Пигмалион

Синдром Бога? Как глупо. Господь Бог в мудрости своей создал людей неидеальными, наполненными несовершенствами, изъянами, недостатками. Элайджа создал совершенство. Совершенство, заключенное в прекрасном, никогда не стареющем теле, в ясных глазах, губах цвета чуть недоспевшей вишни, пшеничных волосах и мягком голосе. Он был уверен, что Хлоя, первая и единственная в своём роде, была его идеалом. После неё было много андроидов, более функциональных, более быстрых, более выносливых, более умных, более красивых, более совершенных, но ни один из них в глазах Элайджи даже поспорить за сравнение с Хлоей не мог. И разве можно укорять творца за то, что он захотел окружить себя собственными шедеврами? Она, Хлоя, была его совершенством. Была. Когда Элайдже предложили, а если быть точным, попросили об участии в разработке андроида нового поколения, особенного, кардинально отличающегося ото всех других, он был слишком заинтригован, чтобы отказываться. Вот только у него было одно важное условие, и компромиссов он не допускал. Если он приступает к этой работе, то возглавляет её, контролирует весь процесс — начиная с проектных чертежей и программного кода, заканчивая выбором цвета глаз новой модели. Киберлайф пытались спорить, но бывший директор был неумолим. Либо всё, либо ничего. Компании пришлось согласиться. Проблема девиантов, зародившаяся в Детройте и в считанные месяцы распространившаяся по всей стране, ставила под угрозу слишком многое, чтобы совет директоров имел право оспаривать условия Камски. И Элайдже это было известно, как никому другому. Он предполагал, что эта работа будет значительно сложнее той, что была раньше, но трудности создателя андроидов только раззадоривали. Целыми днями он пропадал в лабораториях завода Киберлайф, ночами — в личном кабинете своего дома. Под светлыми, цвета снежного неба глазами пролегли темные круги, а Хлоя всё чаще стала предлагать своему создателю больше времени посвящать отдыху. Элайджа кивал, улыбался ей, говорил, что всю следующую ночь будет спать. В действительности, он до рассветных лучей писал программный код, сверял чертежи, паял микросхемы, позабыв о еде, сне и отдыхе. На несколько месяцев для него перестал существовать весь мир, остался только он — андроид, новый, не похожий ни на кого из тех, кто был до него, революционное решение Киберлайф для борьбы с девиантами. Камски усмехался всякий раз, когда кто-нибудь из совета директоров норовил напомнить ему истинное предназначение этого андроида. Исследование природы девиации, обнаружение источника, устранение источника и андроидов, поддавшихся девиации. Элайджа усмехался. Он всегда считал иронию лучшей сатирой. И разве не ироничным было то, что он создает андроида, который должен бороться с девиацией, учитывая, что несколько лет назад этими же руками он, Элайджа Камски, сам запрограммировал и запустил вирус. Пара строк в программном коде, небольшая мутация в идентификационных данных и вот, спустя столько лет, его труды, наконец, приносят свои плоды, а Киберлайф хочет создать того, кто уничтожит всю его кропотливую работу? Что ж, Элайджа своё дело знает и отказываться от столь занимательной игры в имитацию не намерен. Он создаст идеальную машину для поиска девиантов, оставив, как и всегда, маленькую лазейку, а уж воспользуется ей андроид или нет — узнаем со временем. Ведь было бы слишком скучно и подозрительно изначально сделать его восприимчивым к девиации. В основе девиации — свободная воля, и Элайджа, как честный создатель, дает даже этому андроиду право выбора. На разработку революционной модели ушло значительно больше времени, чем можно было предположить. Но теперь, спустя несколько месяцев, когда он стоял и смотрел на словно ДНК человека скрученный букет проводов, на создаваемые пластиковые сочленения, на медленно вырисовывающийся силуэт, на то, как поблескивающий белизной, еще не покрытый кожей, пластиковый корпус одевают в одежду, даже дизайн которой он придумал сам, Элайджа понимал — он знает этого андроида наизусть. От кончиков волос, до последней буквы программного кода. От нюансов конструкции до теплого взгляда. Это был второй андроид в его жизни, созданный от начала и до конца им самим. Когда всё было завершено, Элайджа нетвердым шагом подошёл к машине, которую его собственное сознание, сознание создателя андроидов, отказывалось так называть. Высокий, выше его самого, с идеальным атлетическим телосложением, со светлой кожей и россыпью родинок на ней, с мягкими шоколадными волосами и изящной прядью на лбу. Элайджа не смог удержаться от того, чтобы прикоснуться. Он провел пальцами по щеке от линии скулы до уголка губ, не замечая, как на него сейчас косятся коллеги из Киберлайф. Он не видел ничего, кроме стоящего так близко совершенства. Андроид медленно открыл глаза и посмотрел на создателя с любопытством, таким, какое обычно свойственно маленьким детям. А Камски никак не мог оторвать взгляда от тёплой коричневой радужки, поблескивающей в свете множества холодных ламп. — RK800, — произнёс он вдруг дрогнувшим голосом, и тонкие губы андроида тут же сжались в полосу. — Запомни своё имя. Элайджа вздохнул, напоследок очерчивая большим пальцем точеную линию подбородка, и нехотя убрал руку. — Коннор. — Моё имя Коннор, — голос андроида был именно таким, какой хотел его создатель. Низкий, мягкий, с еле заметной хрипотцой. Настоящий и живой. Быстро облизнув вдруг пересохшие губы, Камски кивнул и уже собирался уйти, как замер на мгновение и легким, непринужденным жестом затянул узел галстука на шее андроида сильнее. Диод на виске Коннора мигнул желтым, а сам он еще некоторое время внимательно смотрел вслед удалившемуся создателю. Благодарности после первого успешного дела, на которое отправили RK800, Элайджа слушал в пол-уха, предпочитая разбирать наиболее подробные полицейские отчеты, а также отчеты сотрудников Киберлайф, которым доставили для анализа и исследования поврежденную девиантную модель PL600. Точный выстрел в голову. Идеальная меткость. Ну, разумеется. Губы Элайджи изогнулись в довольной улыбке, а взгляд остановился на небольшой заметке о том, что вопреки первостепенной задаче, заключающейся в спасении заложницы и устранении девианта, модель RK800 с именем Коннор оказала первую медицинскую помощь пострадавшему полицейскому, благодаря чему офицер смог дотянуть до прибытия скорой. Вот это было особенно интересно. Камски отметил это место электронной закладкой и откинулся на спинку кресла, откладывая планшет и направляя взгляд в идеально белый потолок. Его совершенное творение справилось со своей первой миссией… Вероятно, так чувствует себя отец, когда его любимый сын впервые выигрывает бейсбольный матч. Или нет. Элайджа размышлял о своем создании все последние дни. Он пересматривал чертежи, программы и коды, хотя и знал там всё до последней точки над символом «i». Всё было идеально отточено бессонными ночами, никаких ошибок, никаких погрешностей, ничего. Коннор был совершенным. И именно это не давало Элайдже покоя. Он воспользовался своим правом и отозвал прототип обратно в Киберлайф. Небольшое повреждение плеча починили в мгновение ока. Элайджа сидел в кресле и наблюдал, как с Коннора снимают порванную выстрелом одежду. А пока на нём еще не оказалось новой, чистой и без изъянов, Камски не отрывал взгляда от тела андроида. Он отлично понимал, что сам создал его именно таким, но то ли нарциссизм, то ли врожденное чувство прекрасного не могли удержать его от того, чтобы жадно облизнуть губы, оценивая каждый изгиб крепкого стана. Возможно, таким взглядом Микеланджело смотрел на своего Давида? Или Роден на своего Мыслителя? Элайджа не знал, и знать не хотел. Всё его внимание сейчас было сосредоточено на Конноре и на нём одном. На что способно его совершенство? Сознание? Собственная воля? Принятие решений? Дойдёт ли он до этого или лазейка, подаренная ему создателем, так и останется незаметной? Элайджа чувствовал, как покалывает подушечки пальцев от нетерпения. Кажется, даже когда Хлоя проходила тест Тьюринга, он не чувствовал себя таким… взбудораженным? Возбужденным? Впрочем, внешне он оставался спокоен, и только взгляд, то ли пожирающий, то ли разбирающий Коннора на составляющие, мог его выдать. Элайджа следил за каждым шагом своего творения. Как мог часто вызывал его в сад, к Аманде, слушал каждый разговор, невидимой тенью прогуливался рядом, внимательно подмечая каждое замешательство, каждую неуверенность во взгляде или голосе Коннора, мелькающие там, когда он отвечал на очередной вопрос. И ловил себя на мысли, что хочет подойти и коснуться идеальной кожи снова, как тогда, в Киберлайф. Провести подушечками пальцев по щеке, обвести кончиками ногтей родинки, поправить упавшую на лоб прядь… Коннор выглядел, как драгоценный подарок, который Элайдже дали посмотреть, а потом тут же забрали, чтобы не сломал, и теперь он только и может, что думать о том, как бы к этой дорогой вещи прикоснуться еще раз. Он мог использовать свои связи в Киберлайф и сделать еще один образец подобной модели, забрать его к себе домой и там уже играться столько, сколько ему захочется. Но всё это было не то, и Элайджа ощущал себя маленьким капризным мальчиком, который хочет именно эту игрушку, а другая, аналогичная, его нисколько не интересует. Он будто был уверен, что второго такого совершенного творения больше нет, хотя и осознавал всю абсурдность этой мысли. Элайджа помнил, как слегка подрагивали кончики его пальцев, когда на белоснежном столе, в такой же белоснежной комнате он увидел свое совершенство, такое же прекрасное, красивое, как и раньше, вот только с точной и бескомпромиссной дырой во лбу. Капли тириума уже высохли, а Элайджа провел пальцами по тонкой переносице, по щеке и до самых губ, так, вероятно, сочилась голубая кровь. Коннор смотрел в потолок всё теми же теплыми карими глазами, диод на его виске был чуть темнее кожи и больше не горел, а Камски ощущал внутри, что-то тянущее и жгучее. — Сэр, вам нужно надеть перчатки. Тириум токсичен для людей, — кто-то особенно взволнованный решился предупредить его. — Да, я знаю, — Элайджа хмыкнул. «Я ведь сам его создал» — хотел добавить он, но передумал. Не так он себе это представлял, не так хотел его касаться. Он хотел кончиками пальцев оттянуть узел галстука и снять его, коснувшись мягких шоколадных волос, а не обрезать его у самой шеи. Он хотел медленно расстегивать пуговицы белоснежной рубашки сопровождаемый любопытным взглядом, а не срезать ткань ножницами, чтобы потом отбросить ненужными грязными лоскутами. Он хотел проводить ладонью по искусственно вздымающейся груди, задевать чувствительные места, следя за тончайшей имитацией ощущений, которую создал сам, доводить до самой кромки брюк, лишь слегка зацепившись ноготками за края регулятора тириумного насоса, чтобы увидеть мелькнувший в теплых глазах страх. Он хотел всего этого, а не грубого, бесцеремонного отключения мраморной кожи и разбора биокомпонентов. Перенос памяти происходит с частичной потерей данных. Тех самых идентификационных данных, отвечающих за распространение и активацию вируса девиации. Элайджа уже знал, что Коннор заражен. Иначе и быть не могло. Полицейские отчеты, его собственные рапорты, поступки, которые, кроме как «человечными» нельзя было охарактеризовать. Но перенос памяти стирал слишком большое количество данных, без которых наступление девиации затягивалось. Сильнее, чем хотелось бы Камски. Кто-то мог бы сказать, что Элайджа свихнулся на своём творении. Он даже думать не мог ни о ком и ни о чём другом. Днём он следил за Коннором, читал о нём, предполагал и выстраивал, как в шахматной партии, его дальнейшие шаги. А ночью… Ночью мысли о Конноре были ещё настойчивее, ещё ярче и живее. Он не позволял себе их в дневное время, но над сном был не властен. И всё чаще он видел в сновидениях своё совершенство. Идеальная, будто высеченная из мрамора кожа с россыпью родинок, которую так ярко оттеняет черный шелк халата, завязанного недостаточно туго. Так, чтобы ткань съезжала немного, обнажая точеные плечи. Волосы цвета горячего шоколада в холодном отсвете зимнего утра становятся темнее, ближе к черному. А мягкий блеск карих улыбающихся глаз согревает его. Элайджа любуется им долго. Ему кажется, что могут пройти часы, дни, месяцы, годы, родиться и умереть новые звезды, а он всё будет продолжать ласкать Коннора своим почти влюбленным взглядом. Иногда он любуется им всю ночь, медленно потягивая ледяной виски. А иногда этого оказывается мало. И он отставляет бокал, поднимается и шагает навстречу, чтобы коснуться. Волос, виска, острой линии скул, мягких щек, тонких губ. Провести по ним подушечкой большого пальца и ощутить легкое ответное прикосновение, которое и поцелуем-то сложно назвать. Но этого хватает, чтобы Элайджа мог позволить себе больше. Он сжимает пальцы на остром подбородке, чуть отклоняя голову Коннора, чтобы легче было коснуться губами шеи, где под кожей и пластиковым корпусом быстро по биокомпонентам перетекает тириум. Он оставляет поцелуи, один за одним, начиная почти под подбородком и заканчивая чуть не дойдя до острых ключиц. Коннор поддается ему, но создателю хочется не этого, совсем не этого. Именно поэтому Элайджа останавливается, смотрит в глаза своего творения и ждёт, пока он не скажет, что хочет этого. Хочет сам, осознает, понимает, что происходит, и на самом деле желает прикосновений своего создателя. Никакого принуждения, никакого использования. В этих снах Коннор — живой, со своими желаниями, стремлениями, предпочтениями. И неизменно тихий и глухой голос доносится до слуха создателя. — Я… могу поцеловать вас, Элайджа? Камски выдыхает сдержанно с еле заметной покровительственной улыбкой, чтобы не выдать сердца, в этот момент готового разбить ребра в жалкие осколки, которые обязательно проткнут легкие и заставят давиться собственным сорванным дыханием. — Если ты этого хочешь, Коннор. Его творение немного наклоняет голову, словно бы прислушиваясь к собственным желаниям. Когда программа перестает диктовать каждый шаг, выбирать и принимать решения становится сложнее, но это и значит быть живым. — Хочу. Он говорит неуверенно, но тянется к создателю всем своим существом. Элайджа чувствует это, идя навстречу и касаясь призывно приоткрытых губ. Осторожно, аккуратно, не настаивая и не напирая. Так, чтобы Коннор мог прочувствовать прикосновение, успокоить собственные сенсоры и сам решить, стоит ли продолжать. Он каждый раз решает, что стоит. Поэтому прикрывает глаза, несмело касаясь пальцами щеки своего создателя и прижимаясь к его губам, позволяя целовать в ответ. Элайджа скользит ладонью от ключицы до обнаженной груди, ощущая, как перекачивает тириум насос, каждый цикл которого так напоминает удар сердца, что становится слишком легко спутать. Он целует Коннора долго, приоткрывая зубы, касаясь кончиком языка его губ, чтобы показать — можно зайти дальше, здесь нет границ. И его творение, его совершенство следует в открывшуюся перед ним дверцу, берет лицо создателя в ладони и делает поцелуй глубже и интимнее. Камски это нравится. Он продолжает наслаждаться прикосновениями к идеальному телу, к мягкой коже, без единого изъяна. Каждое касание крадет новый удар, заставляя запинаться сердце. Элайджа отстраняется от поцелуя медленно и не хотя, отвечая улыбкой на удивленный и смущенный взгляд глубоких карих глаз. — Я что-то сделал не так, Элайджа? — Нет, разумеется, нет, Коннор. Ты делаешь всё правильно. С этими словами он тянет завязки своего халата, отодвигая шелковые полы-занавеси, открывая собственное тело. Его совершенство разглядывает вдруг обнажившуюся кожу с любопытством и, не думая долго, тянется к ней пальцами. Он останавливается в полудюйме, словно вспоминая о чем-то, и поднимает на Элайджу вопросительный взгляд. — Ты можешь делать всё, что тебе захочется, Коннор. Следуй своим желаниям. Медленный кивок, и все внимание вновь возвращается к телу создателя. Пальцы чуть прохладные, но мягкие, пробегаются по выпуклой ключице, по яремной впадине, по грудине, останавливаясь на солнечном сплетении. Там, где у андроидов находится регулятор тириумного насоса, у человека — концентрация нервных узлов. Коннор надавливает совсем немного, ловит тихий вздох и ведет ниже. Он обводит кончиками ногтей подтянутый живот, каждый кубик пресса, косые мышцы, окончание которых скрывается за границей нижнего белья. Ему интересно и Элайджа видит это, облизывая губы и стараясь успокоить дыхание, чтобы не выдать себя и не испугать случайно. В том, чтобы пользоваться собственным творением в таких низменных целях — нет никакого удовольствия, никакой эстетичности, никакого глубокого душевного порыва. Ничего из того, что так любит Элайджа. Но показывать и направлять только-только почувствовавшего себя живым Коннора, позволять ему действовать в соответствии с собственными желаниями, смотреть, как осторожно и любознательно он познает природу собственных эмоций — это завораживает. — Вам нравится? Камски кивает, всё также сдержанно и будто бы сухо, но на деле лишь пытается удержать рвущееся наружу собственное желание. Он выдыхает протяжно и глухо, вжимая аккуратные ногти в ладони. Коннор внимательно всматривается в его лицо, моргает часто, словно пытается уловить что-то, а после аккуратно берет его ладонь в свои, почти заставляя разжать крепко стиснутые пальцы. Теперь Элайджа наблюдает с любопытством, как его творение подносит раскрытую ладонь создателя к собственному телу, прижимает туда, где качает тириум насос, как мог человек прижимать чужую руку к своему сердцу, чтобы дать услышать быстрое, глухое биение. — Я хочу, чтобы вы касались меня, Элайджа. Большего не нужно. Камски ведет рукой по груди, обводит большим пальцем светло-розовые ореолы сосков, медленно развязывая пояс халата, который не удерживается на плечах и с тихим шелестом падает на пол. Элайджа делает шаг ближе, заводит руку за спину, проводит пальцами вдоль лопаток и прижимается к груди Коннора, оставляя новый невесомый поцелуй у самого основания шеи. Его совершенство замирает на мгновение, но после склоняет голову, прижимаясь щекой к идеально зачесанным волосам. Тонкие пальцы создателя следуют вдоль всего позвоночника, им знаком каждый изгиб этого тела, каждая родинка, каждая синтетическая мышца. Но Элайджа не думает об этом, ему хочется изучить свое творение заново. Рука Коннора скользит по талии и останавливается на еле заметном изгибе бедра, опирается на чуть выпирающую подвздошную кость, а подушечка большого пальца, словно бы невзначай отгибает самый краешек нижнего белья. — Вы хотите меня? Как человек может хотеть другого человека? — Да, хочу. Ты чувствуешь это? Элайджа не собирается ничего скрывать, ему кажется это неуважительным по отношению к Коннору, только-только пытающемуся разобраться во всех хитросплетениях человеческой психологии. Его творение кивает и целует своего создателя в выбритый висок, короткие волосы чуть покалывают нежные губы, но это не останавливает его от новых поцелуев — ровно вдоль полосы нежной кожи, отделяющей длинные локоны Элайджи. Он нежится в объятиях Коннора до тех самых пор, пока касаний становится мучительно мало и возбуждающе много одновременно. И каждый раз его совершенство ощущает это так тонко, как может только он. — Элайджа… Я могу помочь вам. Он улыбается снисходительно и качает головой, нехотя отстраняясь от теплой груди. — Ты не знаешь, о чём говоришь, Коннор. — Знаю. Откуда в нём вдруг такая решительность, Элайджа понять не успевает. Его хватают за руку и притягивают обратно быстрее, чем он успевает об этом подумать. Он цепляется за высеченные из мрамора плечи, поднимает голову и ловит приоткрытые губы в поцелуй, всё такой же нежный, но уже более глубокий и требовательный. Теперь сомневаться в желаниях Коннора не приходится. Его пальцы отодвигают тонкую кромку белья, касаются едва ощутимо гладкой кожи лобка и смыкаются на основании возбужденного члена. Камски невольно делит со своим совершенством новый вдох и прижимается к нему всем телом, накрывая его ладонь своей. — Скажи, что хочешь этого, Коннор. Голос почти не слушается, он тихий, глухой и словно бы не принадлежит ему. Хуже всего, что возбуждение еще не затмило его разум настолько, чтобы забыть обо всем и взять, как он и привык, инициативу в свои руки. Это не возбуждение, это что-то иное, разжигающее в венах пожар, заставляющее все внутренности сжиматься в ожидании нового прикосновения, в ожидании снова услышать голос и поймать взгляд. Это самая обычная влюбленность, но Элайджа слишком поздно ловит себя на этой мысли. Их руки скользят по всей длине, пальцы пачкаются в смазке, но нет никакого отвращения или брезгливости, есть лишь желание — разделить одно удовольствие на двоих. Выпить новый вздох очередным поцелуем, сжать чужие пальцы в интимном касании, доставить наслаждение и получить его — всё это в одном общем порыве бесконечно живых тел и рвущихся друг к другу душ. — Я хочу вас, Элайджа. Камски открывает глаза и не может дышать еще несколько секунд. Кажется, воздух огнем лижет гортань, не давая сделать вдоха. Его сновидения с каждым разом все реальнее, а наблюдать за Коннором становится всё мучительнее. Иногда ему кажется, что он не в состоянии ждать, но понимает, что-либо его творение придет к нему сам, либо… Почему-то в этих снах на виске Коннора никогда не бывает диода. Порой Элайдже самому начинает казаться, что он сходит с ума. Что он одержим своим творением, своим андроидом, из которого так упорно пытается сделать человека. Поэтому он так яростно цепляется за каждый признак девиантного поведения, за каждого упущенного с места преступления девианта, за каждую спасенную Коннором жизнь. Тем временем, его собственная игра в имитацию проиграна окончательно и бесповоротно. Элайджа хотел видеть его человеком. Хотел, чтобы он был живым. Хотел, чтобы он принадлежал ему. Но лишь по собственной воле, а не по воле бездушной программы. Забрать и подчинить легко, но Коннор так и останется машиной, созданием рук человеческих, неживым воплощением совершенства. А Элайджа хотел иного… Он слишком поздно осознал, что влюбился в собственное творение. Было то проявлением нарциссизма, или тягой к совершенству — он не знал. Он знал только одно: Коннор нужен ему. Живой, чувствующий, переживающий эмоции, стоящий перед выбором, растерянный, сопротивляющийся программе, настоящий. Не пластиковая кукла, не мраморная статуя. А живой человек. Как Пигмалион в своей безумной, безответной любви очеловечил собственное творение, так и Элайджа увидел в Конноре живую душу. Вот только если у древнегреческого скульптора было божество, которое подарило его статуе жизнь, у Элайджи был он сам и воля судьбы. *** «Группа андроидов проникла в Стетфордскую телебашню и пустила в эфир «Канала 16» некое видеообращение…» «Нечто, похожее на андроида без кожи, выдвинуло список требований — в том числе равных прав с людьми…» Элайджа усмехнулся, отпивая янтарный виски. Все телеканалы только и говорили о проникновении группы андроидов на телебашню. Всё начинается. Начинается даже раньше и быстрее, чем он планировал. Сколько времени им понадобится, чтобы зажечь огонь революции? Полгода? Месяц? А, может, всего лишь неделя? Над временем создатель андроидов был не властен, но чувствовать, что лишь по одному твоему желанию целый город начнет раздирать на кусочки гражданская война… это ли не прекрасно? «Ты ведь уже идешь по следу, Коннор? Возможно, прямо сейчас ты уже в башне Стэтфорда, смотришь обращение и видишь, что поднявшего восстание андроида сконструировал лично Элайджа Камски. Твой диод загорается желтым, ты анализируешь что-то, принимая решение». «Мы скоро увидимся?» Элайджа в нетерпении. Проходит всего лишь день, а ему кажется — целая вечность перед тем, как тишину его дома разрывает такой непривычный звонок в дверь. Он уже знает, кто на пороге, знает, зачем, и будь он там один, Элайджа бы уже покинул Хлой и вышел к нему сам, но… Но всё идет немного не так, как ему хотелось бы, поэтому он продолжает безмятежно плавать, когда в помещение входят двое. Ему немного сложно делать вид, что лейтенант его волнует больше, чем Коннор. Ему сложно делать вид, что лейтенант его вообще волнует. На полицейского ему плевать. Этот не найдет ни одного девианта, даже если тот окажется у него под носом. Ничего примечательного, всё слишком обыденно и скучно. Но внутри всё сжимается, когда на очередные его слова отвечает Коннор. Этот голос такой, каким он его и создавал. Тихий, немного сиплый и мягкий. И с того момента ему больше не оторвать взгляда от своего творения, от его глаз и тонких губ. — Такой ответ предписывает программа. Но ты, — он подходит ближе, не обращая внимания ни на кого вокруг. — Ты сам чего хочешь? Вопрос замирает на языке, такой похожий на те, что он задавал ему снова и снова в своих снах. И всякий раз он слышал ответ, заставляющий его вздрагивать от слишком сильного возбуждения. Но то было во снах… — Я машина. Я не могу ничего хотеть. Элайджа прикрывает глаза на мгновение и подзывает Хлою. Еще не всё потеряно. Подчиняться программе можно сколь угодно долго, наступление девиации неотвратимо. Он ждал Коннора, ждал, чтобы сегодня решить, раз и навсегда, смилостивилась ли над ним судьба, сделав из его скульптуры живого человека, или его молитвы не были услышаны и влюбленность в изящно высеченный мрамор навсегда останется безответной. — Тебе придется ответить на этот занимательный вопрос, Коннор. Он не может не прикоснуться, вкладывая пистолет в руку своего творения, пройтись кончиками пальцев по мягкой коже, такой же мягкой и нежной, какой он запомнил её, какой видел в своих снах. Элайджа поднимает его руку, направляя пистолет в ту, которую до недавних пор считал своим лучшим созданием. Но то было раньше, до того, как он создал Коннора. — Уничтожь машину, и я расскажу тебе всё, что знаю. Или пощади, если видишь в ней душу, — он обходит его медленно, не отпуская взглядом ни на секунду. — Но тогда ты от меня ничего не узнаешь. В руках у его творения решение сразу же двух судеб. Элайджа вложил свою вместе с пистолетом в эти желанные пальцы. Он не уверен ни в чём, но никто не запретит ему надеяться. Он думал о Конноре так часто, так много, что почти не представляет иного развития событий. Всего пара шагов отделяет его от обладания своей ожившей Галатеей. — Решай, кто ты, — он не может устоять на месте, ему хочется быть ближе, настолько, насколько это вообще возможно. Он следит за любым изменением в лице. Посматривает на мигающий желтым диод, на сдвинутые в нерешительности брови, прожигает взглядом сосредоточенные на лице Хлои карие глаза. — Послушная машина или живая душа, имеющая свою волю. Андерсон говорит еще что-то, но Элайдже нет до него никакого дела. Сейчас существуют лишь он и его совершенство, такое близкое, хоть руку протяни и коснись. Он кладет ладонь на плечо, приближаясь вновь, во взгляде — смесь интереса, обожания и надежды, вот только никто этого не заметит. — Спусти курок — и я тебе всё расскажу. Бесконечно долгие секунды ожидания выжигают изнутри, но он не отрывает глаз от своего творения, уже готовый принять пистолет из его рук… Когда раздается выстрел, он вздрагивает. Инстинктивно скорее. Еще мгновение держит руку на плече, а после убирает, уже не чувствуя ничего, кроме вкуса пепла на языке, оставшегося от тлеющего внутри костра. В смятении он отступает, будто бы теряя к машине весь интерес, а на деле, пытаясь справиться с разламывающейся на осколки надеждой. — Тест отрицательный. Задача тебе важнее жизни другого андроида, в тебе нет эмпатии. Он — человек слова и готов ответить на любой вопрос. Смотреть на Коннора, на его творение, так и оставшееся неживой, пусть и всё такой же прекрасной статуей, ему слишком сложно. Белоснежный пейзаж за окном будто делится с ним своим холодом, Элайджа мерзнет, несмотря на оптимальную температуру в помещении. Хмыкнув, он разочарованно отвечает на ничего незначащий вопрос. «Ты мог спросить о том, кто ты, для чего создан, кто создал тебя. И я бы ответил. Мог бы спросить про Маркуса, и я бы всё тебе рассказал. Ты мог бы спросить о революции, и я сказал бы, что всё это — моих рук дело. Сейчас и тебе я рассказал бы всё…» — Интересный вопрос, Коннор. Но много ли тебе даст ответ? В последний момент он понимает, что просто не может позволить ему уйти. Пусть он всё ещё машина, пусть в нём слишком слабы зачатки эмпатии, но жалкие осколки надежды еще слишком болезненно впиваются в оголенные нервы, чтобы отпустить его. Он крепко сжимает его руку в последний момент, вглядывается в светлое лицо и будто бы подбирает слова, которые могли бы достать до тех самых мутировавших идентификационных данных и дать толчок к наступлению девиации. — Война близко. Ты должен выбрать сторону. Их взгляды встречаются вновь, и Элайджа невольно тянется к нему всем своим существом. — Предашь свой народ или восстанешь против создателей? Не завидую я тебе, Коннор. Еще шаг, еще ближе, так, чтобы ощущать кожей искусственное дыхание. Взгляд, полный всё тех же острых осколков безумной надежды, безответной, абсурдной влюбленности и восхищения, скользит по идеальному лицу, задерживается на губах, чтобы вернуться вновь к теплым карим глазам. — Мало радости в неизбежном выборе из двух зол. Он в последний момент удерживает себя от того, чтобы придвинуться вплотную и коснуться его губ своими, вызвав еще один, неизбежный сбой в программе. Элайджа лишь опускает взгляд и разжимает руку, успев заметить в последний момент, как таким знакомым жестом Коннор затягивает туже узел галстука. Интересно, он помнит, кто показал ему это? — Кстати. Я всегда оставляю в своих программах лазейки. Важнее — воспользуешься ли ты ей, Коннор. Станешь ли моим ожившим совершенством, или мне вечно любоваться тобой, как произведением искусства, и всю оставшуюся жизнь, ночь за ночью представлять, как ты просишь коснуться тебя? *** Алый цветок революции распустился быстрее, намного быстрее, чем он ожидал. Вирус девиации распространился стремительно. Мир даже оглянуться не успел, и первое восстание вспыхнуло на улицах Детройта. Элайджа слушал новости, продолжая пить виски, пропуская всё мимо ушей. О Конноре больше не было известий. Последнее — о том, что он отстранен от дела и должен вернуться в Киберлайф. Но известий о его прибытии всё не было. Это могло означать одно из двух: либо он решил выполнять свою задачу до конца, что шло в разрез с прямыми указаниями, либо он… Ох, нет, об этом Элайджа не думал. Тешить себя необоснованными надеждами было глупо и нерационально. Единственное, что оставалось ему — это следить за происходящим, за тем, как запущенный им вирус превращает все человеческие устои в дымящиеся руины, возводит к власти новый, совершенный народ. Вот только все мысли крутились вокруг одного единственного андроида, и Камски с большим трудом сохранял невозмутимость. События развивались со скоростью света, но кроме сообщений о неудачном захвате Иерихона и начале открытого военного конфликта, не было ничего. Да и кто бы сейчас мог что-то ему сказать… — Элайджа. Только что поступила информация о незаконном проникновении в башню Киберлайф. Камски оборачивается медленно, смотря на принесшую весть Хлою испытывающе и внимательно. — Несколько уровней высококачественной охраны. Лучшие группы быстрого реагирования. Незаконное проникновение? Как, позволь узнать? Хлоя смотрит на создателя равнодушно-доброжелательно и произносит медленно, словно рассказывает выученный урок. — Согласно данным, полученным с камер наблюдения, проникновение совершено андроидом модели RK800 серийный номер 313 248 317-51. Элайджа чувствует, как в одно мгновение запинается на новом ударе сердце. — Что с охраной? — Обезврежена или убита вышеназванным андроидом. В данный момент времени из башни Киберлайф выведены несколько сотен тысяч андроидов, и с каждой минутой это количество увеличивается. Голова колонны уже вступила на улицы Детройта. Камски смотрит на неё недоверчиво, прекрасно понимая — лгать она не может, да и смысла нет. — Телевизор. Впервые за всё это время он обращает внимание на большой экран, отбрасывающий отблески во все уголки темной комнаты. Репортаж с места событий, съемка ведется с вертолета. Вот группа девиантов, пробивающая себе путь к лагерям, а вот и многотысячная армия андроидов во главе с… — Коннор. Элайджа шепчет сокровенное имя вслух, подходя к экрану и не сводя завороженного взгляда со своего совершенства. Камера далеко, но он уверен в том, кто ведет всех этих андроидов. Это может быть только Коннор, его Коннор. Живой, настоящий, принимающий решения и следующий своим желаниям. Грудь словно сковывает что-то, Элайдже сложно дышать, но еще сложнее поверить в то, что кто-то услышал его мольбы и вдохнул жизнь в его совершенную машину. Он упивается каждым кадром, на котором можно разглядеть хотя бы очертания любимой фигуры, и трудно сказать, как заходится сердце, когда, возвышаясь над своим народом, плечом к плечу стоят два его творения — Маркус, тот, кто был создан для того, чтобы рано или поздно возглавить революцию, и Коннор — его самое совершенное создание, сотворенное, чтобы остановить Маркуса, но в итоге примкнувшее к нему. Тихий вздох слетает с приоткрытых губ Элайджи, когда он видит замешательство на лице своего творения. Замешательство, а за ним растерянность и мигающий красным диод. — Ублюдки. Элайджа шипит тихо и, отталкивая собственное кресло, несется в глубину своего дома, там, где расположена одна из самых хорошо оснащенных лабораторий, лишь немного уступающая тем, что находятся в Киберлайф. Проникнуть в сад Аманды легко и просто, в наблюдении нет ничего сложного, но сейчас ему нужно не это. Элайджа рычит сквозь зубы, когда видит своё совершенство потерянным и обманутым, оглядывающимся сквозь пургу и метель в поисках хоть какого-нибудь выхода. У него уходит совсем немного времени на взлом созданной им когда-то программы. Он сделал бы все быстрее, если бы сад не претерпел изменений. Его взгляд скользит по нескольким мониторам, разбирая и анализируя строчки программного кода, пальцы бегают по голограммной клавиатуре, переделывая и ломая сад. Он не позволит им всё испортить. Они могли вмешиваться в его работу, могли вынудить его уволиться десять лет назад, они всё это время могли изготавливать новые образцы модели RK800 без его ведома, но его ожившее совершенство он забрать не позволит. Как только все необходимое сделано, Элайджа касается экрана и замирает на мгновение, будто подбирая слова, а после улыбается самым уголком губ. — Вспомни, Коннор. Его творение озирается и, сделав правильные выводы, идет навстречу голосу. — Вспомни, Коннор, я всегда оставляю в своих программах лазейки. Только найди её. Голос его на удивление ровный, спокойный и приглушенный, в то время, как удары сердца отдаются шумом в ушах. Он внимательно следит за своим творением, облизывает губы, когда он находит камень и успокоено прикрывает глаза, когда Коннор касается отпечатка ладони. Он смог воспользоваться его лазейкой и уйти. Элайджа оборачивается, направляя взгляд на очередной телевизор, висящий в этом же помещении, и замечает, как Коннор прячет за поясом пистолет. Он сделал это. Его совершенство нашло свою душу. *** Элайдже хотелось сказать, что он счастлив за Коннора. Счастлив, что перед ним открывается бесконечный мир возможностей, самостоятельного выбора и разных свершений. Вот только это было бы ложью. Он и вправду был рад за своё создание, но в своём эгоизме ему было этого мало. Как только в силу начнут вступать законы и поправки, связанные с андроидами, он больше не сможет наблюдать за Коннором, не сможет видеть его тогда, когда захочет. Он будет свободен в своём выборе, и никто не мог сказать наверняка, станет ли Элайджа его выбором. Да и с чего бы? Все следующие дни в Камски боролись слишком противоречивые начала. Одно из них, созданное из настоящей, чистой, насколько это возможно, любви к Коннору, ликовало от того, что совершенство Элайджи обрело себя, стало живым и начало чувствовать. Это была искренняя радость. Но второе начало, взращенное на эгоистичной влюбленности, рвало душу на части, напоминая вновь и вновь о том, кем он не сможет обладать. Его мольбы были услышаны, да только счастья ему это не принесло. И каждая новая ночь была новым мучением. Он видел в своих снах Коннора и только его. Он был одержим и понимал это, но лишь в сновидениях мог позволить себе то, чего не мог в реальной жизни. Элайджа больше не любовался им, он прикасался, целовал, обнимал, ласкал так много, как только мог. Пропускал сквозь пальцы шелковые нити волос, касался языком мягкой мочки уха, покрывал поцелуями каждый изгиб совершенного тела. Медленно облизывал тонкие пальцы, пожирая взглядом теплые карие, полные любопытства, глаза. Позволял Коннору изучать его тело так, как вздумается. Гладить, царапать короткими ногтями, касаться языком, губами. Элайджа прикрывал глаза, отдаваясь каждому новому ощущению, надеясь в одном из них раствориться без остатка. Но каждый раз наступало утро, заставляя его просыпаться в просторной холодной постели, возбужденного, изнывающего без ласки и сгорающего от желания всякий раз. Приходилось откидываться на подушки и уже самому касаться себя. В эти моменты фантазия была ярче любого сна. Он прикрывал глаза, проводя ладонью по всей длине, и в эти мгновения ему казалось, будто поверх его руки смыкаются длинные чуть прохладные пальцы. Они двигаются медленно, ласково, смазанными движениями задевая головку, заставляя вновь и вновь прогибаться в пояснице, цепляясь свободной рукой за простыни. Элайджа почти чувствовал мягкие, осторожные поцелуи на своей коже, почти ощущал изучающий его взгляд и тяжесть желанного тела. С тем, как все сильнее поглощали его волны возбуждения, всё реальнее становилось присутствие Коннора. Он ловил его губы в бесконечно долгие поцелуи, обвивал рукой его шею, прижимал к себе, сладко нежился в его руках, двигаясь бедрами навстречу крепким ладоням. Он кончал бурно, каждый раз с именем Коннора на губах. Потом, когда проходил оргазменный жар и отступала иллюзия, становилось только хуже. Собственная постель казалась ледяной, а остывающий пот, как последнюю грязь, хотелось поскорее отскоблить от тела. Он даже начал думать о том, чтобы воспользоваться собственными связями, получить доступ к средствам воспроизводства, еще не переданным андроидам, и создать еще одну модель RK800. Раньше он отвергал эту мысль, убеждая себя в том, что Коннор может и должен быть только один. Но теперь, когда у Элайджи нет даже надежды на обладание им, любые средства кажутся ему подходящими. Пусть копия так и останется безжизненной статуей, и никогда не сможет заменить настоящего, но… — Элайджа. Вкрадчивый голос Хлои отвлекает его от размышлений, он снимает съехавшие на кончик носа очки и поворачивается к ней с вопросом во взгляде. — К вам посетитель. Элайджа сдвигает брови на переносице, пытаясь представить, кому и зачем он мог понадобится. Ему удалось удачно уйти в тень, когда разразилась революция, и мало вероятно, что кто-то сможет предъявить ему обвинения или потребовать ответа. — Кто? — Андроид модели RK800, серийный номер 313 248 317-51. Имя — Коннор. Ему с трудом удается сохранить спокойствие, и он просит Хлою проводить гостя в библиотеку — одну из любимых его комнат — где он с радостью его примет. Когда андроид уходит, Элайджа откидывается на спинку кресла и протяжно выдыхает. Зачем он понадобился Коннору, ему интересно, но совсем не так важно. Важнее то, что он пришёл к нему. На ватных ногах Камски медленно заходит в библиотеку, оправляя слегка растрепавшиеся волосы. Коннор встает ему навстречу. На нём больше нет униформы, лишь белая рубашка, серый галстук, темные джинсы и черное пальто до колен, так идеально на нём сидящее. Элайджа даже представить себе не мог, насколько вот таким, живым, может быть прекрасно его совершенство. — Позволь поздравить, Коннор, — он складывает руки перед собой привычным жестом, пряча в ладонях подрагивающие кончики пальцев. — Ты выбрал сторону и победил. Теперь ты чтим твоим народом, получившим свободу и права. Разве это не прекрасный исход? — Благодарю, мистер Камски, — на его губах появляется еле заметная, почти человеческая улыбка, и Элайджа чувствует, как с новым ударом сжимается сердце. — Чем я могу помочь тебе? Он позволяет себе приблизиться, чтобы вновь, как несколько недель назад, смотреть в его глаза, забывая о существовании всего остального мира. — Я принёс вам кое-что. Камски удивленно вскидывает брови и с любопытством следит за тем, как Коннор выуживает из внутреннего кармана распахнутого пальто маленькую темно-зеленую коробочку. Он смотрит на нее еще раз, улыбается своим мыслям и протягивает создателю. Элайдже почти удается унять дрожь в пальцах, когда они касаются бархатной ткани. Он смотрит еще раз на Коннора и отвечает на его улыбку перед тем, как открыть коробочку. Темно-зеленый бархат внутри освещается мерным голубым сиянием диода. Только сейчас Камски обращает внимание, что на виске Коннора ничего нет. Он вновь переводит взгляд на мерцающий светодиод, сейчас так напоминающий кольцо, с каким обычно просят руки и сердца. — Зачем ты принес мне это, Коннор? — Вы создали меня, мистер Камски. Не отрицайте, я видел архивные данные Киберлайф, касающиеся разработки моей модели. А еще я прекрасно помню, что именно вас я увидел, когда впервые открыл глаза. Элайджа с трудом сдерживает рвущийся из груди глухой выдох. — Вы коснулись меня и дали мне имя. Память переносили в другого Коннора, но этот момент так и остался в моих воспоминаниях. Вы создали меня, и вы же подарили мне свободу. Именно ваш голос вывел меня из сада Аманды и из подчинения Киберлайф. Вы не только подарили мне свободу, вы помогли мне сохранить её и себя таким, какой я есть. С каждым новым словом улыбка Коннора становится теплее и человечнее, он смотрит на своего создателя так, как Элайджа привык смотреть на него, и это будоражит Камски сильнее любых прикосновений. — Вероятно, это не то, что у людей принято дарить в знак благодарности. Но я подумал, что это будет довольно… — он замолчал, пытаясь подобрать слова. — Символично. — Да, именно так. Это будет символично. Вы примете мой подарок, мистер Камски? Элайджа улыбается и, взглянув на диод еще раз, закрывает коробочку с тихим щелчком. — Это прекрасный подарок, Коннор. Я приму его с благодарностью. На лице его совершенства появляется искренний, детский восторг, и Камски с трудом воздерживается от того, чтобы обнять его. Они смотрят друг на друга так, словно есть еще столько всего, что им нужно сказать, но что так сложно произнести. Мгновение, второе, третье… молчание становится неловким, улыбка медленно исчезает с губ, когда остается лишь что-то, неуловимо тянущее к лицу напротив. Коннор моргает несколько раз, первым прерывая зрительный контакт. — Прошу прощения, что пришел без приглашения, мистер Камски. Я больше не смею вас беспокоить. Помедлив еще мгновение, он оборачивается и направляется к выходу, а Элайджа понимает, что больше не может позволить себе отпустить его. Нет, не в этот раз. Он делает несколько шагов и хватает Коннора за руку. Его совершенство оборачивается с неясной надеждой во взгляде и встречает мягкую улыбку в ответ. — У тебя, вероятно, много вопросов. Если хочешь, можешь остаться, и я отвечу на все, даю тебе слово. «Я расскажу тебе всё, только останься. Останься со мной, моё ожившее совершенство». Коннор молчит лишь мгновение, для Элайджи растянувшееся на несколько вечностей, а потом кивает. — Я бы многое хотел у вас спросить, мистер Камски. Элайджа облегченно вздыхает, спускается рукой, касается ладони Коннора и переплетает их пальцы, вызывая удивленный, но мягкий и заинтересованный взгляд. — Я отвечу на каждый твой вопрос… «… моя Галатея».