***
Девушка морщится, когда видит цветы. Она не любит цветы, потому что те, сорванные, напоминают ей о смерти. К тому же конкретно эти цветы — белые, а истинный цвет смерти, как она считает, — белый. Как стены в больничной палате. Как простыни, которыми накрывают трупы в морге. Как мраморные могильные надгробия. Джесс уговорил её лечь в больницу на лечение, и теперь каждый день её отец притаскивается сюда с букетом таких ненавистных ей белых астр. Астрид ненавидит не только цвет, но и эти цветы. Она вообще много чего не любит. Конечно, её состояние не улучшается. Врачи ведь сразу сказали, что она обречена. И чего ожидал Джесс, уговаривая ее пройти лечение? Подумаешь, плюс пара месяцев к её страданиям. Астрид привыкла все держать в себе, и чем больше у неё времени, тем больший груз висит на её плечах. И в голове за семью замками, чтобы не проболтаться. Чтобы не выплеснуть эту волну возмущений, негодований и бурь из ее души на первого неудачливо попавшего под руку встречного. К тому же, от лечения её постоянно тошнит и любимые эклеры сейчас пахнут какой-то тухлятиной, поэтому даже такое маленькое удовольствие теперь для девушки вне закона. Одно радует — в отместку она отвела Джесса к психотерапевту, который теперь трижды в неделю промывает её соулмейту мозги, помогая справиться с той психосоматической хренью, название которой она, конечно, не запомнила. Вообще, из-за лекарств её память сильно страдает. И Астрид кажется, что прошло уже несколько лет от их первой встречи. Она понимает, что это все ложь. Ей же оставалось жить всего пару месяцев на момент их встречи. А ещё сегодня она особо сильно сердится на невинные цветы. Сегодня она не смогла вспомнить имя своего отца. А это уже означает, что лекарства не только не действуют, но вообще не помогают. Болезнь прогрессирует. И скоро она забудет всех вокруг. Забудет себя. Потеряется как личность. А потом она забудет, как держать ложку, как пить и есть. Она станет такой жалкой, но ничего не сможет сделать — она больше не будет ощущать себя. Её мучения закончатся одним ранним утром, когда, проснувшись, она не вспомнит, как правильно дышать, и задохнется. Возможно, она даже не доживёт до утра — забудет это во сне. Забудет, что во сне тоже надо дышать. Она ненавидит лекарства.***
Иккинг обожает приходить по вечерам. Вообще, он приходит уже, когда время для посещений уже успешно прошло, однако он знаком чуть ли не со всей больницей и его без проблем пускают. Ему нравится наблюдать за закатом с крыши больницы. Желтый солнечный диск мягко исчезает за домами их скучного города, окрашивая небо в нежно-розовый оттенок, который превращается в алую-алую кровь. А потом приходит темнота. И звезды. Сияющие, мерцающие маленькие точки, готовые погаснуть от едва уловимого порыва ветра. И вот они, двое, обреченные на муки, смотрят друг на друга. - И как же все-таки тебя зовут, Джесс? — почти беззаботно спрашивает Астрид, пытаясь подавить тошноты и выглядеть нормально. Джесс колеблется. Он никому не говорил своего настоящего имени, потому что оно тоже причиняло ему боль. Он выдыхает. — Иккинг. Меня зовут Иккинг, — с натяжкой произносит он. — А меня Астрид. Приятно познакомиться. Астрид — голубоглазая блондинка с красивой, обезоруживающей улыбкой, которой он не может противостоять. И она смеётся, и он, сначала нехотя, но потом тоже смеётся. И Иккингу впервые за долгое время становится хорошо. И им обоим за долгое время становится хорошо. У них все впереди. Хотя бы эта пара месяцев.