На крыше только ты и я...

Солнце, начавшее закатываться за горизонт, все еще сияло на небосклоне, освещая фигуру в латах и шлеме. Среднего роста, довольно ладная, пусть и за доспехом видно было немного, она сидела на краю, смотря на смолкающий город еретиков. Все здесь отличалось от того, что она видела дома. Ночь в Англии — время оживленное. Празднуют балы и дни рождения, именины, помолвки… Город в это время живет своей, тайной жизнью. Здесь же ночь — время покоя и тишины, как раннее туманное утро на Туманном Альбионе, никто не ходил по улицам и лишь редкие стражи порядка проводили осмотры вверенных им территорий. И все. Больше никого не было в этом странном месте. Невольно латник даже позавидовал этому городу — повезло быть таким тихим. Да только скоро и его заполнит ночная жизнь — сослуживцы точно устроят шум ночью. Отчего-то они не хотели скрывать свое присутствие, громко кричали, нарушая гармонию ночи, подговаривали бандитов на ночные вылазки за пару серебрушек. Пренеприятное зрелище. Крыши были ее любимым местом — тихие и аккуратные, они создавали атмосферу уюта и тепла, спокойствия, к которому так стремилась фигура в латах и с крестом на груди. Вот она сняла шлем, потряхивая головой и распуская длинные волосы. Сверкнули широкие, глубоко посаженные глаза цвета моря в раннее утро — синие и чистые. Это была женщина. Уже не очень молодая — лет тридцати, может двадцати семи, но красивая. В своей опасной красоте она напоминала ведьму, какую с удовольствием сжег бы на костре любой священник, если бы заметил ее взгляд. Независимый и уверенный, повидавший многое. Такой взгляд для женщины греховен. Ведь она должна быть покорной и смиренной, а не воинствующей и независимой. Впрочем, теперь ее это мало волновало. Она давно перестала верить в россказни о наказании Божьем, готовясь в любую секунду умереть от руки сарацина. Война вам не игрушки… — Да, не игрушки… — будто подтверждая свои мысли, произнесла она усталым, охрипшим от долгого молчания голосом. Сзади раздался шорох, кто-то тоже решил забраться на крышу. Девушка дернулась, хватаясь за меч, лежащий рядом с ней, но еще не оборачиваясь. Надеялась, что некто уйдет, заметив ее. Но шаги приближались, вынуждая ее обернуться на фигуру, сильнее сжимая ставший привычным полуторник в руках. Перед ее взором предстал ассасин. Только они носили белые одежды и закрывали голову капюшонами. Ее враг, ее противник даже в столь хороший вечер. Убивать не хотелось, хотелось просто посидеть в тишине, погруженной в свои мысли, однако вся романтика момента была испорчена этим... этим... она даже слов подобрать не могла кем! Чтоб ему на костре гореть вместо нее! Никакого уважения к задумчивым незнакомцам! Ну, не совсем незнакомцам — рука, из которой он днем ранее выбил меч, ощутимо побаливала, вызывая глухое раздражение. Девушка была возмущена до глубины души подобным. И наглым вторжением, и своим поражением — виновата и в том, и в том. Сама она очень ценила одиночество — еще с детства поняла, что доверять кому-либо не стоит — а тут этот наглый варвар. — Иди куда шел, ассасин. Эта крыша занята мной. — сказала она, острием меча показывая в сторону других крыш — Поищи себе другое убежище. Она насторожено смотрела под капюшон, где сверкали янтарные глаза. Полностью черты лица нельзя было разглядеть, однако уже сейчас было понятно, что еретик был смугл и хорошо тренирован, а еще был очень нагл, судя по ухмылке, расползшейся по его лицу после ее слов. — О, неужели, благородные тамплиеры взяли в свои ряды женщин? Совсем ослабли? — сказал этот вот… варвар — это худшее, что девушка могла придумать своим возмущенным до невообразимых глубин сознанием. — Или… Все они и сами женщины? — из его уст слово «женщина» звучало как изощренное ругательство, что приводило в бешенство девушку. Ее Орден сейчас оскорбляли, и она не могла не ответить. — Неужели вы, ассасины, настолько заботитесь о своем благополучии, что привязываете женщину к дому, чтобы не сбежала от мужа или отца? — ответила она вопросом на вопрос, несколько зло глядя на нарушителя ее спокойствия. — Конечно. — как будто это было само собой разумеющаяся истина, промолвил сарацин, хитро сверкая глазами. — У вас так же относятся к женщинам, не отрицай. Тебе просто повезло. Но рано или поздно и тебя укротят… — и исчез, оставив на память растерянность в душе и уязвленную гордость.