Сфабрикованный Мир

В первый раз это получилось спонтанно. Он и сам не сразу понял, как получилось так, что глядящий на него портрет вдруг ожил. "Дама в красном", казавшаяся до этого лишь призраком того обобщенного образа девушек, что окружали его в последнее время, протянула руку и нежно потрепала его по щеке. Затем улыбнулась и, прошелестев волосами, выбралась наружу по пояс, обняла его и нежно прижала к своей груди. Только вот там билось не сердце. Там тоненько вибрировал его бешеный пульс. Он отпрянул назад, не удержав равновесия, упал с колченогого стула, на котором до этого как-то умудрялся сидеть. Дама смотрела на него не без любопытства. Под ее же пытливым взором он встал, приложил руку к щеке, на которой совсем недавно ощущал шероховатое и прохладное прикосновение. - Ты... живая? Глупый вопрос, но человеку всегда нужно убедиться в том, во что он не верит. Важно было почему-то услышать подтверждение. Дама как-то кокетливо передернула плечами. Мол, решай сам, что для тебя означает "живая". Она продолжала осматривать каморку, в которой находилась. Выражения, появляющиеся на ее лице, совсем-совсем человеческие, привели его в замешательство. Портреты не могут оживать. Ему, художнику-самоучке, не раз говорили это признанные мастера. Но он до сумасшествия выводил каждую линию, стараясь приложить все усилия, чтобы они жили. Первая же раскритикованная работа, мальчик, бегающий по солнечной улице, казалась ему натуральной: вот же, протяни руку, схвати теплую детскую ладошку и несись вприпрыжку, вскачь, туда, где все еще можно окунуться в детство!.. Они сказали, что картина искусственная. Они сказали, что ребенок выдуманный. Они сказали, что такого не может быть, это идиллия, утопия. Они сказали, что это не вырванный из жизни кусочек счастья, а наглая выдумка. Он сначала разорвал картину, а потом сжег ее, и долго еще ничего не писал, вспоминая унылый серый пепел. - Ты... Хриплый голос привлек Даму и она, чуть приподняв тоненько нарисованные брови, наклонила голову набок. - Уйди. Это был приказ. Приказ человека, который точно знал, что ему будут повиноваться. Приказ хозяина рабу. Дама с тихим вздохом вернулась обратно. Расправила плечи, вскинула голову и уставилась перед собой немигающим взором. Он протянул руку вперед. Подрагивающие пальцы коснулись обычного, плоского холста. Он не мог уснуть в эту ночь, долго размышляя над тем, что увидел. Во второй раз это получилось намеренно. Вейс критически оглядывал статую. Эскизы для нее он сделал уже давно, даже название придумал подходящее: "Смерть Индивидуальности". Нет, он не забыл, что "Дама в Красном" ожила. Он трепетно лелеял внутри этот момент, но то ли нарисованные сразу же после нее "Дама в Синем", "Дама в Зеленом" и "Дама в Желтом" получились менее удачными, то ли ему самому чего-то не хватало, но больше никто не оживал. Вейс почувствовал себя одиноким. Не художником-гением, коим мнил себя первую неделю после встречи с Дамой, а скорее уже даже неудачником. Теперь же перед ним стояла статуя. Тяжелая, сделанная из блестящего черного сплава, составленного на заказ. Гибкое тело, существовавшее лишь в его мечтах, сейчас стыдливо прикрывалось легким синим сарафанчиком. Но у скульптуры не было головы. Вейс не раз говорил себе в мыслях, что голову перерезали гильотиной. Только острое лезвие могло бы оставить на сплаве такой тонкий след. Именно по этой причине он и дал своему новому творению такое странное название, которое наверняка вызовет очередные нарекания со стороны критиков, только-только признавших его талант. "Смерть Индивидуальности". Человек без лица – никто. Вейс долго поглаживал хрупкие плечи, не раз водил пальцами по ключице. Лакированный металл никогда не сравнится с теплом человеческой кожи, но все же... "Смерть" дернула ногой. Вейс ожидал этого мига. Даже не так. Он желал его. Улыбка скользнула по его губам. Все будет хорошо. Он больше никогда не будет одиноким. В третий раз это получилось навсегда. Завтра должна была открыться первая в жизни выставка Вейса Гуэртены. Сколько же лет он добивался этого?.. Трудно сказать. Нет, Вейс не скрывал свой возраст, но предпочитал верить слухам. Людская молва шептала, что ему уже около сорока, злые языки трепали, что за семьдесят. Да, он больше не был одинок. Гуэртена мог вызвать одним мановением руки любого человека – нет, нет, они уже более не персонажи! – из картины, мог оживить все и что угодно, что когда-то сотворил. На удивление отзывчивыми оказались Дамы и серые статуи в разноцветных платьицах, остальные шли на контакт неохотно, но все-таки слушались. Но что самое главное, Вейс создал мир. Свой собственный мир. Он рисовал постоянно. На ходу засыпал от усталости, падал без сил на пол. В итоге довел себя до истощения и около суток провалялся в бессознательном состоянии. Но рисовал. Рисовал на полу, помутневшим взглядом оглядывая получившуюся жуткую рыбину, плескавшуюся в глубинах бездны. Гуэртена практически ползал из комнаты в комнату – каморку он продал лет пять тому назад, купив себе вполне сносный домик – и раскрашивал стены. Зеленый, желтый, коричневый, фиолетовый... цветов отчаянно не хватало. Но Вейс продолжал рисовать. Осталось совсем немного. Его дом – уже Галерея. Галерея – уже его мир, выращенный с нуля. Его мир, его мир, его мир... Вейс встал, опираясь рукой о стену. Кинул себе под ноги кисточки и палитру. Огляделся. И сделал шаг вперед. В картину. В его сфабрикованный мир. Говорят, что его нашли мертвым. Говорят, что у него в комнате, там, где лежало его мертвое тело, была найдена картина. Говорят, что его последней работой была "Мэри", девочка, получившаяся как никогда живой. Говорят, что фантазия может стать реальностью.