Iridescent

Тебе 23. Тебе 23, ты стоишь передо мной и ребятами, хилый, тощий, смотришь немного загнанно и можно даже подумать, что ты боишься. Кто знает, возможно и так. Но стоит тебе запеть — все меняется. Ты кричишь, рычишь, скримишь, делаешь это так, как никто не делал до тебя. А я не могу отвести взгляд. Похоже, именно тогда я влип, именно в этот момент понял, что не отпущу тебя больше. Ни из группы, ни от себя. Тебе 24. На твоих руках уже языки пламени, а в копилке группы уже первый альбом. Успешный альбом. И я не знаю, было бы ли так, если б не ты. Нас приглашают на фестивали, начинают узнавать. А я всё так же наблюдаю за тобой. Тебе 27. Который год мы активно работаем, ты поешь, я пишу. Ты носишься по сцене, выворачиваешь свою душу, крича, что «бросаешь привычку», а сам… А сам же бросить не можешь. После концертов на тебя страшно смотреть. Забрать тебя, заливающего алкоголем свои самые страшные воспоминания, с баров и кабаков не может никто. Ты просто не даешь этого сделать. Никому, кроме меня. И если сперва я не понимал, почему именно так, то сейчас я благодарен богу, что я могу хотя бы как-то на тебя повлиять, успокоить, возможно во что-то поверить. Но в то же время я начинаю что-то осознавать и чувствовать, такое, что я не в состоянии даже объяснить. Тебе 30. Наконец после выступлений и записи я вижу тебя не невменяемым, с расширенными зрачками и заплетающимся языком, а спокойного, улыбающегося. Возможно, так на тебя повлияла Талинда, но, кажется, есть что-то еще. Тебе 30, но ты всё так же дурачишься, пытаясь пощекотать меня, заливисто смеясь, когда я «мщу». Но чтобы кто-то еще тебя касался без особой надобности — редкость. Это странно, но мне, почему-то, нравится. Это заставляет почувствовать себя особенным. Наверное, поэтому я и бросаю порой все свои записи и сведения, и просто иду тебя «терроризировать», бегать кончиками пальцев по бокам, пересчитывая ребра. И смеюсь сам, подхватывая твой хохот. Тебе 31. Что-то кардинально меняется. На сцене ты перестаешь стесняться объятий, постоянно носишься передо мной, сверкая голым торсом. И вроде бы чего такого, но есть одно но… Я реагирую на тебя абсолютно не так, как должен был бы. И сам же начинаю чаще тискать тебя, обнимать, а ты смеешься, когда видишь мою реакцию на твою какую-то пошловатую шуточку. Я, почему-то, чувствую себя удивительно счастливым. Тебе 33. И, по-видимому, ты решил отдохнуть от меня и группы в целом, погрузившись с головой в Dead By Sunrise. А я боюсь себе признаться, но я скучаю. Скучаю по тому, как ты просто вырубался у меня на плече прямо в студии, постепенно съезжая вниз, чтобы в итоге вполне себе удобно устроиться у меня на коленях. Скучаю по тому, как ты пританцовывал, слушая какой-то новый, только придуманный ритм, умудряясь при этом пару раз наступить половине группы на ноги и свалить что-нибудь. Я был на концертах твоего сольного проекта, не всегда даже так, чтобы ты меня видел. И, наверное, ревновал. Иначе я не могу объяснить свои реакции на тебя на сцене, с еле подведенными черным глазами, вроде бы ничего себе такого как со мной не позволяющего. Ревновал… Тебе 34. Ты, такой довольный, такой действительно счастливый от выхода нашего уже четвертого альбома. Парни на радостях поехали куда-то в паб, они иногда могут себе это позволить. Но не мы с тобой. Мы же — там, где все и творится, на студии. Вроде всё как обычно, за исключением дичайшей эйфории от результата нашей работы. Но вот чего я никогда не мог предугадать, так это того, что один единственный вечер изменит всё. Просто ты, на радостях обнявший меня. Просто ты, отчего-то чуть ли не мурлычащий. Просто твои губы, которые внезапно накрыли мои. А я ответил на поцелуй. Тебе 35. Мы в туре, и я первый раз в жизни благодарен богу за то, что в отеле, где мы остановились, что-то перепутали, дав вместо шести одноместных номеров три двухместных, благо с двумя разными кроватями. С тобой в одной комнате кроме меня никто точно бы не ужился, ребята это знали. А я знал то, что вернулись твои кошмары… До сих пор в ушах стоит твой крик, когда ты проснулся в холодном поту, едва ли не задыхаясь. Я мигом подлетел к тебе, даже не зная, что делать. А нужно было лишь обнять тебя, хватающего ртом воздух, пытающегося ухватиться за меня, и тихо запеть те слова, которые ты сам же и написал: Do you feel cold and lost in desperation? You build up hope, but failure's all you've known. Remember all the sadness and frustration, And let it go Тебе 38. И похоже никто еще не слышал, чтобы я так матерился. А как я могу не материться, если ты умудрился допрыгаться и сломать ногу? После больницы я тебя практически постоянно таскаю на руках, ведь с костылями не всегда можно добраться куда-то, куда тебе непременно надо. Я эти же костыли и крашу. И каждый раз, когда ты с гипсом стоишь на сцене — играю, не глядя на инструмент, но внимательно наблюдая за тобой. Ты знаешь это, чувствуешь спиной мой взгляд, и, видимо, тебе это нравится. Тебе 41. И у меня такое ужасное ощущение, что ты потух. Глаза, улыбка, даже движения, всегда яркие и наполненные эмоциями стали тусклыми. Смерть Криса тебя сломала, и теперь страшно мне. По настоящему страшно. Я всегда был с тобой, когда ты пытался уйти из жизни. Я боюсь не успеть. Тебе 41. Ты устал от жизни и не понимаешь, как быть дальше. Тебе 41. Я снимаю тебя с петли. Успел… Тебе 42. Тэл и Анна — просто сокровища. Они прекрасно знали, понимали, что что-то между нами большее, чем просто крепкая дружба. Похоже еще с того самого первого поцелуя. А я абсолютно не жалею об этом. Если бы не их понимание, не было бы того, что есть сейчас. Тебе 42, и ты лежишь рядом со мной, обнимая меня за талию. Лениво водишь пальцами по моей грудной клетке, а потом останавливаешься, замирая ладонью где-то на уровне солнечного сплетения. Прошло больше года после того случая, и с того момента ты часто так делаешь, просто не объясняя это. Говоришь, что именно там душа, что именно там становится тепло, когда я рядом. А я просто кладу свою ладонь поверх твоей, чуть сжимая пальцы. Мы не часто говорим друг другу «Я тебя люблю». Это и не нужно, слова, как ты сам и уверен, могут врать, а вот действия — нет. То, что ты делаешь для меня, каждое утро улыбаясь, обнимая по поводу и без — уже не требует объяснений и озвучки. А ты просто знаешь, что я люблю тебя. Любил и раньше, но боялся признаться. И я знаю, что все будет хорошо. Слишком много настрадался ты в своей жизни, да и у меня все не так гладко было. Всё обязано быть так, как мы хотим. Так и будет. Нужно лишь иногда вспоминать то, что было, и отпускать, чтобы хорошее проходило в нашу жизнь. А пока мне ничего не надо. Лишь ты, живой и рядом со мной. Remember all the sadness and frustration, And let it go. Let it go...