не скрывает ни одной её черты, выточенной умелой рукой мастера. Даярам подходит к статуе почти вплотную, и только теперь понимает, насколько реалистичной она вышла. Оттуда, из-под металлической завесы глаз, на него направлен настоящий, тот самый взгляд.       Даярам падает на колени и обнимает холодные стройные ноги на невысокой подставке, выходящие из крутых крепких бёдер, и в страстном безумии покрывает их лихорадочными поцелуями. Он знает — это не она, но как же похожа! Нет. Она здесь, навсегда, с ним. Смерти нет, и она жива, жива сейчас, пред ним, заключённая в томном изгибе танца.       Рука — лёгкая, тонкая, невесомо касается его волос, зарывается глубже и холодом металла касается темени, ласково поглаживая. Рамамурти не вздрагивает, лишь поднимает взор кверху, и видит над собой склонённое к нему, прекрасное, родное лицо. Апсара растягивает блестящие губы в улыбке, но глаза её непроницаемы, лишь брови слегка ползут вверх, обозначая ровные дужки. Даярам тянется к ней, отчаянно хватается за красно-коричневые с лиловым оттенком руки, старается привлечь к себе. И апсара медленно никнет к нему, размыкает уста для поцелуя. И тут же удаляется, растворяется где-то под потолком, звеня едва слышно браслетами на руках и ногах.       Художник податливо падает на пол, глядя на металлическую скульптуру, неподвижную в бледном свете, неживую, но такую похожую.       Даярам потерял Тиллоттаму. Даярам потерял себя.