***
Гарретт понимает, что все это не было дерьмовым флиртом только тогда, когда уже «дома» расшнуровывает мешочек. В его руке гребаное настоящее сердце — только такое огромное и все в непонятных механизмах, но оно буквально бьется и греет чувствительные длинные пальцы человеческим теплом. Мастер-вор кривится так, что шрамы на лице ноют. Что за мерзость. Какой нормальный человек будет носить в сумке на поясе долбаное живое сердце? Он точно ограбил какого-то психа, тот теперь выследит его по следам, как собака, взлетит в его логово и превратится в страшную тварь, чтобы наточенными когтями вырвать уже его жизненно важный орган, и мужчина даже представляет, как кричит что-то вроде «не надо!», а с когтей этого монстра сыплется грязь и комочки засохшей крови и это все попадает в раны на теле несчастного вора, и тот на последнем издыхании чешется от этого, как чумная крыса, и… Гарретт смотрит в запыленное зеркало в углу, бережно стащенное из особняка Бойлов, и взглядом спрашивает у самого себя: «ты нормальный?». Люди не умеют взлетать, а путь на самый верх полуразрушенных квартир, к убежищу, знает только он. Даже если тот мужик каким-то сверхъестественным чудом доберется сюда (хотя он совершенно точно не выследит его следы в сгущающейся темноте), он не сможет заметить вора и не сможет добраться до него. В конце концов, джекпот с даром особенного зрения выпал именно ему, а не тому парню с улицы, который, к тому же, не выглядит особо гибким и изящным, чтобы лазать по крышам и все такое. Гарретт утешает себя как может, заворачивая сердце от греха подальше обратно в мешочек и закидывая его меж каких-то досок. Его жилище в Городе как-то просторнее и уютнее, но зато здесь он в любой момент может наведаться в какой-нибудь особняк и стащить кусочек жареной акулы или пару баночек икры миноги (синезубой! как будто ему есть дело, какие зубы были у твари, чью икру он ест), чем он и собирается заняться, едва окончательно стемнеет. Он заслуживает пару тарталеток за сегодняшнюю добычу, даже если она напоминает орудие черного мага.***
Корво теряет след, едва попадает в Квартал особняков. Где может прятаться вор в самом охраняемом (не считая дворца) месте Дануолла? Здесь, конечно, уже не ходят толлбои (хотя разве они были помехой Аттано во время визита к Бойлам?), но зато объем стражи увеличен раза в два, чтобы охранять пустые дома от мародеров, а жилые — от таких, кто проникает на балы в страшной маске, обносит кошельки всех гостей и крадет кого-то из хозяев. Выжившие ребята с Боттл-стрит все ещё промышляют здесь — кто по одиночке, кто парами, уже не банда почившего в котле Слекджова и не беспощадные головорезы после визита Ветоши, но достаточно грозные ублюдки. Вряд ли такой хлипкий воришка живет в одном из пустующих особняков — ну не похож он на парня, что сможет защитить себя от бандитов-бугаев. Лорд-защитник недоверчиво смотрит на возвышающуюся над кварталом часовую башню. Да не может быть. Пора бы уже возвращаться к юной императрице — она плохо спит, если на ночь Корво не пообещает, что все будет хорошо, если она не видит его перед тем, как закрыть глаза. Он знает, что прошло не так уж много времени, чтобы Эмили окончательно пришла в себя после случившегося, и вообще-то он должен сейчас её оберегать, но … Будь проклят Чужой, который среди всех этих шестеренок и проводков не умудрился вставить что-нибудь, что помогало бы найти Сердце при потере или краже. Хотя какой идиот допустит кражу такого артефакта? Аттано заглядывает в грязную лужу и смотрит прямо в глаза своему отражению. Привет, неудачник. Но мужчина не успевает отвернуться от водяного «зеркала», как замечает за спиной черный туман. Это что-то вроде «подшути над Бездной, и Бездна подшутит над тобой»? Корво только прищелкивает языком. — Опять выпендриваешься? У него нет глупого сверхъестественного страха перед Чужим. Тот просто мальчишка, которому скучно веками прозябать вне времени и пространства, а потому он раскидывается необычной силой, стравливает её обладателей и комментирует победителя. А ещё по ночам пялится на него и подкидывает «Юного принца из Тивии» и «Дочь Тивии» к Эмили в комнату, чтобы посмотреть, успеет ли верный лорд-протектор защитить юную императрицу от тлетворного воздействия некультурных книг. Кто после такого будет бояться этого китолюба? — Я хотел почитать маленькой Колдуин сказку на ночь, — мягко возражает черноглазый, привычно складывая руки на груди, — но потом подумал, что это совсем не весело, если ты не послушаешь продолжение истории о принце Каллисаре и лорде Бейле. А потом услышал, что опять в чем-то провинился. Корво-Корво, ты же не думаешь, что твое сердце познает воды Ренхевена поутру? До рассвета по особняку Бойлов рыщет незваная тень, оставив место, где когда-то жила Ветошь, а утром забудется беспокойным сном. До рассвета. Времени хватит, чтобы проследить и за Эмили, и за Чужим, ещё и побриться — мужественности ему эта неаккуратная щетина придает ровно ноль целых пять десятых процентов. До рассвета он попытается отыскать и забрать то, что принадлежит ему.***
Что ж, до рассвета он почти не успевает. Засыпает где-то в промежутке между возней у зеркала и быстрым перекусом, сжимая в одной руке бритву, а в другой надкусанное яблоко. Что вы хотите, он спит по пять часов в день, отдавая себя всего Дануоллу, хотя предпочел бы отдать хоть ненадолго кому-нибудь другое (все эти продолжения «Принца», таскаемые Чужим из, наверное, глубин Бездны толкают на дурную дорожку). Поэтому вот он весь такой красивый, наполовину побритый и наполовину нет, голодный и злой защитник, лицо императорской стражи с нечесаными патлами (которые со времени чумы только отросли) и мятым камзолом лезет в утренних сумерках в Квартал особняков — и, стоит отметить, охрана здесь под утро просто отвратительная. Пройди здесь Дауд с верной свитой ассасинов, выкрикивая похабные частушки вперемешку с угрозами прирезать новую императрицу, то максимум на них ведро холодной воды вылилось бы из окна какого-нибудь не слишком заброшенного особняка. Чтобы спать не мешали. Аттано вообще-то это только на руку в данный момент — ну не престижно как-то лорду-протектору ходить по городу с порванными на коленке штанами и в грязных сапогах, особенно в пять утра, особенно в почти самом богатом районе, особенно когда он собирается пересечь весь квартал, чтобы добраться до Огелсби Вэй. Особенно когда убивать хочется сильнее, чем за все время работы на лоялистов и после их же предательства. Так что да, Корво встречается разве что парочка сонных стражников, которые с такими-то слипающимися глазами не могут отличить движущегося человека от фонаря, и одна дамочка, спешно идущая от злосчастного бойловского особняка, прижимая к груди вазу с фруктами. Ну, он тоже так делал, когда сваливал после сдачи Вейверли тому странному парню: поглазел вокруг, обчистил кошельки, нагло расписался в журнале и ушел через примыкающий к каптерке дом, стащив с собой картину Соколова и несколько гроздей винограда. Он не может осуждать эту женщину. Как человек, не обладающий приятностями общения с парнями из Бездны и рунами для поддержания этих приятностей, умудряется карабкаться по этим руинам– вопрос, достойный тревожить величайшие умы этого столетия (ну ещё Соколова с Пьеро в дополнение). Корво практически с детской обидой смотрит, как на землю плавно летит оторванная пуговица, которой он умудряется зацепиться за нагло торчащий из-за угла кусок стены. Тьфу на этого воришку. Вообще-то все эти многоквартирные дома ещё неплохо сохранились-то для города, совсем недавно утопавшего в чумном болоте — в том же Затопленном квартале дела с этим обстоят даже сейчас намного хуже. Проблема только в том, что там, в карантинной зоне, все эти квартирки хорошо просматриваются (в основном, из-за отсутствия стен), а здесь… Здесь Аттано настраивает свое зрение и старается не врезаться в стены и предметы, сливающиеся друг с другом и почти незаметные из-за постоянных мельканий ярко-желтых крыс, мух и ног-рук самого лорда-протектора. И ещё думает, какого черта он поперся без маски? Ну попестрели бы местные газетки броскими заголовками в духе «УбИйЦа-в-МаСкЕ снова возвращается?!», зато он сохранил бы себе глаза, пальцы ног (они, знаете, сильно страдают, когда из ниоткуда выпрыгивает такая тумбочка, удачно прячущаяся под покровом сепии) и достоинство. Ну и повыпендривался бы перед тем воришкой, чтоб тот десять раз думал, прежде чем шарить по карманам местного героя. Угадайте, где находится убежище «мастера-вора-которого-никто-никогда-не-поймает»? Корво селезенкой чувствует, что прав, когда идет к заброшенному зданию, через которое сбегал из особняка. Рядом грудой высится нечто покореженное, бывшее когда-то домом с квартирами, но сейчас — лишь обломки, наверху которых удобно устроить гнездышко сороке под шестьдесят килограмм весом. Корво сильно сомневается, что воришка, который ему и без приседаний по пояс, весит больше. Забраться наверх кажется несложной задачей, когда на руке привычно вспыхивает метка, а стремительный поток переносит на несколько метров ввысь, краем камзола цепляя торчащие штыри. Аттано уже даже все равно — ему просто нужно его чертово сердце, и даже если после «увлекательного» путешествия он будет выглядеть как последний оборванец, ему просто все равно. Он получит своё, немного распотрошит не в меру прыткого парня и вернется домой к завтраку. «Зрение» помогает сориентироваться на местности — защитник императрицы, Дануолла и даров Чужого мягко приземляется ровно на край между уютно-разрушенной квартиркой и небом-землей, шаг назад — и его восхождение окончится бесславно и даже забавно. Корво грозит кулаком куда-то в воздух и фыркает. Свои мысли от мыслей черноглазого пройдохи он научился отличать ещё во время путешествий по канализациям в крысиной шкуре. Вначале не видно ну нихрена. Когда Аттано моргает, краски сепии спадают с глаз шелковыми занавесями, открывая неприглядное черное нутро воровского убежища, до которого не достает даже холодное дануолльское солнце. Он моргает ещё раз, и это сопровождается мгновенной резкой болью в голове, которая сменяется невнятным шепотом и яркими желтыми картинками на мозгу. Это вроде как съесть просроченное китовое мясо и запить молоком кровавого буйвола. Красивые такие пятна перед глазами и мутит. Крупное желтое пятно, опознаваемое как пресловутый вор, лежит, свернувшись этаким клубком, в углу на матрасе. Рядом с ним не бьется ничего знакомого, только чуть менее заметно расцветают маленькие мешочки с деньгами и несколько банок дешевых консервов. Немного поодаль угрожающе-оранжевым вспыхивают «орудия труда» — лук, похожий на толлбойский, отмычки, нечто вроде тонкой дубинки с «когтями», разбросанные ворохом стрелы — какие-то из них знакомы Корво ещё с работы в Парадной Серконской гвардии, когда он по долгу службы выколачивал дерьмо из уличного сброда и пиратов, какие-то он видит впервые, отчего внутри тоненько пищит бас, напоминающий ему о его месте главы охраны и необходимости досконально изучить любое оружие, что попадет в руки. Стрелы — это здорово, если не брать в расчёт, что в Гристоле в почете арбалеты. Аттано неслышно ступает дальше, сканируя то, что осталось от комнаты, и периодически подпитывая зрение; и тупице будет ясно, что сердце заброшено куда подальше, запрятано от глаз долой, может даже похоронено под грудами мусора и досок где-нибудь в углу. Вор недовольно что-то бормочет под нос и поворачивается на другой бок, наконец расслабляясь и раскидываясь эдакой раздавленной кривой звездой. Корво замирает на несколько секунд, пережидая неожиданную оживленность после бессонной ночи краж и позволяя себе рассматривать мужчину. Ему сложно действительно, ну, разглядеть что-либо, потому что задержка взгляда на выделенной ярким фигуре отдается резью в глазах и неприятным свербением в висках, но все же удается рассмотреть несколько достаточно свежих синяков на торсе (они пульсируют легкой синевой на желтом фоне) и шрам на груди. Потом Аттано вспоминает, что здесь вообще-то по делу, а не чтобы пялиться на полуголых проходимцев, и легко ступает к груде досок, откуда слышится сверхъестественное биение и чей-то легкий шепот — почившая императрица не позволяла себе кричать раньше и такая же тихоня сейчас. — Подожди минутку, — ворчит на грани слышимости Корво, пытаясь аккуратно извлечь мешочек из-за преграды, не поцарапав при этом ни ладоней, ни драгоценной добычи. Не пытайся он сделать все это максимально бесшумно, так уже давно бы разрубил в щепки доски, но за спиной ворочается виновник нынешнего положения, а Аттано уже научился уважать работников ночного труда. Сейчас месяц дождя? Холода? Время теряет смысл, но так одиноко. Защитник хмурится — он давно не слышит подобных реплик, неужели все-таки задел воришка что-то важное в механизмах? Под пальцами мнется шнурок, а после — легко подцепляется, и сердце заходится чередой вопросов и восклицаний. Почему мне так холодно? Ты можешь слышать их темные мысли? Почему я слышу? Почему в этом месте так много боли? Ты говорил, Дануолл восстанавливается! Тут все ещё тоскливо! Корво не выдерживает и шикает на трепещущий голос, делая последний рывок и вытаскивая мешочек окончательно, и случается почти одновременно три вещи. Каблук попадает на ножку от подсвечника, с громким треском разламывая ту пополам. Сердце бьется как живое, подсказывая в никуда: у дитя теней неспокойный сон. В Аттано летит маленький изящный нож, пущенный воровской рукой. — Ты всегда так гостей встречаешь? — интересуется как бы промежду прочим мужчина, отступая в сторону и пытаясь восстановить дыхание; давненько на него со вкусом не покушались, совсем расслабился. — Ты?! — вор узнает вчерашнюю жертву грабежа и беспредела и стремительно бледнеет. Ну то есть он и раньше не отличался-то золотистым загаром и девичьим розовым румянцем, но сейчас на шрамованой роже нет вообще ни грамма жизни. — Я, — улыбается ласково (или ему так только кажется) Корво, в пару шагов преодолевая разделяющее их расстояние и присаживаясь на пол у матраса. — Ждал? Мужчина попеременно то зеленеет, то краснеет (неужто у Бойлов несвежая рыбка-то была, сочувственно вздыхает защитник), то вовсе пытается что-то сказать, но в горле клокочут только грязные портовые ругательства вперемешку с мольбами оставить ему его сердце и забрать там почку или, может, легкое. Поэтому вор просто молчит и в буквальном смысле хлопает глазами. — А ты как меня нашел, мужик? — вежливо вроде как интересуется, даже за новым ножиком не тянется, только целомудренно так прикрывает грудь и живот, буквально шлюха-девственница в первый день в борделе, Аттано даже умильно улыбается. — Понравился ты мне больно, — вспоминает Корво утренний инцидент, наблюдая за вытягивающимся лицом собеседника, — а я же лорд-протектор, я любого отыскать могу. И устроить так, чтобы нам не мешали. Кажется, он перебарщивает. Цвет лица уличного пройдохи уже вряд ли можно описать чем-то существующим, это нечто между зеленым желе, что Корво видел как-то на приеме (Эмили такое ненавидит), и шкурой дохлого левиафана. С редкими пятнами более приземленного цвета — вроде разбавленного вина. — Лорд-прожектор? — уточняет вор, пытаясь не закашляться при мыслях о том, что лучше бы это правда был какой-нибудь некромант-чудовище-плод любви Трикстера и каменной горгульи, у тех хоть либидо на уровне умения Эрин быть тихой мышкой. — Не освещаю, а защищаю, — оскорбленно замечает Аттано; ему внезапно хочется какого-то озорства, что ли, как будто он обычный карнакский уличный мальчишка, у которого аж руки зудят, как хочется подразнить кого-нибудь. Вот, доигрался с Эмили в прятки, сорокалетний мужчина, а все туда же. — А ещё наказываю всяких мерзавцев своим клинком. На этот раз вор задумчив, даже, кажется, в предвкушении — он успевает сориентироваться и принять правила игры, и сам собирается выиграть в этом взаимном поддразнивании. Ну, если дело не зайдет слишком далеко; он, может, человек широких взглядов и непривередливого вкуса, но скорее предпочтет срезать мешочек с последними монетками и оглушить, чем под руку попадется, нежели раздвинуть ноги перед незнакомцем. Едва ли бритым незнакомцем. — Хочешь скрестить мечи? — с самой невинной улыбкой интересуется вор, опуская руки. Он же не жеманная девица, которой стыдно без корсета в народ показаться (хотя ему действительно неловко без корсета, да). — Думаешь, твое тонкое и короткое лезвие выдержит это столкновение? — Аттано вроде смотрит немного вбок, на разбросанный арсенал, но насмешка совсем не об оружии. Гарретт даже задыхается от возмущения, но только добавляет в тон немного придыхания. — Знал бы ты, сколько храбрых воинов хвастались своими молотами и дубинами, а на деле доставали кухонные ножи. Сомневаюсь, что твой клинок едва ли длиннее моего. — Уверен, у тебя жалкий стилет. Разве может быть у грязного карманника нечто достойное? — Если у меня стилет, то у тебя, видимо, заточка. Они наклоняются ближе друг к другу, словно с равной вероятностью устроят настоящий поединок до последней крови или завалятся на грязный матрас, жадно целуясь, и мир вроде бы даже замирает, пока Корво пялится в неестественно-бирюзовый и тепло-карий глаза, а вор в свою очередь разглядывает потрескавшиеся губы и пытается ухватить за хвост скользящую мысль о «украсть, оглушить, ты мужик или кто». Он думает, твои губы отлично подходят для… Корво немного сильнее сжимает мешочек, не собираясь дослушивать мысли этого бесстыдного вора голосом Джессамины, и резко поднимается. Ему нужно во дворец, да, а ещё желательно в «Золотую кошку», иначе однажды он заявится к юной Эмили под ручку с этим криминальным типом и скажет: «Ага, доченька, знакомься, этот мужик со шрамованой мордой и в тесном корсете теперь живет с нами. Однажды он украл мое Сердце, а теперь будет красть твои тарталетки и украшения», Это самое Сердце игриво хихикает и снова собирается сказать что-то не по теме, когда Аттано, все ещё витая в мыслях, коротко прощается и кидает: «Ну, увидимся позже?», подходя к краю и ловко спрыгивая на этаж ниже. Гарретт несколько удивленно вскидывает брови, но губы уже растягиваются в хитрой улыбке. Точно. Они ещё увидятся позже