Лодка близких друзей

Если бы бабушка была здесь, то спросила бы, откуда у Уинри на шее эти следы. Не сейчас, не в темноте, которая любезно их прятала, а утром, на свету. Уинри бы пришлось краснеть и выдумывать. Но бабушки больше не было. Ее приняло деревенское кладбище, распростерло над ее камнем небо. Минул почти год. Пинако Рокбелл оставила после себя достаточно вещей, все что имела Уинри —бабушкино наследие. Включая трубку. Раньше Уинри курила сигареты, сначала прячась, а потом и вместе с бабушкой на этом же крыльце. А потом трубка перешла ей. Уинри оперлась на локоть и прогнулась в спине. Откинула распущенные волосы назад, выдохнула. Кольца пушистого дыма летели прочь, исчезая с течением секунд. Бабушка курила едкий, злой табак, к которому Уинри до сих пор не была привычна. Бабушки не стало, любимой калечной собаки тоже. Ушло их время, унеся с собой остатки милого детства. А взамен пришло это. Под распахнутый халат приятно поддувало. Звезды дразнили сверху. Уинри перенесла вес на другую ногу, а когда затих скрип старой половицы — прислушалась. Наверху как будто никого не было. Они вернули друг другу тела. Ее самые близкие друзья вернулись домой. Что еще нужно? Уинри отошла от перил и пересела в бабушкино кресло. То качнулось назад, убаюкивающе. Уинри закинула ногу на ногу, халат раскинулся. Стесняться давно было уже не надо. Она курила и вспоминала, с чего все началось и думала, как сильно бы это не одобрила бабушка. Ал, когда вернулся, был смертельно худым. Глаза его только и сверкали на обтянутом кожей черепе. Эд не отходил ни на шаг. Кормил с ложки, заглядывая в глаза и гладя пальцем по подбородку. Уинри тоже кормила, но редко, всегда преследуемая ревностью сзади. Эд носил его на руках, Эд его мыл. Эд спал рядом, не спускался обедать со всеми. А лицо лучилось неземным. Взгляд как у сумасшедшего. Ал начал сам ходить и сам смог держать ложку. Начал спускаться к обеду и обстриг волосы. Все «сам», но лип к Эду, а Эд к нему. Ночью через стенку только и слышны были голоса. А потом они разъехались. Стремительно и внезапно, как ливень в ясный день. И никто не видел их больше в одной комнате. Уинри с силой потерла следы на шее и шмыгнула носом, запрокинув голову. По щекам потекло. А ведь она была так рада, когда все это началось… Ал зажал к стене и целовал так, что сил не хватало думать и дышать. На ухо шептал про давнюю страсть и вечную привязанность, обхватив руками за талию. Эд прошел тогда мимо с безучастным и злым лицом. Он сделал то же самое днем позже, когда Уинри все еще не знала куда девать глаза. И целовал, и за талию трогал, и шептал, но все невнятно и бестолково. Будто бы без цели и совсем без желания. Уинри не спала ночь. Смяла всю постель, одеяло полетело на пол. А на утро Эд и Ал впервые за долгое время пересеклись в одном помещении. Сели бок о бок напротив нее и извинились. Так и пошло. Поцелуи от обоих сразу, ночи длинные как день. Вздохи Ала, вздохи Эда, руки ниже, запах пота и волос. Уинри была счастлива. Ее мальчики с ней, с ней теперь навсегда. Она- их семья, а они ее, тем более когда бабушки больше не было. Они всегда были в одной лодке. Эд и Ал снова стали разговаривать. Снова вместе ели, и шутили, и играли в карты, и говорили допоздна, поверх ее головы. А потом все вернулась обратно. И поцелуи и ласки прежние, но все ей одной и совсем ничего друг другу. Ей бы довольствоваться. Только это бесчестно. Им легче изображать общую влюбленность в подругу детства, спектакль получался интересный. Дура, полная детской нежности, поняла не сразу. Ал смотрел теперь как побитая собака, улыбался натянуто -беззаботно, дурацкая выходила мина. Эд же почти не глядел. Говорят они только дождавшись ее присутствия. Пустые, никчемные темы, а когда молчание начинает колоться и выдавать — обращают губы и руки к ней. Третьей лишней. Ведь на самом-то деле лодка была на двоих. Люди, которые пережили столько вместе, не умеют по другому. Уинри сделала последнюю затяжку и зачем-то рукой разогнала дым. Она все медлит и медлит, но утром объявит. Нужно было сделать это сильно раньше. Пусть посмотрят наконец друг другу в глаза. Откроют рот поговорить не об алхимии, а о себе, и только тогда, быть может, дышать станет проще. А она уедет, но не скажет куда. Пусть займутся уже друг другом. Она сделала все что смогла. И всегда будет плакать о них. В голове раздался голос бабушки — впервые он соглашался с ней. Уинри затушила трубку и двинулась в дом.