Давай поженимся

Они сидят над этими бумагами уже третьи сутки. Цуна трёт усталые глаза, с неприязнью смотрит на договоры и контракты, на исследования Верде, пестрящие непонятными словами, и выкладки по финансовым затратам, составленные Маммоном — от сумм с частоколом нулей нехорошо ноет в желудке. — Савада, не спи, — Занзас щелкает пальцами перед носом Цуны, и тот бессмысленно таращится на его руку. Прикрывает глаза, проводя ладонью по лбу и волосам, и, прежде чем осознает смысл слов, произносит: — Давай поженимся. — Что... До Занзаса не сразу доходит — по инерции ещё пару секунд он вбивает в ноутбук имена и цифры. — Я тебе в завещании Вонголу отпишу. Как любимому супругу, — с лёгким воодушевлением продолжает Цуна. Расправляет плечи, обводит комнату посветлевшим взглядом. — Несчастный случай подстрою самолично, комар носа не подточит — мне покой, тебе место одиннадцатого босса. Что думаешь? — Ах ты сопляк!.. Занзас багровеет, хватая ртом воздух, но не успевает ничего высказать — Цуна легкомысленно перебивает: — Хорошо, Занзас, фату надену я, — и закрывается бумагами. Он знает репертуар босса Варии наизусть и уже пару раз проговаривал все ругательства с ним в унисон — чем злил Занзаса ещё сильнее. Зато после тот на время переставал обзываться. Но в этот раз Занзас удивительно лаконичен: — Пошёл на хрен! — Это предложение? — весело и деловито интересуется Цуна. После двух нервных ночей он чувствует себя немного безумным. — Извини, мама учила меня на первом свидании дарить цветы... После этих слов его выставляют вон, пинком. А потом он от души хохочет под дверью: «Соглашайся! Наш шеф-повар готовит отличный глинтвейн!» ещё пару минут, но Занзас не внемлет и не соблазняется ни статусом, ни завещанием, ни огромным погребом Вонголы. Зато со вкусом палит изнутри, выбивая щепки чуть выше головы босса. Следующие три месяца Занзас ведёт дела с Цуной только через посредника. Сквало всё пытается вызнать, что же случилось — любопытство сгубило не только кошек, — но не преуспевает. Цуна загадочно улыбается и молчит. Он сам не знает, что на него нашло. И ни минуты не жалеет о сделанном. Неожиданно приятное ощущение игры с огнём затягивает — и Цуна суёт руку в пасть тигра снова. Занзас молча пытается его поджарить. Они мутузят друг друга минут десять, после чего позволяют Хранителям растащить их. Стресс сброшен, можно двигаться дальше. В шутку и ради забавы, с каким-то мальчишеским азартом и одновременно обстоятельностью мафиозного босса, которого статус и положение обязывают быть серьёзным и отдавать предпочтение дорогим и брендовым вещам, Цуна рассматривает в журналах костюмы для венчания. И думает, что ни ему, ни Занзасу белое не подойдёт. Он делится этими соображениями как бы между прочим, за чашкой кофе в особняке Вонголы летним вечером — и босс Варии недовольно отзывается: — Женой будешь ты. — Это что? Комплекс неполноценности? — задумчиво спрашивает Цуна, рассматривая свадебную фату на экране ноутбука. — Только если у тебя. — Почему у меня? — он поднимает взгляд. Лучи заходящего солнца греют плечи, брызжут алым золотом из-за спины гостя. И картина в целом бодрит не хуже свежесваренного кофе. — Знаешь, — сделав глоток, Занзас облизывает губы и прищуривается, как тигр перед прыжком, — маленькие мужчины любят всё большое, Савада. Цуна хлопает глазами, глядит то на своё кольцо Неба, то на наручные часы с массивным браслетом, то на Занзаса и мягко, терпеливо улыбается: — Ну, вот ты из моего недостатка и станешь достоинством. «И я, между прочим, твоим». Занзас скрипит зубами. Три года, и в этой маленькой игре Цуна всё ещё ведёт. Спустя пять лет, в Австрии, навестив вдову одного покойного дона, которому обещали позаботиться о благополучии семьи, Цуна понимает, что давно не думал о Занзасе; последние восемь месяцев у них не было причин встречаться. Но, прогуливаясь по Вене, Цуна вспоминает уже старческие руки синьоры Франчески и словно вросшее в безымянный палец золотое кольцо, её кружевные платки и холодный, властный прищур — и заходит в ювелирный. Там, растерянно покачиваясь на каблуках, Цуна полчаса рассматривает витрину с кольцами: простые узкие или широкие полоски и массивные перстни с бриллиантами; нервирует продавцов своим напряжённым молчанием. От вопроса «какой размер пальца у вашей невесты, господин?» он, неловко рассмеявшись, выскакивает на улицу, и вечерний воздух охлаждает горящее лицо. Вена пахнет мятой, шоколадом, лакрицей и кофе. Мокрым камнем и почему-то лошадиным навозом. Крыши домов ещё в позолоте заходящего солнца, а внизу мостовые залиты дрожащими сумерками. Всё так абсурдно, так необычайно реально — и Цуна чувствует лёгкий приступ головокружения и забытый вкус паники. Глупости — думает Вонгола Дэчимо и садится в машину, которая увозит его в аэропорт. В машине, везущей их на собрание Альянса спустя три года, он мается дурным настроением и снова прибегает к любимому средству: — Занзас, выходи за меня замуж. Занзас смотрит на него скептически. Цуна мысленно уточняет: как на больного. — А как же та девка? Сестра твоего Хранителя Солнца. — Мы просто друзья... — помедлив, отвечает Цуна. — Ей нечего делать в Вонголе. — А меня, типа, не жалко? Эгоист, — с наслаждением втыкает ответную шпильку Занзас. — Не думаю, что найдутся камикадзе, желающие тебя похитить, — Цуна в ответ улыбается уголком рта. — Один тут сидит, — хмыкает босс Варии, отрезая маленькой гильотиной кончик сигары. — Ты мне льстишь, это был не я. Ну, так как? В салоне тепло и комфортно, совещание только через полтора часа — и оба знают его итог. — Я не умею готовить. — Я тоже. — Храплю. — Я куплю беруши. — Я обижусь, — идёт ва-банк Занзас. — Хорошо, я куплю и тебе беруши, — благосклонно соглашается Цуна. — Ну ты и говнюк, Савада. — Нет, просто женатый мафиози выглядит солиднее, — Цуна поворачивает к Занзасу голову, смотрит с лёгкой полуусмешкой, открыто и прямо. По салону скользят жёлтые пятна фонарей и кислотно-разноцветные — неоновых вывесок и реклам, мимо которых несётся машина. — Я выйду замуж только по любви, — мстительно произносит Занзас, вытащив сигару изо рта, и Цуна напускает на себя скорбный вид. — Уел. И тоже тянется за сигарой. Это превращается в причудливое ощущение незыблемости привычных вещей — один и тот же вопрос и ответ, каждый раз немного разный, но не меняющийся в сути. Жизнь в движении, но определённые вещи в ней уверенно стабильны. Через два года, в ресторане Цуна повторяет своё предложение. Занзас смотрит невыразительно, не переставая разделывать ножом и вилкой сочное мясо. — Шестьдесят процентов акций Borsa Italiana Group и поместье в Санта Мария ди Леука — переведёшь на меня сразу. Тогда подумаю. Цуна хмурится и рассеянно стягивает с груди салфетку. — Какой ты жадный, Занзас, — с укором говорит он. — Это мне тебя придётся терпеть, считай моральной компенсацией, — вкрадчиво поясняет босс Варии и, пригубив вино, добавляет: — Иемицу с поста Советника попрошу, вот что ещё. — Он-то тебе чем не угодил? — Анекдоты про тёщу знаешь? Цуна вздыхает. Ему не жалко ни акций, ни поместья, слова об отце он просто пропускает мимо ушей. Но шутка приобретает новые, тревожные горизонты. Или ему только кажется? — Савада, задрал ты меня своим вопросом! Семнадцать лет уже на мозги капаешь, где кольцо? — К-какое кольцо? — Обручальное! Занзас скалится, загоняет в магазин обойму и передёргивает затвор. Чистка и сборка оружия завершена, дуло пистолета смотрит в сторону Цуны. Тот неловко улыбается: — Так ты согласен? — Сватаются с кольцом, — серьёзно сообщает босс Варии и усмехается: — Ну и где? Кольцо Цуна выбирает две недели, обойдя десятки ювелирных и даже слетав в другую страну. А когда, наконец, решается, то растерянно смотрит на бархатную коробочку у себя в руках, подбрасывает-ловит её, сует в карман и думает, что шутка и правда затянулась. В особняке Варии, в просторном пустынном холле его накрывает. Руки потеют, во рту пересыхает, рубашка мерзко липнет к спине, а галстук душит удавкой. Луссурия, спустившись со второго этажа, смотрит на него удивлённо, всего такого в костюме и даже с розой в петлице. А когда слышатся шаги и голос Занзаса, Цуна, хохоча, выскакивает на веранду. Он смеётся до слез, держась за живот, понимая, что если сейчас пошлют — адрес ему давно известен — он этого не простит. А если дадут согласие... то — что? Ночью Цуна влезает в кабинет Занзаса через окно, словно герой дешевых романов, и оставляет коробочку с кольцом на столе. Рядом с береттой. И следующие несколько суток вздрагивает от любого громкого звука, телефонных звонков, хлопнувшей двери. По затылку течёт противный холодок... Ужин у общих знакомых проходит как обычно. Словно ничего и не было. Цуна смотрит на голый безымянный палец левой руки босса Варии, слушает его насмешливую ленивую речь и понимает — ничего и не было. Он чувствует себя обманутым и свободным. Маленький частный самолёт набирает высоту, жмётся к чёрному от пепла, в бурых отсветах небу — а внизу горит Милан. Там настоящий ад, его лик обращён в небо; грохот и треск огня наполняют воздух. Цуна лежит на медицинской каталке, в копоти и крови, пищат приборы, он сам дышит отрывисто, с трудом проталкивая воздух в лёгкие и из лёгких. Занзас где-то рядом, его не видно. Где-то рядом и медбрат, если не застрелили при взлёте. Альянс в расколе, Семья жива, друзья в относительной безопасности. Но ещё ничего не закончилось. И Цуну немного лихорадит. — Ну вот, был бы моим супругом, пришлось бы делать скорбную мину… ещё и соболезнования принимать... если помру, — бормочет он с улыбкой, болезненно сведя брови. — А так у тебя ещё есть шанс сплясать на моих похоронах, — облизывает спёкшиеся губы. — Что-нибудь весёлое... ладно?.. Терпеть не могу все эти чопорные сборища... Он замолкает резко и разлепляет глаза. Занзас нависает над ним, упирая руки по обе стороны от его головы. Смотрит зло и пристально... испытующе. А у самого носа Цуны болтается кольцо, надетое на цепочку. Оно свисает с шеи Занзаса, вывалившись из выреза рубашки. То самое... — Ещё одно слово — и я выкину тебя к чёрту! Слова застревают в горле, сердце бешено частит, и Цуна кашляет кровью, задыхаясь. В глазах темнеет, кто-то — Занзас или медбрат? — осторожно вытирает ему лицо влажным платком и смачивает губы водой, а он думает, что мир сошёл с ума. Когда сознание проясняется — Занзас неподвижно сидит неподалёку, в кресле. Ярость кипит в тёмных глазах спрятанной под толщей земли магмой, и это лучшее успокаивающее для Цуны в этот момент. — Сколько? — спрашивает он тихо. — Сколько лет мы уже так... — Двадцать четыре. Точно, ему было двадцать, когда он ляпнул эту глупость в первый раз. — Ещё год, и будет серебряная годовщина, — сипло смеётся он, но Занзас не улыбается шутке. — Протянешь ещё год, надену кольцо, — говорит неожиданно. — Хватит уже. Надоело. Остаток пути они проводят молча. То погружаясь в забытьё, то выныривая из него, Цуна мучается страхом. Самая ужасная сделка в его жизни — самая нежеланная, самая заманчивая, самая сложная и не требующая почти ничего, чего не мог бы или не хотел сделать Цуна. Но шутки, став неотъемлемой частью жизни, не должны превращаться в реальность, как дурной сон поутру. Это почти как Рокудо Мукуро, захвативший власть над его телом, или Бьякуран, уничтоживший все миры, или Вендиче... Эта ответственность нарушает незыблемость привычных вещей. Она меняет мир. Она меняет жизнь. Она меняет их самих. Цуна в отчаяньи молится. Но небо черно и глухо, оно исчерпало свой запас милосердия на сегодня. В кабинете тихо и прохладно, шторы отдёрнуты, и бледный утренний свет дымкой просачивается извне. Цуна застёгивает запонки, надевает пиджак и подходит к полке. Берёт бутылку «Крейга» и смотрит в зеркало: он — босс Вонголы, ему сорок пять. Он всё ещё холост и у него седина в висках. Усмехнувшись, Цуна наливает в гранёный стакан бурбон, салютует своему отражению и отпивает. — Не рановато ли пить, Савада? — низкий хрипловатый голос за спиной приятно щекочет насмешливыми нотками. Цуна улыбается в стакан и оборачивается к Занзасу: — Я сегодня вступаю в брак, мне можно.