Ностальгия

      Киран сидел на берегу реки, зарыв усталые ноги в прибрежную глину, и чувствовал, как солнце горячо гладит его опущенные плечи. Ха’Кан’Та сидела рядом, придерживая удочку смуглыми руками, и не спускала взгляд с поплавка. Они не разговаривали. Где-то невдалеке перекатывался стрекот насекомых, слышался плеск речной воды о камни, далекое пение птиц; пахло травой, речной влагой и жаром песка. Киран чувствовал спокойное присутствие женщины и волка, охраняющего их покой…       От дремы его пробудило низкое рычание и острый запах чужого страха, которого не должно быть здесь — не могло появиться здесь так внезапно. Он повернулся, вставая сразу в боевую стойку — его босая стопа съехала в холодную воду, вторая носком зарылась в землю. Канта поспешно бросила удочку.       А потом Киран выпрямился и засмеялся.       Жан-Поль просыпается от чувства падения и долго смотрит в потолок, пытаясь успокоить дыхание. Там был волк. Громадный, должно быть, ему по бедро — таких волков не бывает. И все же, он был там, он стоял, широко расставив лапы, готовый прыгнуть, из горла его вырывался глубокий, громоподобный рык.       Жан-Поль не сразу понимает, что это был сон — сначала ему кажется, что он потерял сознание, что Киран и та женщина спасли его от волка, а теперь он очнулся в больнице или в их доме. Все было настоящим. Он чувствовал движение воздуха, землю под ногами, запахи, звуки… Он увидел, как встревоженно обернулся Киран, готовый защищаться, и как индейская женщина бросила свою рыбалку. Он видел — он чувствовал — волка. Наверное, по сравнению со всем этим, сам Жан-Поль был ненастоящим.       Но это был просто кошмар, думает Жан-Поль, когда нащупывает на прикроватной тумбе бутылку воды: это его дом, его спальня, и здесь нет волков.       «И здесь нет Кирана,» — отстраненно думает он. Столько лет прошло. Пора бы привыкнуть, non? Он больше не может уснуть, но рассвет уже занимается над крышами Оттавы, и Жан-Поль решает чуть раньше появиться на работе. Чтобы чуть раньше закончить, чуть раньше сесть в машину, чуть раньше поужинать — в одиночестве — и после, самую малость раньше чем обычно, лечь в постель. Ко сну он, как всегда, будет продираться сквозь тревожные мысли — о прошлом, о будущем, об одиночестве, о благополучии страны (еще бы). И, наверняка, о волках.       — Кто это был? — Канта рукавом обтирает удочку от песка, — Ты его знаешь? Киран кивает — он выглядит почему-то раздосадованным.       — Это был мой друг, он пришел сюда во сне. А потом испугался… Мэй’асы, — он подбирает с земли камень и собирается было запустить в реку, но Канта бьет его по бедру.       — Рыба. Если тебе так нужен этот безрогий, почему не позвать его? Только не мешай мне ловить ужин.       Киран пожимает плечами и опускает камень в карман.       — Он же просто… Херок’а.       — «Просто херок’а» не снится этот мир. Вернее, эти места — здесь живут мои люди, а мы не открываем леса чужакам. Он искал тебя.       Киран какое-то время стоит, поглаживая покатый камень в кармане, и губы его сжимаются в тонкую полоску. Верно. Верно…       Канта прислоняется головой к его колену.       — Я чувствую в тебе досаду и печаль. Расскажи мне, Кир.       Он садится, нет, падает на травянистый берег и нервно катает плоский камень в руках, как монетку.       — Это — Жан-Поль. Мой старый друг. Я же сказал ему! Но, может быть, он не понял…       Канта непонимающе смотрит. Киран вздыхает и, глядя куда-то на верхушки деревьев на другом берегу узкой реки, рассказывает — про фолк-группу, про то как французские канадцы в то время и в тех кругах крепче держались друг за друга, так что даже такие разные люди, как Жан-Поль и Киран, стали друзьями. Про то как он уехал, пытался оградить Жан-Поля — и остальных, наверное, тоже — от всех опасностей его Пути. Хотя Жан-Поль был единственным, кому Киран присылал мистические книги. Может быть, он надеялся на что-то: на понимание, на признание? Ему никогда не было одиноко в Пути к своей внутренней тишине, но если бы рядом с ним был такой человек, как Жан-Поль, было бы — самую малость — легче.       Потом он рассказывает то, что Канта уже знает: как полиция запудрила мозги Жан-Полю, что Киран считал его предателем, врагом, когда еще пытался делить все только на черное и белое. Как ему было от этого плохо. Что один Жан-Поль заставлял его чувствовать себя дома в громадной Оттаве.       Канта улыбается.       — Вы были близкими друзьями. И ты простил его?       — Конечно простил, — Киран качает головой, — я не смог бы иначе.       Она смеется и нежно бодает его головой в плечо.       В субботу, в девять часов утра, у двери апартаментов Жан-Поля Ганьона переминается с ноги на ногу Сара.       — Ты уверен, что ему это нужно?       Талиесин — Тэл, напоминает она себе — пожимает плечами.       — Иначе Киран не просил бы нас.       Он выглядит странно в джинсах и свитере — она, наверное, никогда не привыкнет. Утром он собирает волосы в хвост одной из ее резинок, часто носит их на руках, бреется в ее ванной, спит с ней в одной постели. Иногда Сара все еще не может поверить, что Талиесин настоящий. И проблема даже не в джинсах.       По утрам Жан-Поль точно так же походит на честного гражданина, как и… Должно быть, почти всегда. Он пьет кофе — без молока, но с сахаром — выглядит умеренно помятым, немного невыспавшимся, кудрявые черные волосы падают ему на лоб. Жан-Поль морщится, когда звонят в дверь, и трет лицо. Если честно, его даже не забавляет мысль о споре со свидетелями Иеговы на тему греха мужеложества — он слишком устал.       — Я не верю в вашего лорда и спасителя, — через дверь предупреждает Жан-Поль.       Где-то по ту сторону слышится смех. Женский голос уверяет его, что они не мормоны, что это Сара и Тэл… Ее прерывает мужчина:       — Мы — друзья Кирана.       Жан-Поль отнимает руки от лица и смотрит на дверь, как будто может взглянуть в глаза этим людям. Когда он открывает им, то почему-то ожидает увидеть индейцев — но в подъезде стоят белые, и оба они одеты как подростки. Кудрявые, непослушные волосы женщины торчат из-под шапки, у мужчины — ярко-рыжие, собраны в хвост.       «Музыканты,» — Жан-Поль улыбается про себя. За спиной у женщины, конечно, гитара, а инструмент мужчины умещается в рюкзак. Должно быть, флейта, или небольшой барабан.       — Сара и?..       — Тэл. Так меня зовут среди друзей, — у него странный, незнакомый акцент, и, когда он улыбается, в комнате становится будто немного светлее, — а я думаю, мы будем друзьями.       Жан-Поль даже уже не удивляется. Друзья Кирана — чего он ожидал?..       — Проходите.       Он пьет свой остывающий сладкий кофе, гости — зеленый чай. Хотя Тэл скорее греет руки о кружку и вдыхает пар, чем вправду пьет. Он чему-то улыбается.       — Я никогда не привыкну, — говорит он.       — Я никогда не привыкну, что ты не привыкнешь, — отвечает Сара.       Жан-Поль даже не пытается их понять.       — Киран сказал нам, что вы пришли в Другой Мир во сне. Волк… — Сара видит, как Жан-Полю становится неприятно, и торопится закончить, — это Мэй’аса. Киран просил его охранять их, он не стал бы нападать. Мэй’аса защищал меня не так давно. Я знаю, о чем говорю.       Жан-Поль только качает головой.       — Зачем вы здесь?       Тэл и Сара переглядываются.       — Киран попросил привести вас к нему. Ему казалось, что вам обоим это нужно.       — D'accord, — Жан-Поль усмехается, — и как же? Вы откроете портал в моей гостиной или?..       Сара хмурится.       — Вам это правда нужно?       — Oui, — поспешно отвечает Жан-Поль, — прошу прощения. Я очень хочу увидеть Кирана.       Тэл поднимает глаза от кружки и смотрит, кажется, куда-то мимо Жан-Поля.       — Я знаю, что раньше Киран был музыкантом. У вас есть что-нибудь… Что напоминает о нем? Песня, мелодия?       Киран указывает на полку дисков рядом со стереосистемой.       — Они успели записать два альбома, и…       — Нет, — Сара качает головой, — его — и ваше — личное. Мы могли бы пройти и так, но с музыкой вам будет проще.       Жан-Поль на секунду задумывается, а потом медленно поднимается из кресла и идет в свою комнату — возвращается он одетым в рубашку, кроссовки и светлые брюки, а в руках у него несколько кассет без подписи. Откуда-то из ящиков под диваном он достает пыльный магнитофон.       — Наверное, эта, — с сомнением говорит он.       Сара и Тэл наклоняются ближе. Сначала слышны помехи, щелчок, потом из шума выплывает чей-то смех и пьяное пение.       — Прошу, не обращайте внимания, — Жан-Поль закрывает лицо руками и усмехается, — мы были не очень трезвыми. Теперь это, должно быть, государственный компромат.       Голос Жан-Поля тянет что-то из Эдит Пиаф.       «Тише! — это, кажется, Киран — Я делаю это для тебя, n'est-ce pas? Будь добр, не порти запись».       Жан-Поль замолкает, слышится шорох, Киран пробует несколько струн. Сара никогда не слышала этой песни, хотя у нее самой есть диски Кирана: ирландский фолк. На кассете же что-то французское, и от этого похожее на шансон. Она не понимает слов, но песня, должно быть, лирическая — Киран поет очень тихо, гитара выходит на первый план.       — О чем она?       Талиесин отнимает руку от подбородка.       — О любви. И много описаний ночного города.       Сара достает гитару и пробует играть вместе с записью, Талиесин повторяет вокальную партию лирой. Запись обрывается после тихого аккорда, «bravo, Киран!» и далеких аплодисментов.       Жан-Поль возвращается мыслями в крошечную квартиру — Киран снимал ее вместе с девушкой, которую звал «petite soeur». Иногда, когда Жан-Поль заходил к Кирану, она звонила и просила их обоих уйти — она сегодня встречает «подругу». Киран улыбался в трубку и желал ей удачи, пока Жан-Поль начинал убирать разбросанные вещи и посуду, доставать куртки чтобы провести всю ночь на улице и в каких-нибудь барах, где Киран бы играл за ужин и выпивку.       — Подумай о Киране, — мягкий голос Тэла звучит как будто издалека, — но не так, как сейчас. Каким ты видел его в последний раз.       Жан-Поль хмурится, и виды ночной Оттавы уступают место жаркому дню, реке, где рыбачит индейская женщина и отдыхает Киран. Запись давно закончилась, но Сара уже подхватила песню и место немного хриплого голоса Кирана заняла лира. Жан-Поль чувствует легкое головокружение и, после, теплое дуновение летнего ветра.       Они сидят у костра, искры отражаются в темных глазах Кирана. Жан-Поль все еще чувствует прикосновения его рук на своих плечах и спине, и воспоминание успокаивает его. Тэл, Сара и та женщина из его сна — Ха’Кан’Та — переговариваются о чем-то, но Жан-Поль не слышит их. Он почти готов соскользнуть в дрему, и только мысль о том, что он проснется в своей постели и все это окажется чем-то вроде галлюцинации заставляет его держать глаза открытыми. Смотреть на костер и красные отблески на лице Кирана. Когда Жан-Поль справился с первым шоком — ему пришлось признаться себе, что он все-таки не до конца верил в слова Такера и остальных — когда он кое-как собрал из осколков бывшего мировоззрения, Сара и Тэл повели его через лес. Он был рад, что все-таки надел кроссовки. У реки они встретили Ха’Кан’Ту, которая собирала травы — она окликнула Кирана, который тоже бродил с корзиной где-то неподалеку.       — Твой херок’а пришел!       Жан-Поль не понимал, что она говорила. Когда он увидел Кирана, ему было все равно. Он все еще чувствовал вину, не знал, простил ли его Киран, но тот чуть не сбил его с ног — он подбежал, и обнял его, и сбивчиво, запыхавшись, извинялся за то, что втянул его во все это.       Потом он представил Канту Жан-Полю — и наоборот. После слов «моя жена» в глазах Кирана как будто мелькнуло сожаление — не о том, что он женат на Ха’Кан’Те, а о том, что это может причинить боль Жан-Полю. Если это его и ранило, Жан-Поль не подал виду. Он сам, наверное, не знает.       Теперь Ха’Кан’Та смотрит на Кирана исподлобья и говорит:       — Твой друг пришел сюда, потому что ты его позвал. Он извиняется перед тобой и рассказывает, что его обманули — а чем отблагодарил его ты? Расскажи все, Киран.       В ее глазах тоже красиво пляшут искры, и Жан-Поль улыбается тому, как они похожи. Он уже понял, что у Ха’Кан’Ты тяжелый нрав. На лице Кирана отражается сомнение.       — Ха’Кан’Та говорит что Киран должен все рассказать, — объясняет Сара.       — Mon ami, твоя подруга права, — Жан-Поль смотрит Кирану в глаза, — я взрослый человек и… Тебе не нужно меня охранять. От чего бы то ни было. Я хочу знать правду, Киран, и сам готов обещать не лгать больше. Никогда. Во лжи нет ничего хорошего, n'est-ce pas?       Киран усмехается.       — Ты прав, Жан-Поль. Пожалуй, лучше учиться на своих ошибках.       Он вздыхает и, с радостью приняв от Сары зажженную сигарету, рассказывает. С самого начала, с того, что произошло столетия назад — Талиесин и Сара слушают с тяжелым сердцем — и, много после, о том, как Кирана вытащили из тюрьмы. О Пути — он пытается подобрать слова, но у него, конечно же, не выходит. О магии. О своем учителе. О том, как он встретил Сару и Ха’Кан’Ту. Обо всем, что произошло в Доме Тэмсонов — в какой-то момент рассказа Сара утыкается в плечо Талиесину, и, кажется, начинает плакать.       Жан-Поль оглядывает этих людей, сидящих рядом с ним — то, как Киран положил руку на вздрагивающее плечо Сары, и как Ха’Кан’Та положила свою ладонь сверху.       — Это… — Жан-Поль не находит слов.       Жан-Поль чувствует себя лишним — офисный планктон, пусть высокопоставленный, но все же — и все они, которые страдали и боролись, и у них не было выбора.       — Не думай так о себе, — Киран улыбается, и алые отблески пляшут в его глазах, — у всех разные пути.       Ха’Кан’Та согласно кивает — она не понимает их слов, но видит чувства. Не всем быть воинами. Жан-Поль не обязан быть похожим на них.       Когда Сара перестает плакать и просто сидит в объятиях Талиесина, окруженная теплом, Киран и Ха’Кан’Та решают сыграть. Жан-Поль засыпает под размеренный ритм барабана и пение окарины в руках Кирана — маленькой окарины в его больших и смуглых руках. Что-то в этой мысли заставляет Жан-Поля чувствовать щемящую нежность.       Сквозь сон он чувствует, как кто-то поднимает его на руки, куда-то несет. Как над ним, спящим, тихо и серьезно разговаривают — он пытается понять, но не знает языка. Потом звуки разговора уступают место странному сну о воронах с нежными перьями и о музыке, которую он, конечно, не сможет вспомнить, когда проснется.       — Мне нравится твой друг-херок’а, — Канта смотрит на Жан-Поля, и что-то в ее взгляде заставляет его повернуться во сне и прижать руки к груди.       — Он хороший человек, — говорит Киран, — кроме тебя и Тома у меня не было никого ближе. Может быть, благодаря нему я не опустился на дно тогда. Конечно, от всего он не мог меня спасти.       Он вспоминает тюрьму и Ха’Кан’Та, уловив на поверхности памяти образы, сжимает его руку.       — Но он любит тебя. Не так, как любят друзья.       Киран кивает. Он не знает, что может ответить на это. Ему не нужно никого защищать и оправдывать — Канта не осуждает. Она не злится. Она просто-напросто смотрит и видит.       — Вам не нужно об этом поговорить?       Киран опускает голову.       — Зачем? Я знаю. И он знает, что я знаю.       Ха’Кан’Та осторожно убирает кудри со лба Жан-Поля и отводит взгляд — она знает, когда он бывает тяжелым и твердым как камень.       — Если тебе нужен он, а не я…       — Нет, Канта…       — Нет. Ты послушай. Я не держу тебя и хочу, чтобы ты подумал об этом. Подумай, Киран, я вижу в тебе сомнение. У нас есть связь, и она сильна, но этот человек знал тебя, когда я еще не знала. Может быть, ты-ворон и ближе мне, но ты-херок’а…       — Это просто…       Он не знает, как на языке Канты будет «ностальгия» — нет, не она, а сожаление о несбывшемся. В английском для этого чувства тоже нет слова.       Он опускает голову и прячет лицо в ладонях. Ему и правда придется подумать.       Жан-Поль просыпается в своей постели, в спальне с видом на крыши Оттавы. Он не знает, смеяться ему или плакать.       На тумбе, рядом с бутылкой воды, лежит иссиня-черное вороново перо. На запястье Жан-Поля, обернутая в два раза — зеленая резинка для волос с деревянными бусинами. В его кухне пьют зеленый чай Сара и Талиесин — они обязательно вымоют за собой посуду. На электронных часах — суббота, девять часов утра.