live with plant

— Я надеялся, что ты перестанешь делать это, когда мы станем очень хорошо общаться, — бледные руки обнимают со спины, прижимая всё тело к полупрозрачной белоснежной рубашке, через которую видны бинты на хилой мальчишеской груди и животе, а под воротником которой красуется яркая жёлтая лента. — Извини, пожалуйста… Я ничего не могу с собой поделать! Они ведь тоже живые, — шёпотом в ответ, пока рука тянется к листочку, который пищит едва внятные и, возможно, заученные им фразы, радостно поднимая листочки в сторону своего маленького хозяина. Фукасе нервно ёжится, рассматривая это надоедливое зелёное растение. Ещё недавно ему так нравилось, когда Оливер открывал все свои секреты только ему и уже, кажется, не надеялся излиться другим людям. Это было так волнующе, на удивление, словно ты аккуратно открываешь крышечку музыкальной шкатулочки и встроенные механизмы начинают приятно щипать за душу. Ещё недавно. А сейчас для этого дерьма придумали растения! Жалкие зелёные существа, что они могли бы дать человеку? Советы? Нет. Они могли пожалеть? Дать жалость и сочувствие? Нет. Они всегда пищали что-то на своей волне, словно бездушные роботы или чересчур тупые дети и, кажется, это не помогло бы никому. Но помогло Оливеру. Ему было действительно достаточно, когда растение могло всегда держать его пальцы в своих листьях, нежно согревая, и повторять что-то поддерживающее. Оно всегда было рядом. Так часто, настолько близко, как не был никто. Ни заботливая ко всем милашка-Лука, ни проводящая время с мальчиком Руби, ни даже так много твердящий что-то сладкое каждый день Фукасе. Мальчик ничуть не закрылся, продолжив общаться с многими, но любимый цветок был ему милее всех. Особенно, когда шептал бесполезную и такую пластмассовую чепуху, в которую Оливер верил. Это было теплее всего. Оливер не жалел. Он открывает и закрывает глаза. Всё ещё боится, что всё это ложь. Растения не говорят, а Оливер медленно сходит с ума. Но горшок в руках не исчезает, руки сзади сжимают всё сильнее, чуть гневно и без особого спокойствия. В плечо уткнулся чужой холодный нос. — То. только не говори, что это ревность… — Я, разве, ревную? Просто… ты действительно вечно со своим растением бегаешь. — Я люблю его. — А я тебя. Оставим это без внимания? Оливер замолкает и опускает голову. Милое растение в руках недоумённо что-то мяукает и листики его изгибаются, в страхе обхватывая ещё совсем детские пальцы. Голос мальчика дрожит, пусть он пока ничего не сказал. Он не знает, что ответить. Это было более не неожиданно. Оливер знает, что это, скорее, печально. Потому он поворачивается к Фукасе с грустными глазами и вздыхает, прикрыв их. Извинения не помогут. Глухая трата времени. Растение дорого. Фукасе не может не признать. Но разве это важно, если его желания моментально застыли, стоило этому зелёному куску хлорофилла появиться в бледных детских руках? Всё быстро можно вернуть на свои места. Фукасе хочет и знает, что сможет аккуратно. — Зачем тебе это растение? Оливер не признал. Он не знает, зачем. — Почему оно стало важнее, м? Оливер смирился. Он не знает, почему. Когда-то было приятно. Сейчас больно и стыдно. (Потому что он не заметил, как его обманывают в своих целях.) Когда-то было просто и беззаботно. Сейчас страшно и сложно. (Потому что он протирает глаза и не видит ничего странного в шатком голосе Фукасе) Он понимает, что кинул весьма дорогого человека. (Потому что этот человек сам так сказал.) Так мальчик утвердил сам и больше не отвернётся мнимо и лживо. (Издеваетесь?) Фукасе не поможет поддержкой, и, скорее, только расковыряет свежую рану ржавым ножом. Но с ним теплее. Оливер давит крик. Горшок падает на пол и разбивается. Начало должно было стать концом. Конец должен был стать началом. Всё пошло по плану. Цветка больше нет. Ни одной лживой фразы. Горевать больше не о чем.