сублимация ностальгии

Лето разбегается ртутным столбом термометра за окном. Начало июня беспощадно жарит — тридцать пять по Цельсию, пластилиновый асфальт. Вентилятор выкручивает третью скорость из трёх, лопасти сливаются в один монотонный звук. На Джексоне белая майка, заляпанная мороженым в двух местах. Он ерошит волосы ленивым движением — сам медленно растекается так же, как вчерашний шоколадный рожок. В топе вишлиста Джексона сейчас безусловно ледниковый период, а не учебники по корейскому, которыми он обещал завалить себя на все каникулы. Солнце запутывается в шторах и бросает лучи на стены. — Мои мозги сейчас — всего лишь жалкая лужица в стенках черепной коробки, — завывает Джексон, когда в динамике телефона зевает Джебом. — Лучше бы рассказал что-нибудь новое, — голос у Джебома такой, будто он только проснулся, где-то на фоне слышно такой же гудящий вентилятор и работающий телевизор. Джексон свешивает руку с кровати и подставляет её под прохладный ветерок, пинает одеяло куда-то в ноги. Спина влажная, и ткань футболки липнет между лопаток. — Не хочешь прогуляться вечером? — Погоду видел? Я ещё не хочу становиться омлетом, — Джебом жуёт что-то в трубку и параллельно с этим хлопает дверцой холодильника. — Тогда мне остаётся только пожаловаться учительнице, что ты не захотел мне помогать с практикой корейского, — обиженно тянет Джексон и готовит в голове список аргументов, по которым Джебом должен выползти на улицу сегодня. — Ты закончил? Тогда пока, — Джебом кладёт трубку до того, как Джексон успевает открыть рот. Первое в списке аргументов: я соскучился по твоему лицу. Практика корейского, конечно, там тоже есть — каким-нибудь тысяча двадцать пятым пунктом. Джексон представляет, с каким лицом Джебом кладёт трубку, и слабо улыбается. Этим лицом Джебома он доказывал самому себе, что Джебом не робот и не машина — это тот самый момент, когда он сдерживает смех или улыбку, но проваливается по всем фронтам, морщит лицо. Джебом постоянно так делает, когда пытается не засмеяться в классе, чтобы не получить очередной выговор; когда стебётся над кем-то из общих знакомых и знает, что Джексон слушает; когда Джексон неистово фейлится, и в Джебоме борются дружеские чувства и желание поржать. Джебом слишком часто строит из себя взрослого: заставляет называть себя «хён», хотя разница в возрасте просто смешная, снисходительно относится к людям и чересчур избирателен. Но сквозь это всё равно видны его искренне подростковые черты, для Джексона они просто искрятся и бьют фонтаном – ему кажется, что он замечает каждый из таких моментов, видит в Джебоме такого же ребёнка. Спустя десять минут Джексону в катоке прилетает джебомово «во сколько?». Мажет Джексона просто невыносимо. Они встречаются на набережной, когда жара спадает самую малость. Джексон опаздывает на пятнадцать минут, и на последнем повороте его чёлка уже липнет ко лбу, хотя он совсем недавно вышел из душа. Джебом сидит на бордюре, заткнувшись наушниками, на нём огромная футболка со Снупдогом. Из-под шорт торчат острые коленки, Джексон цепляется за них взглядом – Джебом не загорал ещё, готовится к экзаменам, весь бледный и тонкий. Джебом поднимает глаза, заметив приближающиеся найки Джексона, и встречается с ним взглядом. В Джексоне что-то тикает, щёлкает. Он начинает сбивчиво извиняться, что задержался, рассказывает какую-то офигенную историю про соседскую собаку и её хозяйку, которая живет напротив. Джебом наматывает наушники на телефон и кидает его в карман рюкзака. — Ладно тебе, пошли уже. Мимолетно касается плеча Джексона, подталкивая вперёд — его горячая ладонь соприкасается с ещё не успевшей нагреться кожей. Джексона бьёт многовольтным. Он отстаёт на два шага, а потом широко улыбается и закидывает руку на шею Джебому, планируя их вечернюю прогулку вдоль Хангана. Джебом недовольно морщится, а когда лицо Джексона становится слишком близко, беззлобно толкает его плечом в грудь. — Слишком жарко, — машет рукой перед лицом, — давай сначала возьмём попить. — Это всё потому что ты такой горячий, — бомбардирует его нервы Джексон и пихает в ответ. Джебом со смешком улыбается, поджав губы. Дружеские приколы Джексона выходят на новый уровень — иногда он сам не знает, что имеет в виду. Ему даже интересно, о чём думает Джебом, когда скрывает смущение огромным запасом второсортных саркастических комментариев. Они идут практически в ногу, Джексон замечает это случайно, когда бросает взгляд на часы. Джебом кажется ему каким-то недостижимым. Не сейчас, конечно, сейчас Джексон задевает джебомову ладонь, когда машет в сторону красочного ларька со сладостями, а Джебом даже не замечает. Но Джексон не понимает его, и это немного пугает: Джебом открытый, иногда слишком, даже сейчас рассказывает о дне рождения дяди, на котором впервые напился перед родителями (смеётся в середине истории, и у Джексона щемит), не цепляет на себя какие-то маски. Джебом никогда его не обманывал. Но потом оказывается, что у него не одна кошка, а целых три, что он пишет лирику для песен, которые никогда не пробовал записывать. И кажется, что спустя столько времени Джексон так и не смог занять хоть какое-то место в его жизни, чтобы знать эти мелочи. В них нет ничего важного, но они делают людей ближе. Кто этот человек, который весь год списывал у него домашку по английскому в туалете на большой перемене? Джексон иногда боится, что не знает. У Джебома в рюкзаке гремят две бутылки пива, пока они пытаются найти место, чтобы присесть. Дует прохладный ветер, у него смешно разлетается неуложенная чёлка, а Джексон назойливо тянется её поправить. Джебом, наверное, даже не представляет, как он может выглядеть со стороны. Когда он сосредоточенно что-то высматривает, когда пробегается по губам кончиком языка, когда широким движением поправляет лямку рюкзака… Свободных мест оказывается слишком мало: после двадцати минут ходьбы Джексон с разочарованным стоном падает на газон. Он отказывается подниматься, но потом всё-таки развязывает с пояса свою клетчатую рубашку и расстилает на земле, потому что Джебом «долбаный чистоплюй» и «вечно всё пытается испортить». Пока Джебом открывает обе бутылки, Джексон считает парочки вокруг и сбивается после шести. Где-то вдалеке тявкают друг на друга маленькие собачки, а правее мигает вспышка айфона в попытке сделать хорошее фото для инстаграма. Джексон ковыряет ногтем влажную от конденсата этикетку на бутылке. Он пялится на Джебома, залипнувшего на мелкие волны, и это, наверное, слишком громко, но Джексон не привык об этом задумываться. Фонарь в нескольких метрах поливает газон мягким светом. — Нужно будет как-нибудь покататься здесь на скейтах, — задумчиво говорит Джексон, переводя взгляд на асфальт, когда Джебом выходит из своего транса и обращает на него внимание. — Ага, — соглашается Джебом. — Когда людей поменьше будет. — С хёнами? — спрашивает Джексон просто чтобы что-то спросить. — Много кто уезжает, — жмёт плечами Джебом. — А. Я забыл. — Дурак, — простая констатация факта. Джексон не отрицает. Джебом делает большой глоток пива — Джексон жадно карабкается глазами следом за кадыком. Иногда ему кажется, что нужно быть полным придурком, чтобы вслепую упасть в яму под названием «Им Джебом». — Да ты и сам не особо умный. Джебом игнорирует, подкладывает рюкзак под голову и ложится на спину. Из кармана рюкзака слышно, как в наушниках играет не выключенный Джебомом плейлист — Джексон пытается навскидку различить мелодию, но в голове только The Doors, и он откладывает эту затею. Лицо Джебома находится в сантиметре от коленки Джексона, даже при таком освещении ему видно две родинки под бровью и чуть влажные после пива губы. Искусственный свет струится по лицу и меняет его цвет, такие изображения хранить бы на плёнке или где-нибудь в кошельке, но явно не судорожно пытаться запечатлеть это в дырявой памяти Джексона. Джексон поспешно отводит глаза, потому что он уверен, что ещё одна секунда, и его вырвет на Джебома каким-нибудь приторным признанием, которое будет ещё хуже, чем клубничное молоко. — У тебя было когда-нибудь такое, что ты смотришь на человека и думаешь «а что, если я его сейчас поцелую»? У Джексона взгляд расфокусированный, как будто смотрит не на Джебома, а сквозь него. Не то чтобы он собирался. Не то чтобы он не думал об этом. Джебом поворачивается набок и подпирает рукой голову. По нему видно — нет, не было. Девочки из параллели думают, что Джебом мог бы быть героем романтической манхвы, а Джексон знает, что нет, что Джебом просто прямолинейный баран, и если он хочет что-то сделать, то делает, а не составляет списки «за» и «против», не советуется с хёнами и явно не представляет себе это перед сном, прокручивая разные варианты событий. — М? Ты о ком? — Да так. Абстрактно, — Джексон выдерживает серьёзный взгляд секунд пять, а затем взрывается громким высоким смехом. И потом искренне надеется, что это не отдаёт фальшью. Джебом отвечает ему улыбкой, и непонятно, то ли он щурится на него, то ли просто чем-то очень доволен. Джексон протягивает ему бутылку и подставляет горлышко, чтобы чокнуться. — Выпьем за лучшее лето! — За лучшее лето. Джексон допивает залпом, а потом тоже ложится на спину, кладёт голову на джебомов плоский живот. Джебом не отталкивает, даже даёт Джексону устроиться поудобнее. А потом Джебом ерошит его волосы, глядя на небо, но Джексон списывает это эфемерное прикосновение на три больших глотка пива. Звёзд на небе не видно, разве что несколько самых ярких пробиваются сквозь грязный воздух и огни фонарей на набережной. Лучшее лето идёт медленно и неторопливо, тает шариками клубничного мороженого, остаётся песком с пляжа в кроссовках и царапинами на коленках после неудачных флипов, незагорелой полоской кожи под любимым кольцом. Джексон тогда ещё не знает, что это лето станет последним, когда можно было смеяться в пустых кинозалах, смотреть аниме на гудящем ноутбуке, едва соприкасаясь локтями, лениво драться ногами за место ближе к вентилятору и валяться на траве, щуря глаза. Джексон тогда ещё не знает, что потом безнадёжно испортятся не только выжженные химией волосы, что потом будет очень пасмурно и дождливо. Он тогда ещё не догадывается, что именно этот момент, которому он, как и многим другим, не придавал особого значения, будет долго всплывать в памяти, когда Джексон будет закрывать глаза. Июнь теряется где-то в завалах комнаты Джексона, его срок годности истекает, как будто кто-то поставил на верхнюю полку холодильника и совсем забыл достать. Учебники корейского надоедают окончательно, Джексон меняет их сначала на твиттер, а потом на залипание в телевизор, по которому весь день крутят кулинарные шоу. Иногда Джебом отбирает пульт. — Зачем ты смотришь это, если никогда не готовишь? — спрашивает как-то, развалившись на диване рядом и задрав майку на животе. Джексон не реагирует, и Джебом щипает его за локоть. — А ты зачем тогда порнуху смотришь? Джебом прожигает в нём дыру взглядом, а потом поднимается, кидается пультом в джексонову ляжку. Джексон не меняется в лице, но в душе отмечает победу над этим гуру сарказма и обидных подколов. Телефон разрывается от сообщений — в катоке обсуждают Чемпионат мира и предстоящую игру с Германией, Джексон лениво пролистывает около ста сообщений в групповом чате со спорами и предсказаниями. Джебом отписывается там только один раз, когда ноет по поводу того, что спорт надоел ему ещё во время Олимпиады. Он, конечно, смотрел это всё вместе с Джексоном вместо домашки по математике, но как-то больше запомнились музыка и прикольное открытие. Джексон хмыкает себе под нос и быстро печатает. «я скорее отсосу джебом-хёну, чем мы выиграем у германии» Джебом сразу же отвечает ему сомнительным «ㅋㅋ», а Джексон кидается в него упаковкой чипсов. В последний день июля Джексон приходит к Джебому с двумя пиццами. Джебом, практически не двигаясь, чтобы не тратить энергию, читает Мураками, и только левой рукой поглаживает сопящую рядом кошку. Джексон ищет колу в холодильнике, напевая себе под нос саундтрек из Шрека. Как-то так прошла большая часть лета — дома у Джебома, реже — у Джексона; стопка прочитанных книжек, куча пройденных игр, километры городского асфальта, килограммы мороженого. Это лето запоминается своей непримечательностью — последнее свободное лето, последнее лето вместе. Каникулы красиво сгорают подожжённым пухом. Джексон перепроходит Детройт, выпадая из реальности. Джебом слушает всё это по второму кругу, хоть и краем уха: Джексон играет на английском, а лучше бы на корейском, ведь всё-таки школа, экзамены. — Дай я попробую, — Джебом откладывает книгу, загибая краешек страницы. Джексон отдаёт ему джойстик, в двух словах пересказывая, что нужно сделать в первом эпизоде. Джебом внимательно слушает – по крайней мере, делает вид. А потом фейлится на первом задании. — Хён, я, конечно, знал, что ты людей не понимаешь, но чтобы настолько? — Почему не понимаю? — цепляется Джебом, возвращая джойстик. — Не знаю, у тебя хотел спросить, — Джексон жмёт плечами. Время бежит, ровно и неизменно, не спотыкается и не останавливается на перекур. Ломаной прямой тянется куда-то в неизвестность, Джексону страшно и хочется притормозить, застыть в каком-нибудь из ленивых вечеров, когда не нужно думать о будущем. Не переживать о том, что делать с учёбой, поступлением, планами, своей дурацкой влюблённостью… Август лижет Джебому пятки, прорываясь полосками оранжевых лучей через прикрытые жалюзи. Джебом валяется на своей кровати, уткнувшись носом в подушку. Джексон не знает, о чём он думает — может, о том, что до экзаменов четыре месяца, может, о заканчивающейся подписке на Нетфликс. Джексону не нравится эта тоска — он бы оставил её на осень. — Мне надоела твоя меланхолия, — Джексон падает на Джебома сверху и щипает за бока, чтобы хоть как-то оживить. Джебом перекатывается ближе к стенке, освобождая место Джексону. Подушка пахнет джебомовыми волосами, немного его духами — у Джексона голова идёт кругом. Джебом не открывает глаза, но слабо улыбается, когда Джексон растягивается на его кровати. О чём он теперь думает? Тело Джексона сводит от желания обнять Джебома. Он весь такой домашний и сонливый, в растянутой майке и мягких шортах до середины ляжки. Вот-вот опять отрубится минут на сорок, пока Джексон играет в FIFA на его приставке. — Не нравится — отвернись, — лениво растягивает Джебом, всё так же не открывая глаз. Джексон замирает, рассматривая его лицо так близко. Линия скул, острый кончик носа, влажная шея, дурацкая серёжка. Кажется, что если Джебом не откроет глаза прямо сейчас, то он не выдержит, сделает что-нибудь не то. Джексон тяжело вздыхает, губы зудят от желания его поцеловать. Нравится. Конечно, ему нравится. Джексон закидывает одну ногу на Джебома, чтобы он знал, как сильно надоел Джексону. Джебом посыл вряд ли улавливает, нарушение личного пространства никак не комментирует. Привык, наверное, к этой тактильности и всему, что с Джексоном связано. Иногда Джексон ведёт себя так, как от него ожидают, просто потому что так легче. И несмотря на то, каким прилипчивым он иногда позволяет себе быть, в этот момент он не смеет даже пошевелиться, чтобы стать хоть немного ближе. — Не смотри на меня так, — тихо говорит Джебом. Джексон улыбается, поджимая губы — сам не замечает. — Откуда ты знаешь, что я смотрю? — Мне как будто пёс лицо вылизывает, — ресницы Джебома отбрасывают тень на его кожу, слегка подрагивают от двигающихся под закрытыми веками глаз, — вот, какой у тебя взгляд. Бьёт под дых, заставляя сердце слететь с привычного ритма и растеряться. Джексон не сдерживается и размашисто проводит шершавым языком по беззащитному лицу Джебома, а потом вскакивает с кровати со смехом. — Бля, Джекс! Падла! Но Джексон уже вылетает из комнаты. Интересно, Джебом знает, как можно постоянно гореть, так и не превратившись в пепел?

***

Каникулы заканчиваются, и Джексон не может понять, то ли они пролетели набирающим скорость самолётом, то ли тянулись ужасающе медленно. В школе ничего не меняется. Сплетни и жалобы на учителей повторяются по кругу, Джебом так же закатывает рукава, когда они выходят во двор на ланч, Джексон так же иногда прогуливает консультации, чтобы сыграть в шутер в интернет-кафе на соседней улице. После школы Джексон ждёт Джебома рядом с воротами, им в одну сторону, и это уже привычка. Джебом выходит минут через двадцать после звонка — галстук расслаблен, рюкзак болтается на одном плече. Джексону сразу становится веселее, когда он видит это помятое, не выспавшееся лицо. — Устал? — спрашивает Джексон. Джебом неопределённо мычит в ответ, поправляя соскальзывающую лямку рюкзака. Он собирается поступать в какой-то престижный университет в Сеуле (для Джексона они все одинаковые), целыми днями сидит над книгами — с каждым днём все сложнее становится его выловить. В этом плане Джексону за ним не угнаться. Вопрос Джебома «а ты куда потом собираешься?», утонувший где-то в вечернем летнем Хангане, Джексону до сих пор давит на горло. Это как смотреть на проносящиеся мимо машины. Джексон тогда отмахивается простым «ещё не решил» и сутулит плечи. Джексона гложет этими вопросами ещё чаще, когда начинается учёба. Получится ли поступить в Сеул? Сможет ли доучить язык? Есть ли смысл здесь оставаться? Заглянуть в будущее не получается, потому что настоящее намертво цепляет его успеваемостью и глазами Джебома. — После каникул всегда тяжелее, — успокаивает его Джебом, когда приближается перекрёсток, на котором им пора расходиться. Джексон не говорит ничего вслух, но Джебом его понимает — видит, как нелегко даётся учёба в чужой стране. Цветочный магазинчик, широкий тротуар и аллея через дорогу. Они расходились здесь, кажется, сотни раз. Джексон ещё минуту смотрит на удаляющуюся спину Джебома, болтающийся спортивный рюкзак. Шея у Джебома на тон темнее обычного — Джексон грустно провожает глазами последние следы пролетевшего лета. — У меня проблема, — говорит Джебом прохладным сентябрьским утром, встречаясь с Джексоном у ворот школы. Джексон старательно поправляет воротник джебомовой выглаженной рубашки, высунув кончик языка. Рядом останавливается их одноклассник, тушит бычок об урну, и машет рукой. Джексон перебрасывается с ним парой слов, практически не отвлекаясь от перевязывания галстука Джебома (бестолковый Джебом не может пожить один даже пару дней). И только потом спрашивает, возвращаясь к теме: — Так что за проблема? Проблема в тоненьком коричневом кардигане появляется из-за поворота, узнаёт знакомое лицо среди потока школьников, тянущегося на занятия, и подбегает с широкой улыбкой. — Доброе утро, хён! Мне нужно будет зайти сегодня в библиотеку, чтобы забрать учебники. Проводишь на большой перемене? Джебом вырывает галстук из рук Джексона, приглаживает торчащие волосы и меняет выражение лица с привычно-недовольного на доброжелательное. Джексон с таких метаморфоз прыскает в кулак, знает это его желание казаться взрослым и классным хёном. — Конечно, — Джебом хлопает его по плечу, — встретимся в холле на первом этаже, ладно? Паренёк довольно кивает, и только потом переключает внимание на Джексона. Джексон успевает заметить только тёплый карий и две родинки: под глазом и на шее, между кадыком и впадинкой. — Меня зовут Чхве Ёнджэ, — тянет руками лямки рюкзака и с улыбкой чуть опускает голову перед ещё одним хёном. — Джексон, — вяло машет ему рукой и косится в сторону Джебома, который никак не собирается пояснять ему это недоразумение, а просто лыбится в сторону Ёнджэ. — Ладно, я побежал, надеюсь ещё поболтаем. Приятно было познакомиться! Ёнджэ напоследок бросает весёлый взгляд на Джебома и быстрым шагом удаляется в сторону здания школы. Джексон тянет Джебома на урок, сокращая путь через зелёный газон. С футбольного поля доносится галдёж, свистки тренера, мимо проносятся девчонки в школьных юбках в клетку и парни с пиджаками в руках. Джексон чувствует пульсацию школьной атмосферы, пропускает её через себя. Он смотрит на взлетающего по лестнице Джебома, пока бежит за ним, опаздывая на геометрию, и думает, что хочет пробыть здесь как можно дольше. — И всё-таки, что это за Чхве Ёнджэ? Джебом пропускает обед, потому что показывает ему, где находится библиотека, и помогает дотащить книги до класса. Потом в расписании идёт сдвоенный английский по группам, и получается так, что с Джексоном они встречаются только на скучной географии последним уроком. Джексон вполоборота сидит за предпоследней партой, а Джебом прямо за ним, от скуки черкает на полях новенькой тетради дурацкие молнии и звёздочки. Ветки деревьев стучат в окно класса, в глаза светит осеннее солнце — Джексону хочется со скейтом куда-нибудь в парк, а не зубрить столицы стран Африки, которые невозможно выговорить. — Перевёлся к нам после каникул, — Джебом жмёт плечами, — попросили с ним понянчиться, показать там всё, помочь освоиться. — Какой заботливый хён, — пискляво милашничает Джексон. На них оборачивается одноклассница, а учительница делает замечание обоим и просит не нарушать дисциплину. Больше на географии Джексон не поворачивается, только рисует на огрызке бумаги из-под прошлого теста двух птичек: здоровую с двумя родинками над глазом и маленького воробушка. Подписывает «заботливый хён» и «Чхве Ёнджэ» и за пару минут до конца урока закидывает Джебому на парту. Звенит звонок, и Джебом отправляет эту карикатуру в урну, кажется, даже не посмотрев. Семнадцатого числа Ёнджэ зовёт их в маленькую кафешку в соседнем районе, клянётся, что попробовал там самый вкусный айс кофе в его жизни. Джексон чувствует себя немного неловко, они знакомы — сколько? Полмесяца? А Ёнджэ приглашает их скромно отметить день рождения, без гулянок и тусовок, пока родителей нет дома. В этом весь Ёнджэ — до жути простой, дружелюбный, наивно-милый. С какой-то грустью Джексон думает о том, что у Ёнджэ тут совсем нет друзей, разве что только «Джебом-хён». В середине учебного года класс уже разваливается хоть какими-нибудь компаниями, и все уже достаточно нагружены, чтобы заводить новые знакомства. Хотя с характером Ёнджэ это не составило бы проблем (Джексон почему-то видит в нём оттенок себя прошлого, только приехавшего в Сеул), и непонятно, почему не попытается. — Только не веди себя так, будто делаешь одолжение, — предупреждает Джебом, пока упаковывает подарок для Ёнджэ. Получается у Джебома откровенно хреново. Джексон сначала пытается поправить упаковочную бумагу, а потом сдаётся и кладёт джебомово творение обратно. Пытается утешить его тем, что в этом чувствуется душа, и вообще всё не так плохо. Джебому верится с трудом — жалкие крупицы доступной ему самокритики активируются именно сейчас. — Такими словами ты ранишь меня в самое сердце, — вздыхает Джексон, даже не притворяясь. Неужели Джебом о нём такого мнения? Джексон вновь задумывается о том, что они самые близкие незнакомцы на свете. Джебом своим подарком доволен, несмотря на оформление. Ёнджэ обмолвился как-то, что родители наконец-то купили ему виниловый проигрыватель, а слушать на нём практически нечего — только пара старых дедовских пластинок, которые он привёз с собой из Мокпо. — Надеюсь, ему понравится. Джексон вздыхает. — Тебе напомнить, что ты подарил мне? Джебом морщится, и машет на него рукой. Джебом всегда был таким — дурацким, забавным, с его привычкой корчить рожи и заботиться исподтишка. Может, поэтому Джексона так и тряхануло — августовской грозой, которую он видел из окна бабушкиного дома, когда ему было десять. — Ты — это другое, — и больше ничего не добавляет. В этом весь Джебом. Джексон не знает, как воспринимать эту фразу, но улыбка Джебома, с которой он пялится на подарок, кажется, говорит за него. Это, наверное, и оставляет крошечную трещину на сердце Джексона. «I met you when I was 18.» на виниле, скрытая под примятой упаковочной бумагой, трясётся в джебомовых руках в ожидании яркой улыбки Ёнджэ. Ёнджэ вливается в их жизни медленно, мелкими шажками. Оверсайз толстовками, мелодичным голосом, звонким смехом, домашними обедами. Въедается, как его любимые ягодные жвачки. Маленький мальчик родом из такого же маленького Мокпо очаровывает Джебома сильнее, чем любовные романы Мюссо. Это странно, но с появлением Ёнджэ Джебома становится намного легче выносить. Он не язвит так часто и перестаёт отталкивать Джексона, даже если он липнет после удачного матча на физре, а с Джебома катит пот. Джебом ведёт себя мягче, но вместе с этим Джексону кажется, что он с каждым днём становится всё более недосягаемым. Джексон чувствует что-то не то в этих пропущенных мимо ушей неформальных обращениях, но тактично молчит, глядя на то, как Джебом с дурацкой улыбкой вляпывается, ни с кем не советуясь. Тем временем почти кончается сентябрь. Числа на заставке телефона и на полях тетрадей летят с небывалой скоростью. Джексон упорно делает аудирования по корейскому и учится решать логарифмы. Его средний балл по крошкам вырастает, и Джексону начинает казаться, что у него есть шанс. Но по вечерам Джексона всё равно душит чем-то тоскливым – он пролистывает чат с Джебомом, глядя на то, как уменьшается количество звонков и сообщений. Джексон, в отличие от Джебома, не дурак. Только жаль, что Джебом всё так же не понимает людей. Оранжевые листья усыпают подоконник, от лета не остаётся ничего.

***

Джексон, хмурый, как и нависающее над его головой небо, выходит из автобуса, чуть не проглядев свою остановку в окно. В наушниках трек обрывается уведомлением о низком заряде аккумулятора — противный писк бьёт по перепонкам, и Джексон дергает провода из ушей. Ёнджэ нет на остановке, и Джексону всё меньше нравится этот джебомов план. — Мне нужно встретить родственников в аэропорту, они возвращаются из Таиланда сегодня, — говорит ему Джебом во время обеда, щёлкая палочками перед лицом задумавшегося Джексона, — но Ёнджэ очень хотел посмотреть Миядзаки в оупен-эйр кинотеатре. Я даже билеты купил. Выручи меня, сходи с ним, а? Буду должен. Они забиваются на две бутылки пива и игру для приставки, но единственное, что радует Джексона — это трещащее по швам лицо довольного Джебома. Ему всё это кажется каким-то до жути вывернутым наизнанку, это не похоже на типичный сюжет для лавстори, только если Джексон не фоновый персонаж в истории про Джебома. Ёнджэ появляется спустя три минуты с двумя стаканами из кофейни через дорогу, в огромной рубашке поверх одноцветной футболки из массмаркета. Он своей тёплой улыбкой разгоняет серость — и Джексон вдруг одной вспышкой понимает, почему Джебома так цепануло. — Я надеюсь, что дождь не польёт, так давно хотел сюда сходить, — вместо приветствия слышит Джексон, пока Ёнджэ суёт ему в руки тёплый стакан, — прости, что задержался, не знал, что ты любишь, поэтому просто попросил какао. Прохладный ветер пробегает по предплечью Джексона, оставляя за собой след в виде мурашек. Джексон жалеет, что оставил дома джинсовку: осень не радует тёплыми вечерами. Он пытается вытряхнуть из головы свои дурацкие мысли, пока откидывает чёлку с глаз. — Не переживай, не растаем, — отвечает Джексон и как-то неосознанно прячет глаза от цепкого взгляда Ёнджэ. Становится немного не по себе. — Ты какой-то кислый. Всё точно в порядке? Джексон не верит, что Ёнджэ правда это волнует, да и вообще он не привык — Джебому по большей степени всё равно, он или не заметил, или пожал плечами и сменил тему после «всё норм». Джексон не любит трепаться о том, что съедает его изнутри, Джебом не любит вытягивать из людей слова. — Всё нормально. Точнее, не очень. Последний год, экзамены на носу, сам поймёшь потом. В ответ закатывание глаз и тень усмешки. Наверное, слышал такое уже от Джебома. Ёнджэ всегда казался Джексону мягким мармеладным мальчиком, послушно бегающим за Джебомом, но сейчас они идут вдоль аллеи в сторону кинотеатра, и Джексон чувствует что-то такое, что отказывался замечать, будучи слишком занятым копанием в себе. Оставшись с Ёнджэ наедине, он чувствует себя так, словно ему снова семь лет, и он видит, как кто-то играет в игрушку, о которой Джексон мечтал с первого взгляда. Есть же такие люди, которые не представляют из себя ничего в отрыве от объекта своей симпатии? У Джексона есть куча друзей из дома, от которых пришлось отписаться, чтобы не видеть их партнёров чаще, чем себя в зеркало. А Ёнджэ не такой, никогда не был таким, вряд ли станет. — А выглядишь так, будто Джебом тебя заставил, — честно говорит Ёнджэ спустя какое-то время, не поворачивая голову. Джексона прошибает. С одной стороны, так и было. С другой стороны, Джексон — отвратительный друг и просто хочет хоть раз доказать Джебому обратное (Джебому, конечно, никакие доказательства не нужны — они нужны самому Джексону, его последним крупицам здравого смысла). — Всё не так, — пытается отмахнуться Джексон, но Ёнджэ ловит его за запястье. Джексон поднимает глаза — Ёнджэ улыбается, ласково так, как будто с Джебомом его перепутал или что-то вроде. То, что Ёнджэ сам по себе такой, Джексону невдомёк, у него мозг запрограммирован на кодовое джебомджебомджебом. Брак производства, ремонту не подлежит. — Если тебе не хочется, давай не пойдём, — Джексон убить себя готов после такого голоса, — можем просто съесть по чизкейку и пойти по домам? Джебому не скажем. Ёнджэ ему хитро подмигивает. Джексон смотрит на него и вдруг рассыпается смехом — Ёнджэ такая же комедия, как и он сам, особенно с этим «так давно хотел», «летом не успел». Ёнджэ бы и сам свалил, наверное, ведь у их общения промокод имени Джебома, и всё пропитано им. — Ну уж нет, я обещал рыцарю Им Джебому не спускать с тебя глаз весь вечер, — с широкой улыбкой тянет Джексон и подхватывает Ёнджэ под локоть, — куплю нам самое большое ведро сладкого попкорна и посолю своими слезами над «Унесёнными призраками». Ёнджэ отвечает ему смешным кивком — ему разом становится комфортнее, наверное, со стороны сейчас было видно, как над их головами появились зелёные плюсики, как в Симс. Раскололи друг друга практически одновременно — Джексон даже пару секунд борется с желанием спросить, зачем тогда нужен медленно въезжающий в жизнь Джебом. — Тогда веди меня, рыцарь Джексон Ван, — и спотыкается об ступеньку в шутливом поклоне. Тучи не выдерживают и расступаются после громкого смеха Ёнджэ. Они приходят слишком рано и ещё минут двадцать сидят на ближайшей лавочке. Ёнджэ надувает пузыри из клубничкой жвачки и с интересом слушает истории из далёкого прошлого, в котором Джебом ещё не носил ужасные серьги и не читал книжек. Джексон с упорством вспоминает каждый прокол Джебома, особенно громко Ёнджэ смеётся над позорной опечаткой в сторис, после которой Джебома стебали чуть ли не всей параллелью. — Я тогда два предложения на корейском с трудом связывал, но так обосраться в «нунмуль» — это только хён может, — именно в этот момент Джексон отыгрывается на нём за долгие месяцы страданий. — Это ужасно, — соглашается Ёнджэ, даже не пытаясь его оправдать. Джексон, как и обещал, без какого-либо стыда плачет над «Унесёнными призраками». У Ёнджэ тоже глаза на мокром месте, Джексон не может ничего поделать и со злорадством представляет, как Джебом проплакал бы свой факбойский образ, расколовшись с трогательной мультипликации. — Миядзаки — чёртов гений, — говорит Джексон, когда заканчивает размазывать слёзы по лицу. Завораживающие акварельные картинки — лучший бэкграунд для романтического свидания. Это Джексон может заявить с уверенностью, спустя все удавшиеся и неудавшиеся дубли. Но сейчас всё просто смешно и неправильно, как один плед на двоих с Ёнджэ, как совершенно дурацкая влюблённость в Джебома, раскрошившая Джексона до состояния побитой собаки. Джексон сбегает за шоколадом, пока пытается сбежать от своих чувств. Он убеждает себя, что всё нормально, пока спускается по тридцати ступенькам, пока думает, какой вкус выбрать (заведомо игнорирует розовую упаковку клубника&йогурт, от которой его может стошнить), пока поднимается тридцать долгих ступенек обратно. А потом его сносит одной единственной фразой. — Он же тебе нравится, правда? Ёнджэ встречает его совершенно серьёзным, но не раздражённым и не злобным взглядом — обычным, немного сонным. Может, в нём мелькает сочувствие, а может, тут слишком темно, и у Джексона кружится голова. Картинка льётся с проектора на экран, растекаясь стопкадром первых секунд следующего мультфильма. Сквозь луч проектора пролетает мотылёк и подсвечивается вместе с пылью — Джексон слышит жужжание тонких крылышек. — Миядзаки? — Джексон пытается спастись, но голос отказывается вступать с ним в переговоры и звучит неубедительно, жалко. — Джебом. Джексон слышал, произносил и прокручивал это имя в голове миллионы раз, от него не останавливается сердце, не горчит во рту. Но почему-то от Ёнджэ это звучит как конец света, окончательный приговор. Он даже себе так и не смог до конца признаться, что его уже больше года прокручивает в мясорубке, на выходе оставляя фарш из потрёпанных чувств. Он ни с кем об этом не говорил, да и нечего было говорить, вся эта ситуация застаёт его врасплох. Джексон молча возвращается на своё место и накрывается пледом, натягивает его на двоих. Он долго возится с шоколадом, а Ёнджэ всё смотрит и ждёт ответа. Каждую мучительную секунду Джексон готов услышать, как он спрашивает ещё раз или смеётся. — Он тебе всё равно не поверит, если ты расскажешь, — как можно более буднично говорит Джексон, и сразу после его слов картинка на экране начинает двигаться, не оставляя времени на ответ Ёнджэ. Джексон предвкушает два часа увлекательной рефлексии и самоуничижения, и от этого не спасёт даже Миядзаки. Ёнджэ мягким движением сжимает ляжку Джексона, спрятанную под бордовым пледом. Синяя заставка студии Гибли подсвечивает лицо Ёнджэ голубоватым, его приятные черты лица и тёплая рука над коленкой необъяснимо действуют на Джексона как кислородная маска. — Я не собираюсь ничего говорить, — едва различимо сквозь голоса персонажей, шёпот рядом сидящих людей, жевание попкорна, — но он не такой глупый, как ты думаешь. Не стоило Ёнджэ этого знать, не стоило ему спрашивать, не стоило идти с ним в кино. Всё сразу становится сложно и грустно, Джексон предпочёл бы образ факбоя, образ бабника, любой образ, который не включает в себя это тоскливо-щемящее по Джебому. — Не очень поэтично, да? — В жизни вообще мало чего поэтичного. На следующей неделе начинаются дожди. Если бы Джексона попросили назвать самую статичную вещь в жизни, он бы назвал школу. Что бы ни произошло за её пределами, внутри всё будет на своих местах: алгебра первым уроком, очереди в столовой, трибуны перед футбольным полем, своя парта и парта Джебома сзади. Это всегда отрезвляло: будням всё равно, что у тебя на душе. Иногда не верится, что всё это закончится. После разговора с Ёнджэ не хочется никого видеть. Джексон чувствует себя клоуном и едва заставляет себя подняться с кровати, чтобы умыться. Сначала даже хочется прогулять школу, но ему на глаза попадается тетрадка со смятым уголком обложки, распечатанный табель оценок и обведённые маркером баллы. Джексон, проиграв этот торг с самим собой, матерится себе под нос и со злостью заталкивает вещи в рюкзак, в спешке натягивает штаны и краем глаза замечает «опаздываешь», прилетевшее от Джебома в катоке несколько секунд назад. Джексон вылетает из дома под китайский рэп в наушниках, забыв павербанк, тетрадь по английскому, ланч. Это правда — конец света не наступает. Джебом, нервный, как и всегда по утрам, зябнет в одной рубашке на их месте, и начинает орать, как только видит приближающегося Джексона. — Каждый долбаный раз! Мерзну тут, как дурак, пока ты жрёшь свои хлопья! — Джебом закручивает наушники вокруг пальцев и пихает их в карман рюкзака. Джексон… рад, что он такой? На мгновение становится интересно — что изменится, если всё станет совсем очевидно? — Я даже не позавтракал сегодня, отвали, — Джексон пихает его в плечо и демонстративно надевает пиджак, пока Джебом трёт руки, чтобы согреться. Осенний ветер лезет за шиворот и сгущает над ними тучи. Джебом шаркает по сухим листьям на асфальте. Джексон думал, что знает Джебома, как свои пять пальцев. Если бы он был уверен в этом до сих пор, то сказал бы, что ничего в их отношениях не поменяется. Может, они от вспыльчивости Джебома слегка сойдут с рельс, но всё станет прежним через несколько дней. Но теперь он ни в чём не уверен — разве можно предугадать реакцию наверняка? Первые уроки тянутся пыткой. Джексон не выспался, не позавтракал, клюёт носом всю математику. Только открыв глаза с утра, Джексон понял, что это не его день. Небо за окном сероватое, из-за сильного ветра тонкие деревья гнутся, заглядывая в окна. Под конец дают самостоятельную, и Джексон смотрит на лист с заданиями минут пять. Он точно помнит, что учил это, прорешал целый параграф, весь вечер убил. Но этим утром он тупо пялится на числа, переменные и нагромождённые дроби, с которыми не знает, что делать. Джексон ясно видит, как выросший средний балл показывает ему средний палец, а в голове Супер Джуниор танцуют «Sorry, Sorry». В итоге он сдаёт позорный листок, перечёркнутый везде, где только можно, конечный ответ пишет только в одном примере, и то, знает, что неправильно. Выходит на обед более убитый, чем пришёл — Джебом спорит с Намджуном и Сыльги по поводу ответов. — Джекс, скажи, сколько у тебя получилось в последнем? — Джебом тянет его за рукав в их круг, срывая с траектории на зажевать свою печаль в столовке. У Джексона получилось 15, и он не хочет даже вникать, потому что ему и так тошно, а этот ответ был единственным, что выглядело хоть немного прилично. Вслух он этого не говорит — так и чувствует, что опозорится. — Там могло быть только 3,4, — говорит Намджун, устав спорить, и Джексон сразу же верит его интонации. — Шутишь? Пересчитай, там 3,5, — машет на него Джебом, и всё дергает Джексона, чтобы он разрешил их спор. Сыльги закатывает глаза, а потом замечает подругу из параллельного класса и кивает ей, давая понять, что сейчас подойдёт. — Если ты считал пропорцией, то там должно быть 3,4, — она сочувственно сжимает его плечо, а потом уходит к знакомым. Джебом выглядит абсолютно растерянным, и если бы Джексон не хотел провалиться под землю прямо сейчас, то поглумился бы. Для Джебома, конечно, оценки важнее, но Джексон впервые в жизни так пахал ради какой-то цели, а в итоге провалился на дурацких примерах, ещё и Джебом десять минут тыкал в спину ручкой, потому что запутался в цифрах. Джексон взвешивает нежелание быть клоуном и желание поднять настроение Джебому. Последнее ожидаемо перевешивает, и если бы хоть кто-нибудь знал, как ему надоело быть посмешищем… — Хочешь прикол? — Нет, — Джебом сбегает по лестнице на первый этаж. Джексон плетётся за ним, глядя, как быстро он перебирает ногами. — У меня там вообще 15 получилось. И Джебом чуть не летит вниз, начиная смеяться. Чувство удовлетворения это не приносит, но Джексон даже не замечает, как сам улыбается, и его немного отпускает. Ёнджэ встречает их в столовой, заранее заняв столик. У него упакованный ланч из дома и такой же контейнер для Джебома, который разнылся о том, что мама уехала, а он сам не успевает приготовить. Ёнджэ ворчит на него, но по нему видно, что ему не в тягость, а наоборот. Джексону они напоминают пожилую парочку своим поведением, и снова становится тошно, как когда он только вышел из кабинета математики. — Сколько, говорите, уже прожили вместе? — ядовито цепляется Джексон, потягивая сок из автомата. Ёнджэ стыдливо опускает глаза и избегает взгляда Джексона. Джексон тоскливо смотрит на протянувшуюся очередь в столовке, и понимает, что ему там ничего не светит, да и в кошелке завалялась одна мелочь. Дело то ли в дурацком флирте Джебома, то ли в урчащем посреди дня животе, но настроение стремительно портится. Никогда так не хотелось сбежать с уроков. — Что-то случилось? — спрашивает Ёнджэ обеспокоенно, а Джексон за выходные успел забыть, что он так умеет. Джексон ждёт чего-нибудь язвительного в ответ от Джебома, какого-нибудь подкола или взгляда. Но Джебом слишком занят поеданием риса, и вообще пропускает всё это мимо ушей — классика в стиле Им Джебома. — Завалил самостоятельную, — говорит Джексон и чувствует себя ещё тупее, жалуясь младшему, — пустяки. — Хочешь доесть? — предлагает ему Ёнджэ с улыбкой, протягивая половину своего ланча. У Джебома глаза сверкают, страшно так. — Нет, спасибо, — Джексон отмахивается, и с противным звуком вытягивает через трубочку последние капли сока, — сегодня не так много уроков. — Ешь, — с набитым ртом говорит Джебом, — а то я тебя голодного терпеть не могу. Джексон тускло поднимает уголки рта в какой-то стрёмной улыбке. Джебом кивает, типа «об этом я и говорю». В оставшуюся половину большой перемены Джексон давится этим рисом с овощами и слушает, как Ёнджэ простёбывает Джебома за его баллы по математике. За такие слова голова Джексона уже оказалось бы в ланчбоксе, а на Ёнджэ Джебом просто лыбится, да ещё и с улыбкой. И куда уж ему? — Я досмотрел «Бруклин 9-9» на выходных, — начинает рассказывать Джебом, — я вообще ради английского смотрел, но это лучший ситком человечества. Там хорошо всё: от репрезентации до шуток. Ёнджэ слушает его с лёгкой улыбкой, откинувшись на спинку стула. Джексон ведь знает, что Ёнджэ Нетфликс не любит и все эти американские ситкомы не в его вкусе. Он уверен, что Джебом льёт всё это в воздух: Ёнджэ наверняка не слушает и просто залипает на Джебома — у него очень приятная мимика, когда он говорит о том, что ему нравится, Джексон понимает это, потому что знает, плавал, тонул. И это очень странное ощущение — наблюдать, как кто-то узнаёт близкого тебе человека, разные мелочи, начинает испытывать симпатию к нему. Примерно так Джексон смотрел на Джебома, когда он начал сам проходить Детройт. Неожиданно лето кажется невыносимо далёким. Джебом стучит по тыльной стороне ладони Ёнджэ пальцами, когда они начинают обсуждать какой-то старый корейский фильм, о котором Джексон никогда не слышал. Они говорят о ностальгии, а у Джексона в это время что-то отчаянно щемит в сердце. Джексон не знает, что чувствовать по этому поводу. Хочется не чувствовать вообще, Джебом довольный и кринжевый, как и всегда бывает, когда ему кто-то нравится. Это довольно-таки очевидно. Джексон лажает в алгебре, но складывает эти 2+2. Только вот в поведении Ёнджэ мелькает какая-то неловкость — Джексону с непривычки режет глаза, и он думает об этом весь оставшийся день. И ещё немного о ностальгии — как о чувстве. Неужели когда-нибудь и его дружба с Джебомом станет всего лишь сублимацией ностальгии? Это всё накрывает лавиной. Их переглядки, джебомова рука у Ёнджэ на талии, их походы за кофе. Джексон пытается делать вид, что всё это его не касается, реже приходит заниматься английским к Джебому и старается игнорировать Ёнджэ. Джексон понимает, что ведёт себя, как мудак. — Я хочу позвать Ёнджэ на свидание, — Джебом бьёт его под дых, и Джексон пытается улыбнуться, — как думаешь, он согласится? …но не может ничего поделать. — Вы слушали саундтреки из Call Me by Your Name через одни наушники, разве он может сказать нет? Джексон давит из себя улыбку — тот самый момент, когда поезд на американских горках через секунду полетит вниз, а ты истерично смеёшься, чтобы не умереть от того, что внутри всё сжимается. Казалось бы, подростковая драма, и нет ничего банальнее. Джексон видел сотню таких на экране, на страницах книг. Отболит, отстрадается — он уверен, но разве сейчас всё это имеет значение? Разве можно сравнить чужие вымышленные проблемы с тем, что чувствуешь ты в эту секунду? Когда слышишь о них от других людей, они кажутся самыми стандартными, плоскими. Тинейджер стартер пак. Но когда каждый пережитый момент оставляет отпечаток на сердце, кажется, что это ноющее внутри никуда не уйдёт, как бы позорно это не ощущалось. Джебом довольно улыбается, немного смущённо — поджимает уголки губ. Он не спрашивает у Джексона совета, не мусолит эту тему. Он упоминает Ёнджэ в разговорах как что-то само собой разумеющееся, а не как заедающую пластинку. Джексону кажется, что это самое настоящее, что может быть между двумя людьми. Потому что его влюблённость в Джебома существует лишь в пределах его головы, иногда проскальзывает во взгляде или между фразами, но всё это воздушное, эфемерное, переходящее. А Джебом, в отличие от него, не боится, не прячется за дружескими отношениями с самого начала. Могло бы и у них быть так? Джексон не знает, да и не хочет знать, все эти сослагательные наклонения вечно портят картинку. Именно в этот момент, сидя в гостиной у Джебома, перед столом, заваленным учебниками, Джексон чувствует себя дураком — так, как никогда в жизни. Как будто всё вокруг него медленно разваливается картонными декорациями, и оказывается, что всё вокруг него — большая шутка. Как Шоу Трумана или просто дурацкий скетч с ютуба. — Земля вызывает Джексона, приём, — Джебом пытается привлечь к себе и своим конспектам внимание, щёлкает пальцами прямо перед лицом Джексона. Джексон хмурит брови и отталкивает от себя его руку. — Кажется, что ты как-то отдаляешься, — подмечает Джебом, переставая грызть карандаш. Джексон поднимает глаза от алгебры. Это смешно до невозможности, если бы они с Джебомом летом смотрели на такие сцены по телевизору, то кричали бы в экран о тупости главных героев. Только вот лето кончилось, и многое вместе с ним. — Интересно, почему, — тихо отвечает он, глядя Джебому в глаза. Джебом хмыкает и закрывает тетрадь. — Твоя пассивная агрессия тут ни к чему. — Да я тут сам особо ни к чему, это я уже понял. Джебом заводится с пол оборота, Джексон уже видел его таким, только вот не испытывал этот злой взгляд на себе. Джексону страшно, что он сам может сорваться и наговорить Джебому кучу вещей, за которые потом будет тяжело извиняться. Все всегда говорят: «проблемы нужно решать разговорами». А что делать, если не получается? — О чём ты сейчас вообще? Джексон прокручивал подобный разговор в голове тысячу раз. Приводил аргументы, терпеливо выслушивал Джебома, пытался донести до него свой взгляд на всё это. Но сейчас, когда никуда не деться, он абсолютно теряется. — О том, что мы как будто чужие люди друг другу. Такое ощущение, что о Ёнджэ за два месяца я узнал больше, чем о тебе за два года. Джебом молча смотрит на вскочившего Джексона и не знает, куда деть руки. Джексон ненавидит эти дурацкие перепалки, когда всё сразу становится сложным и всплывают все проблемы, нажитые за годы знакомства. Он пихает учебники в рюкзак и психует, когда молния заедает на середине. — Я лучше пойду, — и позорно сбегает от конфликта. Ему в спину летит злое джебомовское «Ёнджэ-то тут, блять, при чём?». Небо, серое и тяжёлое, давит на атмосферу. Сильный ветер сметает опавшие листья и кружит их вдоль асфальта, везде становится очень темно от сгустившихся туч. Прохожие торопятся по домам, а Джексон плетётся в сторону остановки. В какой-то момент становится темнее всего, как вечером, и всё затихает. Остаётся только шуршание сухих листьев. Джексон останавливается, чтобы поднять глаза наверх. А потом начинается дождь. Стучит редкими каплями, которые быстро впитываются в кроссовки, мочат пряди волос. Смывают за собой всё ненужное. Джексон пытается убедить себя в том, что если бы остался выяснять отношения, то всё стало бы ещё хуже. Стоит Джексону заскочить в автобус, начинается ливень, капли разбиваются о стекло с гулким звуком. Джексон занимает заднее сидение. За окном огни светофора, вывесок размываются и плывут, это напоминает Джексону Гонконг с его яркими огнями и зданиями-высотками. Он думает о забитых, тесных трамваях и о том, как в детстве любил смотреть на пролетающий мимо родной город с нагромождением домов. Джексон признаётся себе, что невыносимо скучает. И это первый раз за два года, когда он всерьёз задумывается о том, что ужасно хотел бы вернуться.

***

Не замечать Джебома — сложно, всё в школе связано с ним: от общих друзей до расположенных рядом шкафчиков на физре. Но у Джексона практически получается: он уходит из раздевалки раньше, чем приходит Джебом, не поворачивается к нему в классе, даже из дома с утра выходит пораньше, чтобы не пересечься с ним. Это желание быть на расстоянии — обоюдное, об этом Джексон догадывается, когда Джебом избегает его своими способами. Хотя «избегать» — вряд ли правильное слово. Он просто игнорирует всё, что не Ёнджэ. И это довольно выигрышная стратегия, думает Джексон, когда всё-таки врезается в него взглядом в столовой, потому что не получается иначе. Джебом увлечён ланчем, не замечает ничего вокруг и наслаждается своей едой. Его пиджак висит на спинке стула, на рубашке застёгнуты все пуговицы, кроме верхней. И когда Джексон отведёт глаза буквально через пару секунд, единственное, что останется в воздухе от их конфликта — тревожный взгляд растерянного Ёнджэ. Под конец дня Джексон ловит себя на том, что по привычке пытается высмотреть широкую спину Джебома среди школьников в одинаковых форменных пиджаках. Неужели Джебом не мучится тем же? Чуть позже, в одиночестве проходя их перекрёсток под сгущающимися тучами, Джексон понимает, что у Джебома, видимо, никогда не было такой привычки. Это задевает больше, чем факт существования Ёнджэ, их дурацкие перепалки, игнорирование друг друга. Это длится неделю. Джебом продолжает вести себя так, словно ничего не случилось — не случилось их знакомства, дружбы, лета. Он выглядит таким же, как и обычно, только немного дальше. И Джексон не понимает, почему это происходит. У него никогда такого не было, у них никогда такого не было, и Джексон не уверен, стоит ли ему что-то с этим сделать. Читать Джебома на расстоянии невозможно — так же, как пытаться оценить фильм по трейлеру или книгу по ознакомительному отрывку. Он давно перебесился, но всё ещё слишком гордый? Ему всё равно? Он больше не хочет, чтобы Джексон был рядом? Эмпатия Джексона трещит сигналами сос, то Морзе, то Брайлем, и он ломает над этим голову каждый день, когда знает, что Джебом сидит прямо за ним, стоит только повернуться, или Джебом так или иначе оказывается в поле зрения в столовой. Джексону меньше всего хочется оказаться перед ним наивным дураком с детской привязанностью. За эту неделю Джексон делает каждое домашнее задание, даже по английскому, сгрызает провод от наушника, фотографирует малиновый закат, а потом удаляет, потому что становится мало места для музыки. Он понимает, что Джебома не хватает, понимал с первого дня, только вот признавать это не хочется, как и все остальные чувства, что с ним связаны. Джексон ставит на своей жизни хэштэг #всё очень грустно. За неделю Джексон смотрит первый сезон «Бруклин 9-9», потому что хочется быть хоть немного ближе к Джебому. Половина лица тонет в подушке, одеяло свисает с кровати, а футболка неудобно задирается наверх. Джексону не хочется двигаться, не хочется думать, не хочется расстраиваться. Он нашаривает телефон на кровати и долго смотрит на светящийся экран, прежде чем открыть мессенджер. «спишь?», 23:43 «Нет», 23:45 «можно позвоню?», 23:45 «С чего бы это?», 23:45 «Можно, конечно», 23:46 Джексон насчитывает три гудка, прежде чем слышит в динамике сонный голос Ёнджэ. Наверное, он уже улёгся в кровать и пролистывал перед сном ленту в инстаграме, забитую собачками. Джексон представляет, как Ёнджэ занимается этим каждый вечер, почёсывая Коко, и ему почему-то становится не так гадко на душе. — Привет, — говорит Джексон в ответ на его «алло». В голове нет ничего конкретного, просто почему-то получается так, что за окном грустный октябрьский вечер, а ему даже некому позвонить, чтобы хотя бы помолчать в трубку. — Как ты? Давно не виделись в школе, — доносится тёплый голос Ёнджэ, и слышно, как он ворочается в кровати. Джексон поднимает одеяло с пола и заворачивается в него — ноги ниже лодыжек остаются голыми, и он старается поджать их ближе к себе. Горит экран ноутбука, лампа на столе, фонарь за окном. Джексон пытается разглядеть что-нибудь на небе, но получает только свет уличного фонаря в глаза. — Да, как-то так получилось. — Хочешь об этом поговорить? — Не особо. Наверняка, ты всё равно в курсе, — у Джексона почему-то исключительно детское чувство обиды. Такое, когда глаза щиплет и в горле стоит комок, но ты пытаешься сделать вид, что всё нормально, чтобы никто не начал смеяться. — Нет, Джебом мне ничего не говорил. Голос Ёнджэ тихий, даже учитывая, что уже поздно. Так обычно говорят, чтобы никого не разбудить дома — поэтому у Джексона появляется ощущение, будто он сидит где-то рядом и сочувствующе гладит по голове взглядом. Джексон жмурит глаза. — Скучаешь по нему? — Не знаю, наверное, — Джексон пытается не казаться слишком жалким, но Ёнджэ вряд ли станет его осуждать. Почему-то кажется, что не станет. Ему хочется доверять. — Я привык к тому, что он всегда рядом. — Ему тоже тебя не хватает, — роняет Ёнджэ, немного подумав. Джексон слабо улыбается. В тот момент он даже не задумывается, правда это или нет. Телефон Джексона вибрирует, и на экране всплывает уведомление о низком заряде аккумулятора. Вечно его телефон на грани отключки — Джексон, наверное, даже ассоциирует себя с ним. — Расскажи что-нибудь, — просит Джексон, закрывая ноутбук. — О чём? — лениво интересуется Ёнджэ и зевает. — Не знаю. О вас? Он, кажется, собирался тебя куда-то позвать. — Да, — Ёнджэ мягко смеётся в динамик, — позвал на концерт. Кажется, это свидание. Сказал, что ты был уверен, что я соглашусь, потому что мы слушали саундтреки из того фильма. Как его там? — Call Me by Your Name, — вспоминает Джексон, прикрыв глаза. — И я ведь не ошибся. Кстати, тебе ведь понравился его подарок? Я так и не спросил. — Да! Это, наверное, лучший подарок в моей жизни. Очень атмосферный альбом. Там есть песня «Paris in the Rain», постоянно её напеваю. Теперь это кажется чем-то очень личным. Джексон вздыхает. — Ты уверен, что хочешь обсуждать это? — Ёнджэ осторожно интересуется, и Джексон уверен, что если бы он сейчас был здесь, то посмотрел бы на него своим заботливым взглядом. — Да, конечно, я… Не знаю, конечно, но ты точно делаешь его лучше. Хорошо, что это ты. Это тяжело. Джексон правда имеет это в виду, но выдавить эту фразу из себя было сложнее, чем показывают в фильмах. Ужасное чувство. Но Ёнджэ тихо и мило смеётся, шуршит подушкой, и Джексон думает о том, что он может растопить любое сердце. Разве можно плохо к нему относиться, узнав получше? — Я рад, что ты меня не ненавидишь за всё это. У Джексона на языке горчит, и он сглатывает это старое горькое «но лучше бы тебя не было». Вот это он бы точно никогда из себя не выдавил, даже если бы очень захотел. В районе груди стягивается что-то противное. «Я рад, что ты меня не ненавидишь»? Джексон может винить только себя, когда Ёнджэ достаётся то, о чём Джексону никогда не хватило бы смелости попросить. Противный ком в горле не даёт воздуху попасть в лёгкие. Тонкая полоска сбегает из глаза в подушку, и Джексон называет это усталостью глаз от линз и экрана ноутбука. Осень не жалеет никого. Мочит дождём, продувает холодным ветром, обдаёт едва уловимым шлейфом грусти. Джексон наступает на промокшие грязные листья, облепившие тротуар, таскается по городу, минуя пешеходные переходы, фонарные столбы, лужи возле бордюров, тусклые спальные дома. Он усердно учится, и удивляется сам себе — тому, каким может быть усидчивым, когда это нужно. Выходит очень тоскливая осень — одинокая и прохладная. Конечно, он контактирует с Джебомом. У них всё ещё есть общие дедлайны, чаты, проекты по профильным предметам. Но больше ничего. Никаких киномарафонов и стакана колы на двоих, да и для колы становится слишком холодно, у Джексона весь октябрь болит горло, и он съедает пластинки и леденцы пачками. Ёнджэ пишет ему несколько раз — зовёт на чей-то день рождения и просто интересуется, как у Джексона дела. Джексон смотрит на сообщение минут десять, а потом извиняется и говорит, что не сможет прийти. Допивает кофе и выключает телефон. Наверное, нужно было тогда остаться. Успокоиться, сесть на место и поговорить — всё-таки, может, не зря говорят о том, что всё решается разговорами? Но что толку в разговорах с человеком, который не готов тебя понять. Главное — не говорить, главное — слышать. Услышал бы его Джебом в тот день? Джексон честно не знает, да и устал он думать о том, что могло было бы быть, но не стало. Быть одному не так сложно. Наушники, какие-то книги, Нетфликс. Это всё заедается, засматривается, забивается домашкой. Быть в одиночестве… сложнее.

***

Кончается октябрь. До экзаменов жалкая пара недель — Джексон поднимает свой средний балл до такого уровня, в который не поверил бы год назад. В рейтинге он на одну позицию ниже Джебома — их имена стоят совсем рядом, Джексон гонит от себя ностальгию, которой когда-то боялся больше всего. Он всё ещё не отрефлексировал — было, не стало, дальше, дальше, дальше, Джексон бы бежал, сломя голову, если бы было куда. Мотивация тухнет — как гирлянды из Икеи, когда праздники кончились и батарейки уже садятся. В ноябре голова идёт кругом и без конца льёт дождь. В общий чат класса скидывают тренировочные задания и обсуждают, что из этого может попасться в варианте. Джексон пытается открыть и приблизить файл, попутно надевая на голову капюшон куртки и жалея о том, что не взял с собой зонт, потому что кажется, что вот-вот польёт дождь. Как только ему удаётся вникнуть в задания по алгебре, Джексон влетает во что-то жёсткое плечом и поднимает голову — что-то жёсткое на проверку оказывается Джебомом, и приходится столкнуться с ним взглядом. Ирония, флэшбэки, ассоциации с картинками из засмотренных до дыр фильмов. Они останавливаются друг напротив друга, и Джебом улыбается ему — Джексона с головой окунает в лето посреди ноября. — Привет. — Привет. Как будто не было осени. Как будто не было проигнорированных сообщений. Если бы это было фильмом по телевизору в гостиной Джебома августовским вечером… Джексон смотрит на него и не знает, что сказать. Видимо, вот так выглядит жизнь без книжных гипербол. Джексон не забывает, как дышать, сердце не заходится в истерике. Джебом абсолютно такой же, каким был: наспех накинутое пальто, растерянная концентрация внимания, висящие на шее наушники. Они перекидываются бессмысленными «как дела?» и «ужасно заебался», понимающе кивая, как будто это перебрасывание репликами из вежливости имеет значение. — Ёнджэ уезжает домой на выходных. Не хочешь выпить с нами кофе сегодня? У Джебома это так просто. Джексон до сих пор влюблён в эту его черту, в его полуулыбку, в его повседневный голос, в его синяки под глазами, в его потрепанный, но уютный внешний вид… — Не откажусь, — Джексон улыбается ему в ответ. Они идут вдвоём из школы, им по-прежнему в одну сторону, их по-прежнему ждёт тот самый перекрёсток: цветочный магазин, широкий тротуар, аллея, на котором надо будет разойтись. Весь бэкграунд смазывается и превращается в какой-то отстранённый звук. Джексон смотрит на Джебома, пока тот что-то рассказывает про занятия, и понимает, что больше всего ему не хватало Джебома как друга. — Я видел, как улучшился твой средний балл. Уважуха, — Джебом хлопает его по плечу и тепло улыбается. — Я заметил, что у тебя тоже всё супер, — Джексон толкает его плечом в ответ, — это круто. Джексону хочется о многом ему рассказать: как ему зашёл «Бруклин 9-9», как он пытался заниматься в библиотеке, как попробовал новую лапшу, как он скучал… Джебом замедляется, когда до перекрёстка становится совсем немного, и неловко поправляет волосы. Обычно он делает так, когда собирается что-то сказать, и Джексон пытается игнорировать это, потому что боится услышать это джебомово что-то. Шарф Джебома висит на шее. Джексон останавливается, чтобы завязать его по-нормальному — подходит ближе и обматывает вокруг джебомовой шеи, Джебом как обычно морщится и двигает голову назад, светит своим вторым подбородком. — Мне тебя не хватало, — высыпает это на Джексона, как снег за ворот куртки, не меняя лица. Это джебомово коронное «и делай с этим, что хочешь». По крайней мере приятно знать, что некоторые вещи никогда не изменятся. — Конечно, — у Джексона включается защитный механизм от его неожиданных бомбардировок чувствами, — даже не представляю, как такой дед смог не ворчать кому-нибудь в уши полтора месяца. Джебом усмехается и натягивает капюшон Джексона ему на глаза. Никто не извиняется. Все обиды, конфликты, невысказанное — все осталось где-то в прошлом. Джебом скучал, и Джексон ему верит — улыбается себе в воротник, когда они расходятся. Становится слишком тепло для ноября. Джексон без труда находит кофейню этим вечером. Это то самое место, где они отмечали день рождения Ёнджэ, где несколько раз отсиживались, заканчивая эссе или прогуливая консультации. Только теперь опавшие листья хрустят на газоне, голые ветви чертят кривые линии по тёмно-синему небу, а над вывеской висит гирлянда с тепло-жёлтыми огоньками. На Ёнджэ длинное пальто и красный шарф, Джексон смотрит на него сквозь стеклянные двери, когда тянет их на себя. В нос ударяет запахом кофе, выпечки, у развернувшегося Джебома лицо весёлое и раскрасневшееся, а Ёнджэ откидывается на спинку стула и машет ему рукой. Так правда было всегда? У Ёнджэ взгляд ласковый, как карамель. По небольшому телевизору на стене крутят первый сезон «Сверхъестественного», звук едва слышно за разговорами посетителей: компания подростков за столиком у окна, пожилая пара чуть дальше и несколько девочек из параллели через стол от них. Джексон какое-то время наблюдает за экраном, где молодой Падалеки, перемазанный то ли кровью, то ли грязью, кричит что-то, что Джексон не может разобрать. — И потом она мне сказала, что вступительные… Джекс, ты слушаешь? — Джебом сжимает его предплечье и дёргает рукой. Джексона вырывает из реальности «Сверхъестественного» и возвращает в реальность, в которой Джебом пялится на него выпученными глазами и удивлённо вскидывает брови. — Да, да, и что дальше? — Джексон моргает несколько раз и подаётся вперёд, складывая руки на стол. — Повтори, что я сейчас сказал. Падалеки с экрана разочарованно качает головой. — Ты спросил, слушаю ли я, а потом про вступительные, что… — Джексон запинается и поджимает губы, чтобы спрятать виноватую улыбку. У Ёнджэ трясётся чёлка, когда он смеётся. — Слушай, отстань от него со своими тупыми историями — улыбается и стучит по плечу Джебома, перестаёт только когда Джебом берёт в руки чашку с кофе. Кофе кончается, разговоры обо всём, что произошло за последние несколько месяцев — тоже. Джексон крутит в руках пустой стаканчик и не знает, как описать, то, что он сейчас чувствует. Кажется, всё на своих местах? Только вот Джебом улыбается нежно мимо него, а Ёнджэ смущённо отводит взгляд, слабо пиная его ботинком (Джексон делает вид, что не замечает). Накатывающей волной приходит осознание того, что как раньше уже ничего не будет. Но любой конец — это новое начало? Они выходят из кофейни, а Джексон не может отделаться от ощущения того, что он здесь не к месту. Это не объективное, а личное и накрученное, когда изнутри скребётся что-то тоскливое из детства. Когда всё вокруг тебя, а ты сам по себе. — Ладно, ты провожай Ёнджэ, а я тогда пойду в объятья учебника по корейскому, — как-то неловко говорит Джексон, поглядывая то на Джебома, то на Ёнджэ, то на его красный шарф. Джебом открывает рот, чтобы что-то сказать, вскидывает уже брови, но Ёнджэ перебивает его, не дав заговорить. — Я уезжаю, а ты хочешь поскорее слиться? Некрасиво, Джексон Ван. Поэтому он остаётся. Странно, что больше не нужно страдать; странно, что больше не нужно выкапывать из себя старое и болезненное. Всё так, как было раньше, вернулось на свои излюбленные полки и выглядит органично. Только вот Джексон, кажется, уже не такой. И он не знает, куда деться ему самому.

***

В комнате раскрыто окно, и холодный осенний воздух заставляет Джексона укутаться в толстовку Джебома, высовывая сонное лицо в форточку. Люди внизу — едва различимые фигурки в сеульских сумерках, ветер перемешивает блики от огней торгового центра и фар, с улицы доносится гул машин. В голове ничего, кроме размытой тревоги. Джебом ушёл куда-то — то ли в туалет, то ли заказывать пиццу. Ёнджэ уехал сегодня утром, Джексон с Джебомом стояли у его подъезда в ужасную рань, чтобы проводить его с родителями. Джебом держал его за руку, Джексон держал себя в руках. В первой попавшейся кофейне, куда они завернули, чтобы согреться, играл последний релиз Joji. Джебом подпевал строчке don’t follow me, you’ll end up in my arms, а Джексону просто хотелось сидеть в белом фраке и с синим освещением, затягиваясь сигаретой за мокрым стеклом. Из окна тянет ароматизированными сигаретами — кажется, кто-то из соседей вышел покурить. Джексон трёт лицо и прикрывает окно, оборачивается посмотреть на комнату Джебома. Ничего не изменилось, да и было бы странно; по телевизору беззвучно идут новости, с полок стеллажа выглядывают корешки книг, на столе стопки папок с тестами и конспектами. Неужели экзамены когда-то останутся позади? Джексон выходит на кухню и случайно улавливает отрывок разговора Джебома из-за распахнутой двери балкона. — Джексон пришёл, мы хотели заказать пиццу. Мы прорешали столько задач, что я больше не чувствую мозг. … Да, я помню. … Пиши почаще, ладно? … Сам ты приторный, Ёнджэ-я. … Пожелай мне лучше удачи с алгеброй. Мы чужие люди, внезапно мелькает в голове у Джексона. Абсолютно чужие, не связанные ничем, кроме общих воспоминаний и аккаунта на Нетфликсе. Джексон не понимает, как не заметил раньше, за завалом исчерканных тетрадей и библиотечных учебников. Это очевидно до невозможности, Джексон не знает, что происходит в жизни Джебома, не знает, когда он свободен, не может читать его по лицу. Это очевидно, очевидно и больно. — Позвони, когда будет время, окей? Пока, — Джебом смотрит на дисплей, пока Ёнджэ не сбросит звонок, а потом кладёт телефон на подоконник экраном вниз. Не отрывая взгляда от отчаянно синеющего неба и городского пейзажа, вслепую шарит рукой в поиске пачки сигарет. Джексон подталкивает Мальборо к его пальцам. — Снова куришь? — облокачивается на дверной проём. Балкон застеклён, но все равно дует, Джексону зябко, но почему-то ему нравится то, как это освежает. Лица Джебома почти не видно — становится совсем темно. — Слишком много нервничаю. Не хочешь перекур? Как в старые-добрые, — с приглашением протягивает открытую пачку. Джексон выцепляет сигарету и привычным движением кладёт между губ. Как же крепки привычки, когда даже спустя много месяцев ты всё ещё автоматически совершаешь действия, которые были повседневностью раньше. Прикуривание сигареты, комбинации на джойстике, общение со старыми друзьями, правда? — Я ужасно рад за вас, — Джексон выдыхает это вместо с коротким кашлем. — Спасибо, Джекс. Я так говняно себя чувствовал после- — Забей, — Джексон машет на него рукой, в которой между указательным и средним зажата сигарета. — Теперь всё уже нормально. — Наверное. — Можешь поверить, что до экзаменов неделя? — Только глядя на твои синяки под глазами. Пахнет сигаретным дымом, освежителем для белья, свежестью воздуха. Мальборо голд дерёт горло, или, может, это все те вопросы, которые Джексон боится задать вслух. Кто я для тебя теперь? Как мне вести себя рядом с тобой? Что мне делать, если даже сейчас, когда ты молчишь, потому что думаешь о человеке, который заставляет тебя улыбаться своим существованием, я цепляюсь взглядом за твои запястья, закатанные рукава, две родинки над глазом, и не могу ничего с собой поделать, потому что за это время изменилось всё внутри меня, кроме этого блядского чувства? Молчание тянется до тех пор, пока Джебом не тушит окурок в пепельнице. — Пепперони и сырный соус? — Сойдёт. Горит настольная лампа, по телевизору ползает окошко «соединение разорвано», на ноутбуке один из старых фильмов Куросавы с безэмоциональным одноголосным дубляжом. Мальчик в костюме управляет воображаемым трамваем. Додескаден, додескаден. Джебом сказал, что ему нужно расслабиться. Коробка от пиццы пустая, Джексон натягивает на голову капюшон толстовки и затягивает на нём шнурок, а Джебом вытянулся на животе. Закончив с подготовкой на сегодня, они вообще мало разговаривают — вместо них говорит шаффл плейлиста Джебома и старые фильмы. Додескаден, додескаден. Всё неправильно, всё абсурдно, как этот несуществующий трамвай. Как экзамены, которые «решают всю оставшуюся жизнь», как бессмысленное зазубривание бесполезных вещей. Как тупая боль в грудине. — Кажется, я по уши. Додескаден, додескаден. Джексона разморило, и хочется, чтобы всё это было одним длинным августовским сном. — Что? — Влюбился по уши. Это нормально? Когда я смотрел на него, мне было физически больно. — «Ненавидел жалкую, ущербную мышцу, которая тыкалась в ребра, как недобитая собака»? Так больно? — Нет, это была приятная боль, а не Донна-Тартт-боль. Что-то вроде того чувства, когда ты читаешь на бумаге мысли человека, который умер в прошлом веке, но он настолько идеально описывает твоё состояние, что тебя разрывает от того, что тебя наконец-то поняли. Джебом так далеко, но всё ещё подхватывает его мысль с одной цитаты. Разве они могли когда-нибудь так сильно понять друг друга, а не чужие истории? Видимо, Джебом тоже думает, что нет. — Да, только в твоем случае, это можно выплеснуть. — Да. Я бы умер, если бы не было такой возможности. — Это тяжело. — Можешь себе представить, как живётся людям, влюбленным в человека, которого они видят каждый день, но не могут сказать? — Не представляю, — Джексону кажется, что вот она — точка, когда его сердце разорвётся. Но ничего не происходит, он даже выдавливает из себя конец фразы, — наверное, та самая Донна-Тартт-боль. Джексона вырубает на джебомовой кровати, и, сквозь дрёму, когда титры закончились и ноутбук уже закрыт, он слышит разговор шёпотом, тихое «споёшь мне?» и голос Ёнджэ из далёкого Мокпо, поющий колыбельную для Джебома. с тобой где угодно я чувствую себя на месте с тобой любое место прямо как париж, укутанный дождём Мягкая толстовка пахнет духами Джебома, и Джексону к его стыду снится, как Джебом целует его колени.

***

Дни перед экзаменами растягиваются в одну тихую истерику. Все вокруг притворяются, что всё в порядке — кто-то из класса предлагает устроить последний мозговой штурм, Джексон не помнит, когда последний раз нормально спал, а у Джебома трясутся руки, когда он выписывает на доске уравнения. Бэкграунд тонет в шуме и нервах. Джексон закрывает глаза. Когда он их открывает, в классе тишина и окна раскрыты. За соседней партой сидит Ёнджэ и шумно тянет апельсиновый сок через трубочку, с улицы доносятся редкие голоса школьников. — О, проснулся? Ёнджэ наклоняется, чтобы заглянуть ему в лицо. Джексон откидывается на спинку стула и потягивается, руку свело от неудобной позы, и он пытается заставить её работать. — Где Джебом? — Пошёл вниз за кофе. Мы попросили тебя не будить, сказали, что закроем кабинет после большой перемены. — Спасибо, — отвечает Джексон, всё пытаясь прийти в себя. Сколько он проспал на парте? Каждый сустав ноёт, и голова трещит после неудачного дневного сна. Джексон никогда не понимал, как дневной сон может быть такой приятной и противной вещью одновременно. — Как твоя подготовка? Нервничаешь? Ёнджэ протягивает руку, чтобы похлопать Джексона по плечу. К заботе Ёнджэ сложно привыкнуть, Джексон и Джебом схожи в этой непохожести на него. Он делает это ненавязчиво — так, что понимаешь не сразу, но чувствуешь, что становится легче. Джексон иногда боится с ним говорить, Ёнджэ хочется доверять, вывалить ему всё болезненное и дальше, только вот кому от этого полегчает? — Не знаю. Я уже ни в чём не уверен. — Почему так? — хмурится и разворачивается корпусом к Джексону. — Я не буду поступать. Почему-то это так легко соскальзывает с языка. Джексон даже не был уверен до этого момента, но как только произносит это вслух, понимает, что не сможет по-другому. Ёнджэ чуть не разливает на себя сок. — Что? — Хочу вернуться домой. После экзаменов вернусь в Гонконг, найду работу, может, в следующем году… Я не могу больше здесь находиться, понимаешь? Меня это убивает. Каждое слово карабкается и царапает горло в клочья. Если бы это слышал семнадцатилетний Джексон, что бы он подумал? Семнадцатилетний Джексон думал, что может всё. — Подожди, Джебом знает? — Нет. — Ты собираешься ему сказать? — Ну да. Как-нибудь потом. Я не знаю, Ёнджэ, я так устал. Не знаю, можно ли где-нибудь чувствовать себя более чужим, чем здесь. Ёнджэ немного молчит, и на улице птицы хлопают крыльями, взлетая с крыши школы. — Это из-за Джебома? Сердце ноет, похороненное за рёбрами, Джексон не хочет отвечать. Разве не всё в его жизни сейчас в какой-то степени из-за Джебома? — Что из-за меня? — Джебом влетает в класс с двумя стаканчиками американо, вклиниваясь в разговор, повисший в воздухе. — Вы о чём? — Да, из-за тебя нам постоянно говорят, что мы худший класс в параллели. Смирись с этим, — Джексон пожимает плечами и забирает у Джебома стаканчик. Легче делать вид, что не существует ни чувств, ни семнадцатилетней версии себя, и с этим тоже приходится смириться. — Я какое плохое зло тебе сделал? Джексон смеётся и обжигает язык горячим кофе. Ёнджэ смотрит на него грустно, Джексон специально избегает его взгляда. Милый маленький Ёнджэ, никогда не взрослей. Наверное, он думает, что Джексон дурак? Просто Джексон не кореец, Ёнджэ никогда его не понять, тем более Джебому, что поступает в один из самых престижных вузов страны. А Джексону бы просто в родной город, ехать в забитом трамвае к отцу в спортивный зал, складывать разбросанные рапиры и снова встать на дорожку, всё вокруг белоснежное и мир через сетку, правильное и аккуратное, ювелирная техника и резкие уколы, выпады, отточенные и рассчитанные до сантиметра, где нет места эмоциям и всему личному… — I just feel so damn homesick, — бубнит Джексон в свой американо. — To change bad habits, we must study the habits of successful role models… — Джебом начинает зачитывать текст, который учил прошлой ночью, и Джексон закатывает глаза. Можно выпуститься из школы, но нельзя выпустить школу из себя — Джексон почему-то уверен, что Джебом уже не изменится, будет воспринимать и перерабатывать информацию так, как научили, а научили так, что это невозможно использовать в жизни. И пока Джебом ходит кругами по классу, воспроизводя очередное зазубренное аудирование, Ёнджэ поднимается со своего места и наклоняется к уху Джексона: — Он твой лучший друг. Что бы ты ни решил, ты должен сказать ему сейчас, а не поставить перед фактом, когда будешь собирать чемоданы. Джексон пустым взглядом смотрит на то, как Ёнджэ кидает пустой пакетик от сока в мусорку и выходит, махнув на прощание рукой. — Что он тебе сказал? — подлетает Джебом и отпивает свой остывший кофе. — Что ты сучка, — ржёт Джексон, а потом Джебом ловит его в шутливый захват и пытается придушить, чуть не разлив кофе не белую рубашку Джексона.

***

В день экзамена небо затянуто тучами. Школьники с отпечатком четырёх выматывающих лет старшей школы тянутся к пунктам проведения экзаменов как на казнь. Два года назад Джексон вычитал в интернете, что во время проведения экзаменов над Кореей не летают даже самолёты. А жаль. Джексон делает последнюю крепкую затяжку, под какой-то древний трек Twenty One Pilots втаптывает окурок в асфальт. Вчера ночью он купил билеты на самолёт. А сегодня утром на почте лежала открытка от родителей — «желаем отличных результатов и уверенности в себе, сын, у тебя всё получится». Мама потом позвонила по вичату за завтраком, Джексон сказал, что можно было и в мессенджер написать, а она сказала, что им захотелось отправить ему что-нибудь материальное, чтобы точно дошло; папа с набитым ртом махал ему и желал удачи, а Джексону отчаянно хотелось разреветься. Что он делает и зачем? В аудитории прохладно и нервно. Джексон жалеет о своей эмпатии в этот момент — чужие брейкдауны добираются до него, и он чувствует, как ноги становятся ватными, хотя, казалось бы, он завалил всё задолго до того, как открыл конверт, ещё прошлой ночью, когда гуглил билеты, или ещё раньше, когда перевёлся в Корею, потому отец сказал, что ему это будет на пользу, или тогда, когда влюбился в Джебома и захотел остаться, начал строить какие-то планы, чтобы потом их разрушить. Джексон просто выкладывается на полную, чтобы ни о чём не жалеть. Джебом на другом конце аудитории уверенно строчит ответы, и Джексон слабо улыбается. Вот бы этот день длился как можно дольше, последний день, их последний школьный день. Джексон курит на улице, закончив последний предмет раньше остальных, а Ёнджэ сидит на скамейке рядом. Смеркается, пастельный закат окрашивает небо. Не хочется говорить ни о чём. Джексон не может поверить, что всё, ради чего он не спал, ради чего он научился учиться, закончилось двадцать минут назад. — Я абсолютно выжат. — Представляю, — Ёнджэ вздыхает и кутается в своё пальто. — Если я скажу, что ужасно не хочу, чтобы ты уезжал, это будет звучать как издёвка? — Да. — Но это правда. Ёнджэ складывает руки в карманы и тяжело смотрит в сторону. — Я не могу отделаться от мысли, что я во всём виноват. Джексон улыбается, глядя ему в глаза. — Никогда не думай об этом больше. Ты лучшее, что случалось с этим лошарой. Вон он идёт, кстати, — Джексон тянет губы в широкой улыбке и машет в его сторону. Джебом, разглядев их, с победным криком мчится и чуть ли не запрыгивает на шею Джексону. Джексон едва удерживается на ногах, но крепко обнимает его в ответ, пока Джебом орёт о том, что ебал всё в рот и что он официально выпустился. Джексону так спокойно и радостно за него, каким бы туповатым ни был Джебом, он со всем справился. В этот момент чертовски не хочется уезжать. Закат догорает над школьным двором, Джебом целует Ёнджэ, пока рядом никого нет, и Ёнджэ смущенно хватает его за лицо.

***

Празднование окончания учёбы доводит до ресторанчика в районе школы. Внутри жарко и много людей, кто-то из параллельных классов, свои ребята и незнакомые выпускники перемешиваются внутри, поздравляют друг друга и угощают мясом. По маленькому телевизору в центре помещения показывают новости — приводят статистику посещения экзаменов, обсуждают предварительные результаты и мнения экспертов. Экзамены — из разряда сдать и забыть, мало кто действительно обращает на это внимание, тем более в такой атмосфере. Джексон сидит в тесном углу рядом с Джебомом, соприкасаясь коленками, их одноклассник орёт о том, как рад, что всё закончилось, и все выпивают за это. У Джебома блестит шея. Всё ещё кажется нереальным то, что закончилась школа. Джексону приходится держать в голове мысль об этом весь вечер. Ему хочется прочувствовать эти вещи — радость, удовлетворённость, групповую светлую грусть по ушедшей части жизни — всё то, что упоминается другими в тостах и пожеланиях, но почему-то не удаётся. Все так долго ждали этого момента — почему он проходит мимо? — Я желаю всем запомнить это чувство, запомнить все любимые моменты, и пронести их через всю жизнь. Пусть это будет напоминанием о том, что всегда было и будет место хотя бы для одного джоуля тепла. Спасибо вам! Я рад, что мы были знакомы, — кто-то из параллельного класса заканчивает свою плавную речь, и по всему ресторану расходится очередная волна поздравлений и звона бутылок. Наверное, всё, что запомнит Джексон — весёлый прищур Джебома. Джексона мутит или от духоты, или от того, что он не может разобраться в себе. Он сбегает на улицу под предлогом покурить, но курить не хочется, тем более мерзкие Мальборо голд, от которых раздирает горло. Хочется только воды и посидеть в тишине ближайшую вечность, от перекрикиваний друг друга начинает трещать голова. А ведь раньше Джексон не был таким, орал громче всех и наливал сам, что же случилось… Джебом выходит на крыльцо спустя несколько минут с бутылкой холодной воды. Он кидает её Джексону, и Джексон сразу прикладывает её ко лбу. — Что с тобой? — спрашивает Джебом. — Не знаю, поплохело от духоты, наверное, — отмахивается Джексон, и выпивает половину бутылки залпом. Лучше не становится, но вряд ли он на это надеялся. — Я не об этом. Ты сам не свой, что случилось? Ты правда хочешь знать? — Я вернусь домой. — Мы же хотели у меня посидеть? — Нет, в смысле домой домой. У Джебома проясняется лицо, и он садится на ступеньку рядом с Джексоном. Джексон так свыкся с мыслью о доме, что совсем не подумал о том, что у Джебома может быть какая-то реакция на это. Кажется, только сейчас Джексон в полной мере осознаёт, что значит бросить всё здесь. — Что? Когда? — На следующей неделе самолёт. — Ты совсем ебанутый? Перебрал? — Джебом ждёт какого-то ответа, но Джексона хватает только на то, чтобы мотнуть головой. Джебом, наверное, думает, что он шутит. Джексон же такой, правда? Шутник и приколист, не любящий быть серьёзным, вечно веселящий людей. Этот образ болезненно впивается в Джексона ногтями, и он становится его заложником. Джексон молчит, потому что ему страшно, что Джебом не увидит в нём него. Прохладный ветер гонит по улице пыль и какой-то мусор, качает деревья. У такого же забитого ресторанчика напротив мигает вывеска. — Я купил билеты в ночь перед экзаменом. Я так хочу домой… Господи, Джебом, я так хочу домой. Джебом не знает, что на это ответить, Джексон не знает, что хочет от него услышать. Джексон вообще запутался в себе и в мире, а ведь в прошлом году был так уверен, всё было расписано на несколько лет вперёд и казалось правильным. А потом случился Джебом. Случился Джебом, который сидит в нескольких сантиметрах от него, пахнет соджу и сигаретами, такой остроумный и начитанный, но не может подобрать слов. Джексон кладёт свою раскалывающуюся голову ему на плечо и надеется, что она расколется насовсем. Джебом прислоняется щекой к его макушке и молчит; говорят, всё нужно решать словами, но слова не помогут, если вы не готовы друг друга понять. Джексон плачет на плече Джебома, уже не надеясь, что его отпустит.

***

Маленькая круглосутка у дома Джебома напоминает памятную шкатулку. Вот чипсы, на которых Джексон был помешан, когда они только познакомились, вот мороженое, которым Джебом измазался летом, вот газировка, которую они пили где-то в тени, Джексон облизывал губы, они были ужасно сладкими, и он знал, что у Джебома они такие же, и так хотел их поцеловать. В тот момент всё было так просто, что Джебом, может, и не отказался бы. Джексон стоит перед полками с быстрорастворимой лапшой и не может вспомнить, какая нравится Джебому. Мимо проходит незнакомая девушка, берёт красную упаковку, и Джексон, устав ломать голову, берет две такие же. В магазине играет трек Nickelback из прошлой жизни, Джексон не ожидал, что помнит его, но всё равно бубнит себе под нос текст. This is how you remind me of what I really am. Джексон расплачивается наличкой за лапшу и литровую бутылку колы. It’s not like you to say sorry, I was waiting on a different story. На двери висит дурацкий колокольчик, который портит песню, когда Джексон выходит. — Я не представляю, как буду жить без тебя, — говорит Джебом тем вечером. Зато я представляю, как не буду жить без тебя, думает Джексон.

***

Джексон разлепляет глаза, когда за окном светает. На стенах привычные полоски, просачивающиеся сквозь жалюзи, сначала он не понимает, где он находится, а потом вспоминает, что так выглядит комната Джебома, если смотреть на неё с пола. Джебом сопит на кровати, лёжа на животе и свесив руку вниз. Джексон тянется к ней несколько секунд, чтобы получилось «Сотворение Адама». Доместик сотворение Джебома. Джексон пытается изо всех сил растянуть этот момент, чтобы под веками осталась картинка, на которой Джебом мирно спит и не видит во сне экзамены, выглядит самым тёплым человеком в этом городе. Утреннее освещение мягко ложится на его светлую кожу и широкую спину под оверсайз футболкой. Есть что-то романтичное в серых утрах позднего ноября, когда природа готовится умирать. На часах половина пятого утра, Джексон замерзает на полу, поэтому встаёт, снимает телефон с зарядки и идёт на кухню ставить чайник. Курить не хочется, но Джексон всё равно выходит на балкон подышать. Джебом выходит минут через десять, закутанный в одеяло — он весь лохматый и сонный, как будто едва разодрал глаза. От взгляда на Джебома Джексон чувствует что-то болезненно-нежное. Как он будет без него? — Ты чего? — Хочу запомнить Сеул таким. — Полумёртвым? — Грустным предрассветным. Джебом сжимает его плечо сквозь ткань серой футболки. В это касание хочется завернуться, как в кокон. Становится невыносимо тоскливо. Никто не говорит, что они не смогут общаться на расстоянии, но Джексон даже не пытается тешить себя надеждами: вряд ли найдётся человек, который искренне не знает, чем всё это обычно заканчивается. Джексон пытается перестать отчаянно цепляться за то, от чего так хочет сбежать. — Пошли покатаемся. Джексон удивлённо косится на него, и Джебом пожимает плечами. — Ты говорил, что я самый предсказуемый человек на планете, понял-принял, а теперь бери свою доску и пошли на улицу, — Джебом хлопает его по руке и разворачивается с балкона. Небо затянуто серой ватой, на улице абсолютно пусто, даже собачники ещё не вышли на утренние прогулки. Джексон проносится сквозь знакомые улицы, а кажется, что два года в Корее проносятся мимо него. Джебом раскидывает руки в стороны, и его олимпийка развевается за спиной, как плащ. Колючий ветер треплет волосы, из-за поворота плавно раскидывается Ханган и качается мелкими волнами. Небо — холодный голубой. Джексон сильнее отталкивается от земли, и ему хочется, чтобы дорога никогда не заканчивалась, проходила лабиринтом через все их закоулки и дворы, летние аллеи, излюбленные забегаловки, чтобы Джебом улыбался от скорости и адреналина после крутого спуска, а Джексон хотя бы на это мгновение, на эту минуту, пока он балансирует на доске, пока колеса бешено крутятся, пока через всё тело отдаётся каждый камешек, чувствовал себя по-настоящему живым.

***

Джексон не знает, в последний ли раз он видит соседскую собаку, с которой встречался взглядами каждый день по дороге в школу, в последний ли раз ест лапшу в душном помещении ближайшего ресторанчика, пока Джебом давится самой острой, в последний ли раз даёт пять Ёнджэ, который только что в очередной раз простебал Джебома. За день до самолёта они с Джебомом бесцельно ходят по городу, и перед тем, как разойтись в сумерках, Джебом первый обнимает Джексона. Джексон сцепляет руки на его спине, и честно не знает, в последний ли раз чувствует запах его шампуня. — Думал когда-нибудь, что всё могло было быть по-другому? — тихо интересуется Джебом. — Миллион раз. — Я тоже. Джексон не хочет смотреть ему в глаза. Лицо Джебома совсем близко, даже тянуться не нужно, просто не открывать глаза. Ночное небо безоблачно и спокойно. Джексон кладёт руку на грудь Джебома — может, когда-то надеялся достать до самого сердца, — и Джебому приходится сделать шаг назад. О чём он думает? А, впрочем… — Пока, Джебом. — Пока, Джексон.

***

Джексон занимает своё место и разминает плечи, джинсовка чуть давит выше локтя. Он не боится летать, да и дело не в этом, но живот скручивает от волнения. Джексон трёт лоб и краем уха слушает инструктаж, кидает взгляд на соседей и на серый асфальт через стекло. Светлеет. Джексон просил не провожать его. Телефон вибрирует, на заставке высвечивается новое уведомление — Ёнджэ пишет что-то вроде «напиши, как сядешь», Джексон только пробегается глазами, а потом снимает блокировку и открывает переписку с Джебомом. Он пролистывает последние сообщения вниз-вверх, там ничего такого, последний скачанный стикерпак и сообщения о том, где и во сколько нужно встретиться. Они оба — не любители чувств через экран. Просят отключить телефоны, а у Джексона в голове пусто, он вроде абсолютно спокоен, до отправки буквально пара минут, а потом взлёт, небо, дом — он же этого хотел, правда? Джексон наскоро набирает сообщение, автозамена исправляет опечатки, и он пробегается глазами по предложению. «надеюсь, на расстоянии не любить тебя будет легче» — Отключите, пожалуйста, ваш телефон, — мягко говорит стюардесса, чуть наклоняясь к Джексону, вырывая его из мессенджера. Джексон зажимает бэкспейс на клавиатуре и смотрит, как курсор скачет назад, стремительно стирая за собой все знаки, пока строка не остаётся пустой. Через секунду в то же окно диалога ему прилетают результаты экзаменов, Джебом что-то долго и упорно набирает, но Джексон включает режим самолёта, запрокидывает голову и закрывает глаза. Самолёт взлетает, и всё остаётся позади: Сеул, школа, экзамены, осенняя набережная, две родинки над глазом, острый кончик носа, закатанные рукава белой рубашки и небрежно накинутый шарф. Lotte Tower на прощание подмигивает своими огнями.