Немного любви Демону

      Николай, запыхавшись, встал около заветной двери, с неким восхищением оглядывая её, запоминая каждую неровность, убеждаясь. что история не вымысел. Подождав с минуту, отдышавшись после долгого бега по городу, он постучал три раза. Гоголь был мальчиком лет десяти, с незаурядной внешностью: глаза были с гетерохромией, волосы пшеничного цвета, коса, заплетённая аккуратно, как подобает высокому сословию, и, невпопад, белый цилиндр клоуна на голове, накидка-плащ, а также строгая жилетка и штаны. Родители каждый раз перед прогулкой в сторону края города говорили ему не подходить к этой двери, к этому подвалу, к Демону. Но, разумеется, день пренебрежения запрета когда-нибудь настал бы. И именно сейчас. Николай Гоголь стоял у той самой двери и прислушивался. Если Демон ещё не умер, в чём он очень сомневался, то должен был хоть как-нибудь ответить. С минуту была полная тишина. После, послышался тихий шум, звук — скрежет металла.       — Демон, вы там?       Как можно решительнее спросил Гоголь. Голос не слушался и был, как у запуганного зайчонка. Всё его тело, не сильно, но ощутимо дрожало от страха и любопытства.       — Зачем ты пришёл? — Послышался голос за дверью. Такой тихий, немного хриплый, но все же красивый. Гоголь от удивления вздрогнул. Значит, там правда кто-то есть. А он не верил, глупец. Голос принадлежал человеку, казалось бы, немногим старше его по возрасту, если не ровесника.       — Я хотел познакомиться с вами, Демон.       — Иди домой. Твои родители не раз говорили тебе не ходить сюда, но ты не послушал их. — С неким осуждением говорил он. На самом деле, он прикрывал поведением «взрослого» злость на своё прозвище.       — Откуда вы столько знаете? И почему отчитываете меня? Я, как говорят все, любопытный! Я к вам пришёл!       Ответа не последовало. Снова мёртвая тишина.       — Вы там?.. Демон?..       Достоевский сел на пол около двери, но отвечать больше не желал. Даже звона металла не было слышно, так как он не двигал руками. Его раздражало, что любое его движение сопутствуется металлическим звоном. Словно он и его оковы — одно целое. И не сбежать, не разорвать цепи. Никогда.       Поняв, что пытаться продолжать разговор бессмысленно, Николай уходит. Не оглядываясь, не прислушиваясь. Просто быстро покидает запрещённое место, с неким стыдом и угрызениями совести. Он ничего не получил от этой «встречи», а почему-то думал, что после неё почувствует себя как-то иначе. Смелее. Но, видимо, слишком не страшную вещь он совершил, раз ничего не душе не поменялось, раз он так и остался незаметным среди мальчишек равному его сословию.       Прошло много недель. Никто так и не узнал о его прохождении к Демону. Никто не спрашивал, даже не подозревали. Николай ещё несколько раз хотел снова услышать голос того Демона за дверью, но что-то мешало ему. Ощущение, что его проклянут или… он не мог понять, почему не может прийти туда вновь. Наверное, детскость, страх быть наказанным.       Но ещё больше его удивляло его желание вновь быть там, слышать Демона, чувствовать интерес, не такой, который внушают на уроках географии, когда рассказывают про эти скучные моря, не такой, которым полны профессоры математики и думают, что ученикам этот предмет интересен настолько же. Пленённый Демон — вот что интересно.       И он вновь пошёл на поводу у любопытства, прибежал к запретной постройке, что именовалась «Тюрьмой исчадия ада», постучал трижды, как и в первый раз. На этот раз шелест металла не заставил себя ждать ни секунды, человек явно переместился к двери.       — Это снова ты…       — Да, я, — довольно заулыбался мальчик, и хоть через дверь это не было видно, запросто можно было услышать по интонации. — Как давно вы там заперты?.. — Уже с грустью, и немного неуверенно поинтересовался Николай. Демон сильно ударил по двери. Гоголю показалось, что головой. От испуга он отпрыгнул от несломимой двери, неспособный оценить отсутствующую опасность объективно.       — На день меньше, чем мой разум научился различать добро и зло. Попал я сюда после того, как убил пятерых человек.       — Убийца!       — Они были злом, — сказал Демон, уверенный в своей правде. — Эти люди совершили грехи. Я не мог поступить иначе. Кто-то должен в этом мире убивать грешников.       Николай убежал, не желая слушать больше этот ужас.       Но его туда притягивало вновь… Снова хотелось к нему, к этому Демону. Он был страшным, загадочным и… привлекательным? Фёдор Достоевский был Демоном, но вёл себя как Бог. Николай быстро избавился от таких мыслей. В подвале может находиться только зло, запертое там навечно. Бог там быть не может.       И всё же он пришёл туда на следующий день. Также постучал три раза, обращая на себя внимание. Через мгновение он сунул руку в плащ, что магическим образом перенёс её витать в воздухе перед Демоном. Маленькая детская рука в белой аристократической перчатке помахала другу в знак приветствия. В немом изумлении пленник смотрел на то, что явилось его взору в тусклом свете свечи.       — Ты… ты тоже Демон…       Никогда прежде со дня его заключения здесь, Демон не знал настолько сильных чувств, как сейчас. В тот день была грусть, непонимание, почему его здесь закрыли навсегда? Теперь же были обида и зависть. Этот мальчик, что приходит навещать его, оказалось, такой же как он, он тоже должен быть заключен с цепями на руках и в темноте, без всего на свете, без единого шанса жить как человек, без мысли на свободу! Он должен также страдать… Но он свободен: он живёт в мире людей и играет с ними каждый день, разговаривает, видит солнечный свет. Он пользуется своей способностью без опаски быть изолированным от других.       — Я?! Я нет! Я Николай Гоголь!       — А меня зовут Фёдор Достоевский, но все вы зовёте меня как хотите, а я вынужден отзываться. Ты Демон, ты эспер, ты пользуешься этим и никто тебе не запрещает… — Фёдор говорил тише обычного, не с уверенностью а так, будто разрыдается прямо сейчас. В уголках глаз защипало. Со звоном цепей он сел на пол и, закрыв лицо руками, тихо заплакал также сильно, как в те первые несколько дней, когда оказался здесь.       — Фёдор?.. — немного растерялся Гоголь. — А я и не знал, что тебя, как и любого мальчика, родители создали и назвали именем, и фамилию передали… — В конце он уже перешёл к насмешке.       Он чувствовал… превосходство. Никак иначе не назовёшь это. Он свободен, он может делать, что захочет, пока жизнь другого ограничена тёмной комнатой из-за его лживых суждений. Убивать плохо, а он думает, что правильно. Глупый, испорченный ребёнок, но Гоголь-то лучше. Приятным ощущением грел себе сердце, что он хороший мальчик.       Больше они не говорили. Николай ушёл, сказав тихое «До встречи», на что Достоевский промолчал.       Три не громких, уже привычных стука в дверь. Демон вздыхает, уже сидя около двери с их вчерашнего разговора. Глаза растёрты и болят, столько, как вчера он ещё не плакал никогда; кости пальцев на руках кровоточат — он пытался выместить злость с обидой и бессилием на стене, но мало помогло. Смирение пришло только к утру.       — Демон. — Он звал его так нарочно, убеждая себя, что это — Демон. Плохой, ужасный из ада Демон.       — Мне никогда не понять людей… Почему же ты сюда приходишь снова? И снова…       — Не знаю. Я теперь буду приходить каждый день всю свою жизнь. Ты мне интересен.       В этот день Фёдор говорил не много, только слушал чересчур разболтавшегося мальчика, рассказывающего, как там на свете хорошо.       Следующие несколько дней Николай не приходил. У него умерла мать, и это сильно повлияло на его мировоззрение, сделав границы острее.       — Фёдор… ты правда хочешь убивать людей?.. — Гоголь говорил тихо. Нет, он больше не хотел превосходства, не хотел насмешки над другом. Он хотел знать, зачем происходят смерти по вине кого-то если, и без руки людей всё так печально.       — Нет. Я никогда не хотел этого делать. Но грешные люди должны умирать и попадать в ад. Я единственный кто может это сделать. Убивая людей, я не получаю ничего хорошего, мне тоже больно и грустно, но кто-то же должен это делать.       — А если я согрешу, ты меня тоже убьёшь? — с опаской спросил Николай. Следовало узнать намерения этого демона.       — Да. У меня не будет выбора.       — Ты злой! Почему ты можешь убивать других, но сам остаёшься жить?! Неправильно ведь! Почему бы тебе не убить себя?!       — Я молю прощение за каждого умершего от моей руки. Я убиваю во благо.       — Идиот! Так не бывает! — Крикнул Гоголь и ударил по двери со всей силы, но она лишь слабо шелохнулась.       — Так чего ты ждешь? Переместись ко мне в комнату и ударь меня. — Спокойно сказал Достоевский.       — Ты убьёшь меня!       — Нет. Твой гнев правилен.       — Я не верю тебе!       Этот спор вёл в никуда. И они оба это поняли.       — Демон ты или нет, я не могу тебе доверять. Я не хочу больше с тобой дружить. Прощай.       Николай ушёл. Он не хочет больше дружить с тем, кто убьёт его. Кто ставит какой-то немыслимый выше дружбы.

«Сумасшедший мальчик Убийца Помешанный ребёнок Сатаны, Демон…» — правильно о нём говорят в городе.

      Достоевский подошёл к свече. Ему давали её несколько раз в год, на праздники. Кажется, день рождения было несколько дней назад, хотя Фёдор не следил за временем. От свечи осталось совсем немного, маленький фитиль, огонь, который едва мог осветить лицо и воск. Горячий воск, который Достоевский налил себе на лицо и руки. После, оставшимся не потухшим огнём, обжёг себе шею. Больно? Нет. Больно внутри, в сердце. Воск и огонь причиняют всего лишь несильный дискомфорт.       Следующие годы Николай учился управлять своей способностью, ни на минуту не забывая о Фёдоре. А в один прекрасный момент… забыл. Забыл о Демоне на окраине деревни… Забыл его на много лет. Появились новые друзья, проблемы, успехи…       И так могло продолжаться много лет, могло и вовсе не остаться в живых ни одного из этих мальчишек, но судьба дала им шанс.       Гоголь шёл по оживлённой улице, настроение его было лучше лучшего, тем более намечалось какое-то важное событие в городе, а он пропустил известия какое. Зато не пришлось ждать с нетерпением, как в детстве, праздника. Сейчас это станет сюрпризом. Николай очень любил сюрпризы. И сейчас он надеялся услышать известия от любящих посплетничать горожан. Гоголь с интересом прислушивался к беседам на рынке женщин. неизвестных ему, но сегодняшние события почему-то никто не обсуждал. Он уже отчаялся, не зная, где будет торжество, он удача улыбнулась ему. На пути ему попалась такая же не знающая сегодняшние новости девушка, а её, видимо, подруга, горячо объясняла. — Демона-то того казнить сегодня должны. — Что, правда? — Да, его повесят. И правильно! Нечего таким людям по нашей земле ходить! Их сама библия не спасёт!..       Гоголь пару секунд стоял в полном шоке. Воспоминания вернулись со скоростью молнии, но к ним прибавился ещё ужас, потерять того, кого не хотел видеть столько времени, навсегда.       — Постойте! Когда его казнят?!       Воскликнул он тем людям в след. Но его не услышали. Николай рванул в переулок, затем пробежал по мостовой и в итоге оказался там, куда уже забыл дорогу много лет назад. Вот, он стоит, разглядывая эту тюрьму для одного страшного демона. Собравшись с силами он медленно пошёл внутрь. Что теперь с ним?.. с Фёдором…       Лестница пронзительно скрипит, заметил Гоголь, раньше такого не было. Пыли стало больше. Свечи, которая стояла около двери на столике нету. Как и самого столика. Дверь тем не менее не потеряла свою твёрдость, хотя стала казаться меньше. Разумеется, он вырос, стал намного выше. Привычные три стука…       — Демон… Фёдор Достоевский… — Тихо позвал Николай. Неужели этого Демона убьют? Нет, не надо! Гоголь очень не хочет этого всем сердцем.       Но в ответ лишь тишина.       — Фёдор, тебя повесят!..       С тревогой крикнул Николай, надеясь, что хоть это вызовет какие-нибудь эмоции, ответ со стороны пленника.       — Ответь мне!.. Пожалуйста… Ты злишься?.. Прости меня… Да, я говорил, что буду приходить каждый день, но…       — Хватит. — Тот же голос… Демон, нет, довольно его так называть. Фёдор Достоевский… — Мне не нужны твои извинения. — Хотя, именно они так были нужны все эти годы. Только Фёдор смог разделить своё одиночество с кем-то, как о нём забыли. — И… я знаю, что меня сегодня казнят. Я знал, что это когда-нибудь случится. Видимо, они ждали когда я перестану быть ребёнком. Не хотели брать на себя грех убийства ребёнка.       Ничуть не испуганно, а наоборот, как-то успокаивающе говорит он. Николай ещё сильнее прижимается к двери. Как же хочется коснуться Достоевского… Гоголю жалко Демона, которого раньше он так боялся, ненавидел. А теперь он не хочет отвечать злом на зло, не хочет, чтобы убили его, ведь от этого станет хуже.       — Я помогу тебе. Я освобожу тебя, и ты убежишь!..       — Не пытайся. Палач со священником будут здесь через несколько минут. Ты не успеешь, даже если постараешься. Иди домой.       От его голоса веяло пустым отчаянием. Гоголь закрывает руками лицо, не понимая, откуда такое липкое, ужасное чувство внутри. Страх за друга?       — Нет. Нет! Нет! Нет!.. Я не хочу этого!       — Ни тебя, ни меня Бог не спрашивал. — Достоевский улыбается, что сказывается на его интонации, вдруг приобретшей счастье.       — Нет, я знаю, знаю как тебя спасти! Я могу… Я тебя не оставлю…       Гоголь переместился в комнату к Демону. Он уже прекрасно овладел своей способностью, чтобы перемешать всё своё тело, куда захочется. Достоевский сначала испугался, ведь людей видел очень редко, только тех священников-инквизиторов, что приносили жизненно необходимые продукты, но теперь, увидев единственного друга, улыбнулся. Было темно, но всё было видно от света, что принёс со свободы Николай. Говоря правдивее, всё освещало солнце, что было видно через плащ, который был дверью к свободе. Гоголь внимательно рассматривал Фёдора, что терпеливо и неторопливо позволял это сделать, даже при том, что внешность Николая его мало волновала и он смотрел в пол, пока глаза пытались привыкнуть к свету. На Достоевском была надета рваная серая одежда, которая явно стиралась не в ближайшие месяцы. Волосы закрывали почти всё лицо и были длинными, но неровно обрезанные — видимо кто-то доверил ему ножницы когда-то. Очень тонкие, бледные и руки, на которые надеты цепи. На пальцах засохла кровь, а на шее чёрный след ожога. Из-за чёлки на лице почти не видно глаз, но Фёдор, понимая, что Николай хочет увидеть именно глаза, убирает чёлку рукой. Ярко розово-фиолетовые глаза смотрят на Гоголя так, словно ищут в душе, сколько грехов он сотворил, словно судить сейчас будет. Демон по прежнему улыбается, видя чуть испугавшегося Николая. Губы у Фёдора бледные, в некоторых местах виднеется кровь: свежая и засохшая.       От этой завораживающей картины Николая отвлёк шум за дверью.       — Я думаю, ты помнишь, как работает моя способность. Иди в плащ. Я надеюсь, ты не убьёшь меня. — Он больше не боится. Он хочет показать добро и посмотреть, ответят ли ему, а если нет: зачем вообще жить в настолько злом мире?!       — Конечно не убью. Но я не могу пойти туда. — Достоевский показал руки с металлическими цепями, что всегда звенели во время их бесед и даже Николаю этот звук запомнился прискорбно. — Видишь, всё бессмысленно.       — Нет, не бессмысленно! Прыгай в плащ, я разорву твои цепи!       С невероятной уверенностью сказал Николай. Достоевский было хотел дотронуться до руки Гоголя, этого прекрасного бескорыстного юноши, но сразу одёрнул руку, поняв, что может натворить. Даже имея минимальный шанс навредить, он не стал рисковать откровенными прикосновениями.       — Хорошо. Если ты так уверен…       Фёдор медленно опустил руку в волшебный плащ и, наконец, прыгнул полностью. Николай с блеском в глазах смотрел на сотворённое чудо. После он резко убрал плащ, обрезая, чтобы цепи исчезли. И всё верно: цепи были разорваны. Тем временем в замочную скважину вставили ключ — когда-то самый приятный звук для пленника. Гоголь, накинув на себя плащ, исчез.