Литания новой эры

– Сегодня в наш город пришла новая эра! – глубокий торжественный голос Соколова, казалось, принадлежал не ему, не этому неопрятному, насквозь пропахшему вином, приземистому мужичонке. – Как несколько десятков лет назад Роузберроу, открыв свойства китового жира, ввел нас в индустриальную эпоху, так и я сейчас... Пьеро почти не слушает его, оглушенный невероятным успехом, скованный запоздалым страхом: Чужой – бог? Не так ли? И обыграть его в его же игре может только другой бог. Так что же, теперь они – боги? Омерзительный и великолепный развратник-кутила с гениальным разумом, одержимый чужим безумием неудачник с синими снами и ворон – хищник, считающий себя травоядным?! Сейчас по всем законам жанра Бездна должна улыбнуться и спросить: «Так что же дальше, маленькие человечки?». Только не улыбнется, нет, уже нет. И больше никогда – да. Рассмотренный в лупу и вдоль и поперек измеренный, притянув колени к лопоухим ушам и прикрывая обеими руками беззащитную макушку, на лавочке лежит тот, кто рождал первобытный страх в поколениях людей. Но это – раньше. Сейчас – темными точками на светлой коже вспухают небольшие пуговки с введенными каплями крови, ворвани, кислоты под мягкую, податливую оболочку, да сильной, ловкой, привыкшей ласкать дам рукой,– мастер Соколов проверяет сродство. В небольшом, очерченном световыми стенами-столбами квадрате сжался голый юноша старшего гимназийского возраста, редкие волосы на его теле стоят дыбом от непомерного напряжения электромагнитных полей, разлитого в воздухе – даже здесь, в самом дальнем от клетки из чистого света углу изобретатель ощущает, как электризуются его сальные, чуть тронутые сединой волосы. Пьеро не знает, что должен чувствовать человек, у ног которого лежит низвергнутый, раздавленный обесчещенный бог. Сам он — только усталость, да еще слегка тошнит. Но Соколов — счастлив. Он ждал этой встречи — годы. Он боготворил того, кто ни разу не назвал себя богом, исполняя в его честь грязные, нечестивые ритуалы… Но, опять же — раньше. Потом глава академии натурфилософии считал, что Чужой — просто ресурс, несправедливо игнорируемый веками. Но и те времена прошли. Чума изменила их всех. Один научился лгать. Другой узнал, как предавать, третий наловчился ставить эксперименты на живом двуногом материале. Наловчился и пристрастился. Сейчас великий Антон Соколов похож на ребенка, дорвавшегося до любимой игрушки. Злого и порочного ребенка, — такому Пьеро не доверил бы и щенка. Вот только решать — не ему. А милорд Корво был категоричен: «Я готов платить собой и всем, что мое, за его дар. Но не более. Он же пожелал в награду Эмили». Тогда они оба в ужасе покачали головой, и, поверив, пошли за ним, готовые на все. Ему вообще очень хотелось верить, даже после того, как половина города умерла. Особенно, когда половина города умерла… от его руки. А все же, его затея была чистым самоубийством, и, как потом выяснилось, даже не фигурально выражаясь: бога ловили на живца. Лорд-регент Корво Аттано встал на колени у наспех сооруженного святилища, задрапированного тяжелой, пыльной тканью, перед фиолетовым фонариком и… … Пьеро ожидал молитв, но он просто резанул себя по руке. Решительно, как и все, что делал этот невероятный человек. Почему-то натурфилософу запомнилось поднятая в упреждающем жесте рука, из которой толчок за толчком вырывалась красная жизнь — эта встреча была только для двоих, и, вмешавшись, они могли испортить всё своей неуместной жалостью … и то, что было скользко. Банально скользко от разлитой по полу крови. Побледневший человек корчился на красном полу перед лиловым фонариком, а им оставалось только ждать… И Бог пришел к своему умирающему слуге... Грянула музыка, строгая, гармоничная, как легшие в её основу математические ряды. Механизм Холджера, не раз доказавший свою эффективность против еретиков запретных культов, сумел справиться и с самим Чужим. Мраморно-бледного лорда-регента унесли — геморрагиеский шок — отстраненно отмечает Пьеро, пол-литра — уже возможна смерть, при литре — вероятна, а полтора — верная Бездна… Но их забота — следить за тем, чтобы детище механика Бартоломью работало исправно. Чужой — о, как он кричал, клялся и угрожал: всей синевой бездны и вечным отлучением. А на большее был и не способен, как выяснилось. Тогда — затих, дался, только сжался в комок, и позволил делать с собой что угодно. И Соколов — делал. Прилежно — о да, в этом он большой мастер — и, записывая отчеты на аудиограф, брал кровь, измерял рост, вес, обхват грудной клетки, ширину стоп и расстояние между большими пальцами раскинутых рук. Все — с комментариями, шутками и прибаутками, что Чужой должен гордиться — сам Антон Соколов его изучает! Вот! Пьеро стыдно. Может быть, и не только за них обоих. Разлитая в воздухе, пульсирует хаосом высшего порядка мелодия, слишком гармоничная для того, чтобы свести с ума. Она проникает в каждую клетку тела, и твои движения становятся осторожны и легки, а разум… уступает ритму. Чужой вскидывает голову за мгновение до того, как открывается дверь, и, не таясь, подходит к самой стене света. Пьеро пугает взгляд темных глаз, в которых нет бликов от сгорающей миллионами ватт ворвани. Но то, что у Корво — такие же, пугает больше. Лицом к лицу, разделенные лишь эфемерной перегородкой пронизанного плазмой воздуха, стояли бывший слуга и его божество. Тоже – бывшее, оно медленно протянуло руку, желая коснуться лица лорда-защитника… и смешно отпрянуло, тряся обожженной ладонью. Привычка молчать надежнее кляпа, лицо королевского защитника, повидавшего немало заговоров, стало напоминать маску задолго до начала истории с чумой. Корво Аттано — человек, поймавший собственного демона в клетку – не показывает… или же не имеет эмоций. Пьеро кажется, что лучше бы он сейчас улыбнулся… или поморщился от запаха паленой плоти. Это только кажется, или и правда в глазах Чужого тьма – светлее? На Дануолл опускается ночь, и все ярче мерцают световые столбы, и разгорается на руке нечестивая метка.