Послушание

Ты — не слишком везучий ребёнок. Ни капли не похож на отца, мать сравнивает с троюродным дядей Женей, говорит, цвет глаз похож. Холодные. Как чешуйки рыб, блестящие в белом свете ламп. Папа не верит. Папочка прощает, потому что развод — грех, и все испытания нам посылает бог, проверить веру. На самом деле ему просто похуй, а лишаться трешки в центре не хочется. Мама пользуется. И в этой заварушке ты мастерски строишь из себя жертву. Мы встретились в клубе. Ты выбивался из толпы золотым крестиком на тонкой шее и кроссовками*. Копировал поведение шлюхи со стажем и неумело врал: «Совершеннолетний». Сидел за стойкой, мотал на палец осветленную прядь и будто ждал чего-то. Искренне верил сам в себя, думал, что выглядишь уверенно и взросло в вызывающе узких джинсах и разодранной майке. Ты специально взял на размер больше? Или еще веришь, что вырастешь? — Сможешь с парнем? — Угу, — мычишь, а сам смотришь в пол и мнешь тонкими пальцами край футболки. — Выпьешь? Я плачу. — Хорошо. Мы не переспали. Ты вырубился, как только кончил, а ночью рыдал в плечо, доверчиво прижимаясь. Наутро краснел, натягивая мокрое белье (а мог и моё взять), и бубнил: «У тебя щетина колется». И улыбался, черт возьми, так искренне улыбался! Ты заявился в клуб на следующий день. Снова с крестиком, снова в кроссовках, и, я готов поклясться, в рюкзаке у тебя лежат запасные боксеры. Я впервые за неделю побрился. Ты думаешь: «Он сделал это для меня!». Я думаю: «Попался». Ты слишком честный. Ты отвечаешь на все расспросы, говоришь даже больше, чем нужно, но мне нравится. Блеск холодных глаз, улыбка, как ты каждый раз кутаешься в одеяло. Господи, мы же только потрахались, а ты все ещё стесняешься. Очаровательно. Больше всего на свете ты любишь шоколадное мороженое. Я специально покупаю клубничное. Ничего личного. Тебя легко читать, готов спорить, в твоей лохматой головке пронеслось: «Он ошибся? Или нарочно? Он меня не любит?». Не люблю. Но тебе об этом знать не обязательно. Ведь я хорошо притворяюсь порой. И с такой же частотой заставляю в себе сомневаться. Родителям резко перестало быть похуй на третьей сережке. Твой бунтарский период прямо перед экзаменами раздражал. А один из проколов гноился. Бедный мальчик, на тебя наорали, а идти можно только ко мне? Недолюбленный ребёнок, ещё не понял, что я просто поиграть захотел? Что ты выстанывал в первую ночь? Папочка? Дэдди-кинк* — не мой фетиш, но, серьезно, ты даже на такую любовь готов пойти, лишь бы была? — Хорошо, — отвечаешь на все мои просьбы, повторяешь, едва двигая потрескавшимися губами. «Хорошо», — не стоит даже говорить, я читаю ответ в холодных глазах. Ты подписался на все. Пора бы уже бросать это все, бросать тебя, дарить меньше ласки, но, черт… Я привязался. Какая ирония, ведь сначала привязать хотелось тебя. Ты ответишь на все тихим «хорошо». А я подарю тебе столько любви, сколько потребуешь.