finita est comoedia

      Дазай целует каждый кончик длинных пальцев, едва касаясь кожи языком. Он зацеловывает тыльную сторону тонкой ладони, прослеживает путь к запястью, оставляя прямо над рисунком синих вен отчетливый отпечаток зубов. И поднимает глаза. Фёдор глядит, как всегда, надменно и холодно, но морщинка на лбу выдаёт в нем мастерски подавляемое смущение.       Они сидят в холодной спальне съемного жилья, затерянного в окраинах среди промасленного воздуха, вырывающегося из промышленных труб. Ветер с моря врывается в щербатое окно, обнимает за плечи, и Дазай жмурится. Дазаю кажется, что он завис где-то в другом мире с единственным живым человеком, оставив позади сотни картонных кукол, макетов людей. Им овладевал трепет и любопытство, схожее с теми, что испытываешь, когда посещаешь храм иного вероисповедания. Но тогда человек напротив - точно Бог. А этого Осаму признавать не хотел из банального упрямства и чувства соперничества.       Понимая, что задумался, глядя в эти невероятные глаза, Осаму тянется к Федору, к воротнику его рубашки, попутно расправляясь с диковинными застежками. Достоевский хмурится, упираясь ладонями в чужие плечи и раздумывая, оттолкнуть или притянуть ближе. Осаму обманчиво нежно гладит по голове, но Достоевского не проведешь. Он знает, что через секунду длинные пальцы намотают чёрные пряди, грубо запрокидывая голову назад и открывая беззащитную шею. Так и выходит. Чередуя жесткость и ласку, Дазай приникает губами к горлу и не чурается оставлять тёмные засосы и отпечатки зубов. Они хватаются друг за друга, перемещаясь в горизонтальную плоскость. Федор наконец решается и притягивает детектива к себе, а Дазай нагло вклинивает колено меж чужих бедер. Он наслаждается мнимой властью, которую ему позволяют лишь сегодня, лишь потому что они оба уже летят на полной скорости в бездну, утягивая за собой весь остальной мир. Он наслаждается, но знает, что ему будут противиться, но это лишь разжигает азарт в его бедовой душе. Федор все отчаянее цепляется за чужие плечи, когда его намеренно медленно обнажают. Он никогда не признаётся, что это его первый подобный опыт, но Осаму и сам это видит, отмечая и немного неловкие движения, и смущение и сосредоточеность, залегшие в глазах.       Детективу нравится чужое тело, хорошо сложенное, пусть и исхудавшее, словно после тяжёлой болезни. Он ведёт пальцами по очень светлой, словно снег, коже, пересчитывает ребра и шрамы, словно прощупывает слабые места. Достоевский подавляет желание сбежать из собственного убежища и позволяет изучать себя. Уже нет смысла носить фарфоровые маски, треснувшие прямо на лицах и оцарапавшие кожу. Нет смысла юлить и скрывать. Они подошли к краю пропасти и у них есть совсем немного времени, прежде чем их столкнут вниз.       Дазай тем временем уже почти обнажен, за исключением бинтов, скрывающих все то, что не скроет одежда и лукавый взгляд, предостерегающий от вторжения не в свои дела. Их уже стягивает сам Федор, не слушая возражений и не давая себя остановить. У него самого на теле много шрамов, пусть они и нанесены не самолично. Достоевский срывает их все с той же напряженной сосредоточенностью, которая сковывает все его действия, начиная с того момента, как они добрались до кровати. Дазаю это надоедает, и он прижимает оба запястья Федора к кровати и раздраженно шипит что-то малоосмысленное. Федор упрямо поджимает губы, но позволяет противнику самому руководить процессом. Поворачивать назад поздно, но их война за звание лучшего продолжается даже здесь и сейчас. Порядком потрепанная и усталая война. Перевернув весь мир, сломав привычный ход времени, сдвинув моральные устои, что лелеялись веками, они все так же остались ни с чем. Игра в богов закончилась ничьей. Они целуются отчаянно и устало, стукаясь зубами и смешивая слюну. Дазай настойчиво зацеловывает все лицо, не давая Федору опомниться и почти полностью накрывает его своим телом. Тот в свою очередь вжимается спиной в кровать и все никак не желает расслабляться. Что ж, сам виноват, потому что у Дазая совсем нет сил на нежности вроде толковой растяжки. Он делает все быстро, преодолевая сопротивление мышц и сопротивление Федора, который в отместку сильно сдавливает коленями талию, а пальцами плечи. Останутся синяки. Интересно, успеют они сойти или его убьют раньше? Достоевский невольно задыхается, когда в нутро врывается острая резкая боль, но для Дазая это лишь повод скользнуть меж приоткрытых губ языком, упиваясь болезненным поцелуем. Он одновременно с толчками ритмично толкается в чужой рот, и постепенно воздуха начинает критически не хватать. Достоевский под ним мечется, беззвучно снося и боль, и наслаждение. Смятение в его глазах достигло пика, ведь к боли он привык, а вот к ласке... Дазай движется, постепенно сбиваясь с ритма, ведь горячее возбуждение с самого начала было слишком сильным, чтобы долго его терпеть. Ночной влажный воздух разрывают сдавленные полустоны-полухрипы, хотя хочется кричать во весь голос. Кричать от боли, страха и абсурдной эйфории, что доступна лишь тем, кто наконец позволил себе то, что должен был совершить уже давно. Федора сильно выгибает в приступе сладкой судороги и его безвольное тело вновь опадает на простыни. Дазай доводит до предела и себя за считанное количество толчков и замирает, не в силах встать с Достоевского. Его губы оказываются аккурат над чужим ухом и запретные для них обоих слова срываются и повисают в пыльной тишине, моментально разбивая оба их мятущихся сердца. * * *       Когда на улице раздаются взрывы и вопли сирен, они держутся за руки и на два голоса читают молитву, поминая ушедших. Они почти не шевелятся, ведь знают, что по окнам начнут стрелять, лишь заметив движение. Там, снаружи умирает в агонии их война, иступленно забирая с собой все живое. Они делают шаг навстречу своему финалу, не размыкая рук, пока вокруг в обломках догорает старый грешный мир.       Дазай смотрит на Федора, который продолжает шептать бескровными губами молитву за упокой, а потом вновь целует его, а в их тела огненными осами вонзаются пули. Земля оказывается совсем рядом, как и глаза Достоевского, такие ясные и живые, хоть их обладатель уже мёртв. Мутнеющий взгляд фиксирует отдельные детали - вытекающая из чужого рта струйка крови, склонившийся над ними человек в военном, приближающаяся тяжесть приклада, целящегося в висок... ...и оглушающая темнота.