Бессилие

— Я знаю, что это были Вы. Голос, раздавшийся в темноте комнаты, возмутил тишину и прервал сон, с таким трудом отвоёванный у ночи. Надтреснутый, ломкий, как стеклянная крошка, он ударял по барабанным перепонкам, хотя чувствовалось, что его обладатель стоит вовсе не у кровати. Где-то поблизости, во мраке зашторенных окон, притаилась человеческая фигура. Её нельзя увидеть, но можно услышать и ощутить: кожу пробрала болезненная дрожь, будто тело остужал призрачный порыв ветра. Пробуждающееся сознание уловило и другой звук: внизу, в гостиной, били часы. Но больше ничего. Либо ночной посетитель дышал невероятно тихо, либо не дышал вовсе. Уоргрейв приподнялся на локтях, напряг зрение. Его костлявая рука метнулась в сторону, чтобы зажечь свет. — Я знаю, что это были Вы, сукин сын, — повторил голос перед тем, как чернота комнаты растворилась в ослепительном потоке. Судья сощурился, привыкая к свету. Перед глазами стоял мутный силуэт, судя по всему, принадлежащий мужчине. Он держался неподвижно, словно неживой, не способный к колебаниям предмет, вытянув руки по швам и чуть склонив голову набок. Не присматриваясь, можно было принять его за нелепого вида и размера куклу, туловище которой поддерживал металлический штырь на подставке. Однако, сфокусировав на застывшем человеке взгляд, зритель обнаруживал, что он не искусственный, что черты его подвижны, пусть грудная клетка и не вздымается. Уоргрейв поднес к глазам пенсне, чтобы разглядеть его получше; в своем домашнем синем халате, сидя на постели, он напоминал энтомолога, разбуженного одним из редчайших экземпляров в коллекции. — Не узнаешь меня, старая лисица? Энтони Марстон держался неестественно прямо. Его движения больше не казались столь плавными и непринуждёнными: он отяжелел, гнулся к земле, будто старое дряхлое дерево. Он, молодой, пленительный бог, ступивший на земную твердь, выглядел жалким и обезображенным страхом мальчишкой. Красота его, по мнению судьи, довольно смазливая, ожесточилась; линию рта исказила уродливая гримаса, похожая на оскал. Глаза лихорадочно блестели, подернутые зыбкой поволокой, и камнем падали на дно чужих глаз, оставляя тягостное впечатление. Руки безжизненно свисали вдоль тела, цвет лица потускнел, короткие пряди волос слегка побелели, состарив Марстона лет на двенадцать. Живой покойник, уже выслушавший свой приговор, стоял перед судьёй. Такого человека, как Уоргрейв, трудно было испугать — с его выдержкой и стальными нервами — но даже он отшатнулся в сторону и поджал губы, чтобы сдержать удивленный возглас. Вид мужчины неприятно поразил судью, вызвал в нём чувство отвращения и малодушного страха. Марстон не двинулся с места, но сделал кое-что значительно похуже. Он осклабился, обнажив загрязнённые кровью зубы. — Почему ты не вырыл могилу? — спросил Марстон, не обращая внимания на кровь, стекающую по подбородку. — Пожадничал на могиле, оставил меня гнить здесь, в этом проклятом месте? Мертвец, он уже мертвец. Озлобленный своей внезапной кончиной, бессильный перед лицом небытия, он застрял в этих негостеприимных стенах, словно попавшаяся в паутину муха. К Уоргрейву вернулось прежнее самообладание. Ощущение собственного превосходства над несчастным Марстоном приободрило судью. Он вытянулся и спокойно сказал, стараясь говорить медленно: — Могил пришлось бы рыть слишком много. У меня на это нет времени. Марстону нет дела до других. Ему, как и всякому трупу, хочется обрести последнее пристанище в земле, способной поглотить его и остановить ход времени навсегда. Его мерзкая жажда ямы, достаточной лишь для одного ящика, показалась Уоргрейву ничтожной: Марстон словно ещё не понял, что он проклят, как и все здесь присутствующие. Руки мужчины приподнялись, чтобы тут же вновь упасть. Он тяжело осел в кресло и уже оттуда наблюдал за судьёй злыми глазами обиженного ребёнка. Нет, Марстон оставался весьма недурен собой, но эта мёртвая, блеклая привлекательность отталкивала. Разрушенная мраморная статуя, изъеденная червями с головы до пят. Уоргрейв усмехнулся про себя, когда это сравнение пришло ему на ум. Привиделся судье Марстон или нет, он не казался бредовой галлюцинацией — и все же был несколько часов как мёртв: на это красноречиво указывала красно-коричневая корка, кое-где стягивающая кожу чуть выше кадыка. Воротник рубашки был отныне безнадёжно испорчен. Марстон сверлил судью взглядом довольно долгое время, прежде чем последний сказал: — Я думаю, Вы и так знаете ответ. Это искупление, которого Вам было не избежать, несмотря на Вашу любовь, — он ядовито улыбнулся, — к быстрой езде. Энтони не изменился в лице, но губы его сильно задрожали. Он нечасто вспоминал тот день, но после внезапной смерти не осталось ничего, кроме горечи. Распластанные на земле тела не вызвали в нем тогда душевного отклика, словно Марстон глядел на плод чужой ошибки. Теперь же боль переломанных конечностей и украденное сердцебиение, вместо которого — звенящая пустота, настигло его, сбило с ног и долго, с жадностью бешеной собаки мучило, претворяя идею преисподней, из которой нет спасения. Судья лишь подтолкнул его к этой смрадной бездне, полной ужаса и тупого бдения без возможности положить конец страданиям. Плечи его затряслись, Марстон судорожно вцепился руками в подлокотники. Его мрачный проводник не шелохнулся. — Я подарил Вам быструю смерть, — заявил Уоргрейв, — Вам повезло, молодой человек. Энтони вскочил на ноги, внезапным порывистым движением вытянул из пиджака небольшую жестяную коробочку и швырнул её на руки судьи. Тому не было нужды проверять содержимое: стимуляторы, найденные у покойного, растёртые в белый порошок. Марстона трясло. — Вы — старый мерзавец! — прокричал он. — - Глубоко тронувшийся умом старик, которого точит опухоль! Кем Вы себя возомнили?! — судья молчал, выдерживая его безумный взгляд. — Вы убили меня, подсыпав какую-то дрянь, убили, не моргнув и глазом! Стояли там, среди прочих, смотрели на мою агонию, — он лихорадочно облизал красные губы, имея невероятно затравленный вид, — черт возьми, Вас что, это возбуждает?! Уоргрейв повертел брошенную ему коробочку в руках. Стимуляторы. В его случае тоже могут быть полезны. Марстон ожидает, что он поддастся, сломается. Связанный зависимостью, будет походить на него, брошенного на границе реального и потустороннего. — Вы первый, но Вы не последний, — задумчиво произнёс Уоргрейв, — сегодняшней ночью восьмой солдатик тоже покинет нас. Но… Вы первый. Знали бы Вы, что это за благо. Уступка присяжных. Недостаток улик. Марстон застыл вновь и стал совсем походить на труп. Его лицо угасло, потух блеск глаз. Он сделался почти призрачным под невозмутимым взглядом судьи. Марстон знал, что ничего не почувствует, и всё же протянул руку за коробочкой, которую судья ему любезно подал. — Я надеюсь, в Аду для Вас заготовлено особое место, — бросил мужчина, непослушными пальцами приподнимая крышку. Первый по счету солдатик. Отравленный греческий бог, осквернявший собой мир, слабо вдыхал порошок, не приносящий ему никакого удовлетворения, и постепенно отступал в тень. Уоргрейв чувствовал, что обиженный мертвец вернётся и будет говорить все то же самое, терзаемый внутренним бесом, снедаемый жаждой развоплотиться. Он будет беспокоить его бесконечно, но судья не уступит. Олицетворение свершившегося правосудия — его единственный стимулятор.