&
Ранчо превращается в настоящий бедлам, когда Эда Роули кусает гремучая змея: Бет, с её ярко выраженным южным акцентом, громко, взвинчено кричит на трубку, пытаясь дозвониться до больницы в Тамблуиде*, Сэм тщится помочь — разумеется, абсолютно безуспешно, Дэйв заводит джип и подготавливает термосы с водой — предвкушает обратный путь через пустыню, — а потом... Свист долог, пронзителен и находит, как прибой, волна за волной — и за ним вдоль загонов проносится вихрем серебра призрак — призрак коня Валентайна: могучий, статный жеребец с сильными поджарыми ногами и высоким крупом. Пыль рассыпается под его копытами пригоршнями морской пены — он встаёт на дыбы, и его ржание разносит ветер на многие мили вокруг. Дэйв ведёт плечами, стараясь избавиться от наваждения: «этого ещё не хватало», — и скашивает глаза на Дирка. Тот восхищённо вскрикивает — потешается, качает головой, глядя на него, Дэвида, — так, что тёмные волосы закрывают лицо, а потом говорит — словно излагает прописную истину: — Все вы Хамберы, упрямые, как стадо мулов. Дэйв всё ещё молчит.&
«У Дирка, — раздумывает Грегори о сокровище, гоня по раскалённой полуденным солнцем трассе и с беспокойством оглядываясь на подступающую с запада песчаную бурю, — почти профессионально получались три вещи: грабить банки, врать и кадрить девушек». — И да будь проклят весь мой род, если хоть в одном я потерпел неудачу! — звонко хохочет — именно хохочет! — Валентайн, удобнее устраиваясь на соседнем сидении: старая кожа обивки противно скрипит при каждом движении, и Дэйв морщится, впервые подбирая ответ. — Но у тебя нет рода, Валентайн, — повышает он голос, стараясь перекричать ветер, врывающийся в открытые окна. — Нет наследия. И это срабатывает: проклятый голос в его голове — в голове ли? — замолкает. Радость Грегори длится недолго: буря нагоняет его, накрывая не благословенной тишиной, а колючим покрывалом песка, и он тотчас даёт по тормозам — шины визжат, явно оставляя некрасивые чёрные полосы на дороге, когда он сворачивает к обочине. Буря с яростью врезается в стремительно поднимающиеся стёкла, и Дэйву едва не засыпает глаза — но он быстро стряхивает с ресниц комки песка и тяжело откидывается на спинку. Дирк обиженно молчит — и Дэвид устало накрывает шляпой лицо. Это будет очень долгий день.&
У Дирка было много девушек, очень много девушек, действительно много, но ни одной такой, как Фрэнсис. Были и рыжие, и зеленоглазые, и тонкокостные, с длинными пальцами, непонятными разноцветными хламидами на плечах и потрясающе звонкими голосами. Но ни одна, ни одна не держала так ровно, линейно спину, не смотрела ласково-укоризненно, пряча взгляд под светлыми ресницами, и не играла на фортепиано так пронзительно и искренне, что в животе скручивалась тугая-тугая пружина. Валентайн неуверенно ведёт грубой загорелой рукой по щетинстой обветренной щеке, когда она ловит его взгляд, — и отводит свой собственный. У Кэппи душно, невыносимо тесно, несёт ячменным виски и очередными, бессчётными долгами в покер — и она кажется огневолосым ангелом, случайно забредшим в этот Богом забытый городок, скрытый тенью пика. Позже Дирк поймёт, что именно в тот момент он, кажется, потерял голову. Они знакомятся, и он сочиняет красивую историю — врёт, врёт напропалую — так, словно сам Сатана поспорил на его красноречие, — на что Фрэнсис умно щурит глаза, в которых пляшут озорные искры, — и молчит, складывая тонкие губы в улыбку. Она знает, Дирк уверен, знает, где правда, и потому он извиняется, пишет ей письма, и говорить о своей любви — признаваться — на удивление, легче всего, что он когда-либо делал. Фрэнсис обеспокоенно гладит его ладони, когда они видятся украдкой по ночам — и одни только звёзды знают, как она сбегает с ранчо, — и шёпотом предупреждает об отце: «он поймает тебя, Дирк, он поймает». Валентайн отшучивается, дразнит, загадывает загадки, но взгляд у него — чума в погожий день, он чувствует, и потому при(от)влекает Фрэнсис к себе, целуя губы, шею и кончики длинных рыжих локонов. В последнюю (они пока не знают) встречу Дирк дарит ей пейзажный агат, что он купил у бродяги-торговца, сам отполировал, — и позолочённое солнцем лицо Фрэнсис заволакивают тёмные тучи. — Дерево… — шепчет она со слезами в голосе. — Дерево висельника. Дирк журит её, местную умницу, за глупые суеверия: «это всего лишь песенка, которой пугают детишек», — но целует больно, отчаянно, оставляя крапчатые пятна на сильной шее. Шериф Хамбер арестовывает его на следующий день. Валентайн пишет Фрэнсис письмо — но ответа не получает. Когда ему предлагают набившее оскомину последнее слово (он слишком часто наблюдал, как вешали его друзей), Дирк долго колеблется: выбирает между «я всегда буду любить её» и «она никогда Вас не простит» — типичными валентайновскими фразами. Дерево — дерево висельника, точно такое, как на агате, вот так шутка — растёт прямо у помоста, тяжело покачивая ветвями. У Дирка было много девушек, действительно много девушек, очень много, но... ни одной такой, как Фрэнсис. Верёвка крепко, подобно змее, впаивается в шею, когда он говорит: — Я бы бросил всё ради неё. Лицо шерифа Хамбера становится белее валяющихся на пустынных дорогах Аризоны костей, и Дирк запоминает его: ведь оно так похоже на лицо Фрэнсис.&
— Она так и не узнала о том письме. Призрак подлеца Валентайна маячит рядом: сочиняет баллады, играет рифмами — к слову сказать, абсолютно бездарно — и ножами — очень искусно — и говорит, облизывая спёкшиеся губы: «ты не можешь её потерять». Грегори и впрямь не может. Ведь её у него никогда и не было. А потом он, по просьбе Роули, едет в аэропорт встречать подругу их племянниц. У городской неженки — «Нэнси, Нэнси Дрю» — глубокие озёра глаз цвета бирюзы, что продаёт Мэри Янгсон в своём магазинчике, и невозможно рыжие волосы — так темно мерцают бездны каньонов, когда смотришь на них с высоты. Дэйв прячет восхищение за надсадным кашлем, когда представляется, и тотчас отводит взгляд, спеша подхватить её чемоданы. «Как бы легко подхватил ты её, эту красавицу, а, ковбой», — усмехается Дирк, как классический негодяй с гигантским сердцем, и вновь принимается играть с ножом: металл лезвия переливается меж его пальцами струями чистого серебра. Дорога от международного аэропорта Финикса до ранчо Теней занимает несколько долгих и жарких часов — и у него действительно есть время, чтобы подумать, но Нэнси рядом, и он засматривается, не может не засмотреться. На простое движение, которым она подтягивает солнцезащитные очки ближе к переносице, на её непривычно бледные пальцы, перебирающие токи воздушных течений, когда она облокачивается на оконную раму, чтобы сделать фото каньонов и отправить друзьям, на стремительно спутывающиеся волосы, что она то и дело убирает с губ. Дэвид крепко-крепко, до белых костяшек, сжимает руль и заставляет себя сосредоточиться лишь на дороге, серой змеёй улёгшейся впереди. Дирк на заднем сидении заводит смутно знакомый мотив, протяжный и печальный, как плач.&
Дэйв и вполовину не так отчаян, как Дирк: он не затыкает одним прожжённым солнцем взглядом, не грабит банки (что, безусловно, к лучшему) в прелом робин-гудовском стиле и даже не получает девушку, чтобы потом её потерять — вы же видели её, правда? Он, скорее, робок, замкнут и невыносимо немногословен — и он умело выстраивает вокруг себя стены, чтобы быть подальше от этой бестактной городской неженки. Не то чтобы Нэнси это по-настоящему волнует. Она неизменно вертится рядом: помогает с делами на ранчо, собирая овощи, прижав к бедру плетёную корзинку, и хворост для костра, часто звонит Роули, хмуря светлые брови, ещё чаще — своим друзьям, и беспрестанно задаёт вопросы каждому, кто оказывается в поле её зрения. Мягкотелый сплетник Сэм совершенно не против поболтать — Дэйв слышит, как она добро посмеивается над ним, — и напрягается: мысль о сокровище пульсирует, подобно ужасной опухоли, в его голове. «Она мешает, мешает». На каждую её реплику он отвечает рублеными односложными предложениями, щедро приправляя их старомодным «мисс» (Дирк качает головой, прислонившись спиной к загородке и раскинув руки), — и Нэнси, явно растерянная, недовольно поджимает губы. Дэйв мажет взглядом по ним, розоватым, обветренным, всего на мгновение, и едва касается шляпы двумя пальцами, разворачиваясь и идя к конюшне. Её губы влажно поблёскивают в темноте, когда они сталкиваются в гостиной ночью: шериф уехал час назад, бесполезно повертевшись у насосной, отмеченной теперь чёрно-жёлтой лентой, вслед за ним ушла и Нэнси — она запрещала себе бояться, и Дэйв не мог этого не замечать, но старательно делал вид, что не замечает. Она, конечно, сталкивалась и не с таким — он немного знает о её «работе», однако каждому, кто встречает призрака лицом к лицу, он уверен, нужно время, чтобы собрать себя по частям. Даже если этот каждый — совершенная Нэнси Дрю. Она стоит у окна, обхватив себя за плечи, беспокойно вглядываясь вдаль, и весь её силуэт, скрытый мглой гостиной, светится серебром — завтра полнолуние. Дэйв сжимает пальцами переносицу: «не смотри, не смотри, не поддавайся ей», — и громко задевает что-то в темноте, наливая в стакан воды. Нэнси резко оборачивается, рассекая волосами остывший воздух, — и выдыхает: — Дэйв… Дэйв разом выпивает полграфина, холодом обжигая глотку, и пружинистым шагом выходит в ночь: он попался.&
В подвале решительно нечем дышать: Нэнси находит его и складывает на груди свои красивые руки — ждёт. «И впрямь попался», — смущённо потирает шею Дэвид. Но он больше не боится: рассказывает ей о брате, сестре, о сокровище и об этом лазе из семейных россказней — умалчивает только о Дирке, чей призрак был вызван, кажется, его воспалённым сознанием. «Это проклятье, Хамбер, помнишь? — драматично разбивает ладонь о лицо Валентайн. — Про-кля-ти-е». Дэйв не слушает. Нэнси в этот момент прикладывает свою половинку фотографии из часов к его — и их пальцы соприкасаются: у неё тёплые, маленькие ладошки, очень узкие запястья — обхватил бы и ребёнок, а волоски на предплечьях уже выжжены южным солнцем. Она что-то говорит — и Грегори переводит взгляд на её лицо: передние прядки прилипают к вискам, а лоб прорезает длинная морщинка, больше похожая на рубец, оставленный одной решительной мыслью, — и на неё очень хочется нажать пальцем — чтобы она исчезла, раз и навсегда. На закате — они сидят на диване во всё той же гостиной — Нэнси показывает ему письма Дирка, и Дэйв, повинуясь порыву, зачитывает одно вслух, негромко, но решительно — пытается понять, как с этим зудом в груди справлялся он. Нэнси сплетает пальцы в замок и прикладывает ко рту — её губы чуть подрагивают, пока он проговаривает строчку за строчкой. — Иногда трудно поверить, что это происходило, да? — шепчет Нэнси, и Дэйв, заслышав незнакомую ноту в голосе, поворачивается: её волосы, высвеченные лучами заходящего солнца, зажигаются маковым цветом, а лицо выкрашивается тёплым золотом, на котором бирюза глаз выделяется ярче, отчаяннее, — и она становится ещё красивее. Невозможнее. — У тебя есть молодой человек? — вопрос срывается с губ Дэйва, не успевая как следует облачиться в нарядные слова — как есть: нагой, горячий и бестактный. Нэнси вздрагивает, смотрит на него несколько бесконечно долгих секунд и, наконец, насмешливо приподнимает брови — пытается скрыть смущение. Но её шею всё равно заливает красными пятнами, когда она отвечает: — Зависит от того, зачем ты спрашиваешь. Дирк хохочет, ободряет, но Дэвид вновь не слышит — мешает невообразимо, почти ненормально громкий шум крови в ушах: «зачем?» Очень хочется ответить: «потому что я хочу поцеловать тебя с тех пор, как увидел в аэропорту», — но вместо этого Дэйв отворачивается — перед глазами стоит её футболка с эмблемой университета, небрежно заправленная в джинсы, — явно с мужского плеча. — Не важно. Прости. Не стоило спрашивать. Валентайн сплёвывает: «ты идиот, Хамбер». Нэнси понимающе улыбается — и закусывает губу. «Иногда трудно поверить, что такая любовь существовала, да?» — хотела спросить она. Его стены рушатся на глазах.&
— Она очень похожа на Фрэнсис, знаешь, — выдаёт Дирк, срезая с яблока длинную тонкую полоску мякоти и закидывая в рот. — Да, — автоматически отвечает Грегори призраку, вспоминая все прочитанные им в ночь письма. — Наверное. Они устраиваются у костра, пока Нэнси разговаривает с шерифом Фернандесом: Сэм арестован, ранчо, наконец, в безопасности, а сокровище лежит прямо у их ног — руку протяни да возьми в ладонь: сундук открыт, и по золотым сердцам («я банален, знаю» — смущённо поскрёбывает щеку Дирк) прыгают блики света. Дэйв смотрит на них до рези в глазах, думает о том, что, возможно, сейчас всё наладится — и она уедет, и потому не замечает, как хлопает дверь и где-то далеко всхрипывает мотор — то вместе с найденным отбывает в участок шериф. — Хэй, — Нэнси садится рядом, легко дотрагиваясь до его плеча, и вытягивает к огню длинные ноги в светлых сапожках. Голос у неё тихий, сухой, словно она сжевала всухомятку три килограмма песка, и Дэйв плохо понимает, может ли она сейчас говорить с ним, но всё равно отзывается: — Хэй. Её тело вновь светится серебром — там и тут мелькают росчерки флуоресцентного порошка, что покрывал призрачную лошадь — Нэнси примчалась на ней, раскрасневшаяся и взволнованная, поднимая клубы пыли, соскользнула с седла почти к нему в объятия (и плечи Дэвида до сих пор горят от прикосновений её пальцев). — Кажется, всё закончилось, — отбрасывает со лба волосы Нэнси и откидывается на локти, ослеплённая пламенем, — в её глазах танцуют рыжие искры, и это неправильно, почти порочно — и мир для Грегори останавливается. Он глохнет, пропуская, как Валентайн громко, до скрипа в зубах хрустит яблоком, как ветер треплет колокольчик над дверью кухни, как койот заводит лунную песню вдали — есть лишь трескучие искры в её взгляде. И больше ничего. — Ты не рада? — Неудачно маскирует Дэйв замешательство за кашлем и почти чувствует горечь усмешки, играющей на её губах. — Это не отменяет того, что, возможно, Фрэнсис всю оставшуюся жизнь думала, что Дирк оставил её. — Мне кажется… — запрокидывает голову к звёздам Грегори, подмечая, как яблоко соскальзывает с ладоней Валентайна и долго катится по земле — Дирк ловит смеющуюся Фрэнсис в кольцо рук, — она знала, что он не переставал любить её. Нэнси поворачивается к нему и долго, с подозрением щурится — а потом, как бы что-то понимая, расслабляет лицо — и улыбается. Морщинка на её лбу, наконец, исчезает. Когда, спустя несколько минут или часов, Нэнси встаёт и склоняется к нему, чтобы невесомо коснуться щеки — в благодарность — и уйти, Дэйв решается: крепко сжимает её ладонь и тянет на себя. Поцелуй поначалу выходит смазанным, совсем не таким, как хотелось бы — как получилось бы у подлеца Валентайна, — но пальцы Нэнси находят воротник его рубашки — и сжимают. Дэйв улыбается: у Нэнси в глазах расцветают целые солнца, и это стоит всех сокровищ.&
У костра ставят и накрывают стол, а на крыльце зажигают гирлянды: Роули вернулись из больницы, самолёт Бесс и Джорджи, наконец, сел в Финиксе, а не в Омахе, шериф Фернандес получил от Сэма чистосердечное — и теперь все, как один, внимают смущённой Нэнси — сыщица рассказывает о своих поисках. Никто, кроме, конечно же, Дэйва, не слышит комментариев Дирка — совершенно уморительно, и Грегори возвращается на кухню за пирогом, чтобы просто не выдать себя, оставляя позади смех Мэри и смущённое бормотание Тэкса, когда Нэнси ловит его у холодильника, ведёт ладонями по предплечьям и целует уже сама. Он сминает её губы в ответ — на вкус они как яблочный сидр, что она пила за столом, — и вжимает в себя, давя её придушенный всхлип: Нэнси тёплая, невозможно нежная, и Дэвид зарывается пальцами в беспорядочно спутанные волосы, мельком пересчитывает верхние позвонки, пока она оглаживает его лопатки — и чуть впивается ноготками. За столом никто не замечает припозднившегося пирога — все слишком заняты подтруниванием над Тэксом. К ночи (после нескольких импровизированных танцев с Бесс, Джорджи и Нэнси — в основном с Нэнси, она ревнивица) Дэйв узнаёт о Нэде Никерсоне от болтливой Бесс — но не говорит ни слова. В конце концов, это ничего не меняет: её у него никогда и не было.&
Дэйв прислоняется плечом к косяку, крутя в пальцах агат, что она оставила ему в подарок, и хрипло шепчет, щурясь на солнце: — Кажется, я тоже висельник, Дирк. Дирк ушёл — вместе с Фрэнсис — в крапчато-звёздное небо ещё вчера: «ну, пока, ковбой», — но Грегори будто бы не заметил — и не попрощался. Он крепко сжимает камень, наблюдая, как Нэнси садится в джип и начинает вплетать в волосы платок, путая пряди с шёлковой тканью. Бесс, устраивающаяся на заднем сиденье, неустанно жалуется на жару, обмахивается краем своей шляпы, кого-то передразнивает — весьма сносно, и Нэнси смеётся, видно, узнавая, смеётся заливисто, неземно — а потом ловит взгляд Дэйва. Он опускает подбородок и чуть касается шляпы кончиками пальцев: «мисс». Она ведёт рукой в воздухе — и прикладывает к губам ладонь.