Клубничный пар

Когда Босс хочет тебя связать, сопротивляться бесполезно. Босс привык командовать. Привык отдавать приказы. Привык, что ему подчиняются — беспрекословно, не переча. Будь на месте Пимпа кто-то другой, он бы давно уже плакал у ног Босса с ломаными-переломаными пальцами, вылизывал бы ему ботинки, и это — в том случае, если бы не стал трупом очередной шлюхи в ковре в той квартире в Майами. Для Пимпа и только для него, Пимпа у Босса запас терпения был велик, но не безграничен. Пимп знал, что, попробуй он не показать Боссу пару факов, а запустить пальцы в его шикарную шелковистую бороду и дернуть, даже он бы не отделался так просто. А на сей раз Пимп дошел практически до самой границы — той, из-за которой Босс бы вряд ли согласился принять его обратно. Но Босс был добр. Босс был великодушен. И, как бы Пимп ни сопротивлялся, он всегда ходил под Боссом. Практически был его сучкой. — Эх, Пимп, — гортанно проговаривая каждое слово, протянул Босс и затянул сильнее узлы на запястьях Пимпа. Вывернутые локти ныли; Пимп ненавидел стоять на коленях, да еще и со связанными за спиной руками, но сейчас мог лишь неуклюже выворачиваться. И все равно на его плечи ложились горячие ладони Босса, вынуждая, заставляя подчиниться. — Ну ты ж не такое говнецо, которым хочешь казаться. Пимп, ты же лучше, лучше всех этих дебилов и пидоров... Каждый раз, когда Босс говорил о Пимпе, его голос менялся. В нем появлялась странная нежность — такая, которую никто и никогда больше не мог услышать из уст Босса. Босс должен был доминировать. Босс должен был показывать всем, кто тут босс. Босс должен был снова и снова показывать, насколько охерительный он от носков кроссовок и до последнего волоска бороды. Босс не терпел отказов, дерзости и неуважения, втаптывая наглецов в грязь так жестко, что никто больше не мог подняться. Никогда. Кроме Пимпа. Пимп задыхался от запаха меховой шубы Босса. Ему претили чужие горячие ладони, ему становилось не по себе от каждого, каждого слова Босса, сказанного ему наедине — потому что Пимп становился зависим. От голоса Босса, его низкого тембра, от которого по спине бежали мурашки, его собственничества и безоговорочной власти. Потому-то Пимп и пытался будто сбежать, вырваться из плена собственной головы — а вместо этого снова и снова оказывался связан. — Пимп, ну еб твою мать, — разочарованно-печально протянул Босс, но Пимп знал: у него все было под контролем. Как и всегда. Как и на квартире в Майами, где они долбили вещества, ебали шлюх, а потом Пимп впервые проснулся под душной красной шубой — голый и, да, выебанный во все щели. Ему было хорошо в то утро. Он никогда не спал лучше. — Ты же умный, Пимп. Сколько можно херней страдать? — проворчал Босс, закрепляя последний узел. Пимпу не нужно было даже смотреть, он чувствовал, что его руки были связаны от плеч до кистей — и сейчас Босс держал его в своих руках. Заставлял прогнуться в спине, лечь себе на грудь... Блять. Пимп крепко сомкнул зубы, отказываясь обхватить губами даже вейп Босса, и тот разочарованно нажал на кнопку, вдыхая влажный пар сам. Выдохнул через нос: клубы дыма прошли мягкими облаками через его бороду, и Босс, вобрав в легкие побольше, резко протянул дымом под ухом Пимпа, вынуждая его открыть рот. Прижался своими губами к его, вдыхая в Пимпа блядский клубничный пар. Потому что Босс мог, мать вашу. Мог вейпить жижу со вкусом клубники, потому что почему бы и нет. И мог целовать Пимпа, даже когда тот пытался отказаться — потому что все равно легко сдавался под напором Босса, поддаваясь, подставляясь, начиная постепенно кайфовать от собственной беспомощности. Босс всегда брал на себя ответственность. Потому что Босс был Боссом. А Пимп... Был всего лишь Пимпом, которых в жизни Босса могло быть много — но этот Пимп был счастлив, что именно над ним сейчас так эгоцентрично доминировал Босс.