In the void

Пока сжаты кулаки, и сердце горячее, Пока слова мои что-нибудь значат… vseravno — Человек должен жить

      Маленький мальчик боялся умереть. Хотя вряд ли он вообще задумывался над тем, что такое смерть на самом деле. Он боялся темноты, которая могла поглотить его, или же тех монстров, что там жили: огромных и страшных великанов, которым было достаточно наступить на тебя, чтобы стереть все воспоминания о тебе с памяти мира; Иных, что приходили из леденящей тьмы и не оставляли никого в живых; оборотней, варгов и прочих чудищ.       Когда отец оставил его, маленького ребёнка лет трёх, у чужой фермы, Гренн просто боялся одиночества. Сидя под деревом во время ливня, он думал, что так и пробудет здесь, сгинет, и никто больше никогда не вспомнит о нём. Маленький мальчик, промокший до нитки, трясясь от холода, так и сидел, ожидая чего-то ужасного, пока его не забрал мужчина, проезжавший мимо на своей телеге.       Грозовые тучи застилали небо плотным покрывалом до самого горизонта. Не видно было ни клочка голубого неба, нельзя было понять, где находится солнце с его спасительным теплом. Гренну казалось, что этот дождь никогда не закончится. От очередной яркой вспышки, от очередного раската грома, будто кто-то усердно работал в небесной кузнице, мальчик снова вздрогнул и зажмурился ещё сильнее…       — Эй!       Гренн вскинул голову на чей-то голос, почему-то сразу поняв, что обращаются к нему.       — Что ты здесь делаешь? — это был мужчина средних лет, сидевший на телеге. — Где твои родители?       Гренн молчал, не в силах разомкнуть трясущиеся от дрожи синие губы. Лишь взором серых глаз он оглядывал телегу с сеном. Видя, как мальчонка не отвечает на его вопросы, мужчина спрыгнул с повозки и направился в сторону дерева, где сидел Гренн, попутно снимая с себя накидку.       — Ты не в настроение говорить, так? — произнес он, укутывая Гренна в тёплую и плотную материю. — Видно, придётся мне забрать тебя с собой, обогреть, накормить и выяснить, что случилось.       Мужчина мягко улыбнулся, потрепав мокрые волосы Гренна.       Ребёнка с фермы перестала пугать смерть, особенно в летние ясные дни, когда солнце ярко светило над головой, а небо, казалось, уже не будет настолько голубым как сейчас. Золотые лучи обогревали всех и вся вокруг, отчего у маленького мальчика появлялись веснушки. Много веснушек на его крохотном тельце. Дети дразнили его за это, и только одна девочка, с соседней фермы, говорила, что Гренна поцеловало солнышко. Только она была добра к нему в эти беззаботные годы.       Его не заботили ни боги, ни жизнь, ни уж тем более смерть, о которой Гренн так ничего и не знал. Он жил на ферме, помогал как мог тем добрым людям, которые приютили его, ел и спал как все люди вокруг, играл с остальной ребятнёй. Его не волновали ни проходящие мимо время от времени солдаты, ни стычки влиятельных господ, ни кровавые и бесполезные войны. Сквозь года Гренну было важно лишь то, что у него есть крыша над головой и пища, иногда чёрствая и подгорелая, но всё же пища. Было важно только то, как отомстить тому пареньку Руди из ближайшей деревни за разбитый нос и фингал под глазом. Был важен тот тонкий и едва уловимый запах летних цветов, что исходил от пшеничных волос девушки, тот звонкий смех и задорные карие глаза.       — Говорят, король настолько толстый, что на нём не сходятся доспехи. Как он тогда сражается?       — А если это неправда? — Гренн усмехнулся.       — Мне рассказывали. Тем более, ты никогда его не видел, — Агнесс в своей манере скрестила руки на груди и нахмурилась. Она частенько делала так, если кто-то начинал с ней спорить.       — Но ведь ты тоже.       Гренн с улыбкой на устах наблюдал за тем, как Агнесс резко вскочила на ноги и собралась что-то показывать:       — Смотрите! Я — Роберт Баратеон, — девушка демонстративно выпятила живот, широко шагая и размахивая руками. Хотя до размеров короля (если верить слухам) ей было очень далеко. — Я настолько огромен, что на мне не сходятся доспехи!       Агнесс широко расставила руки, изображая, по ее мнению, всё еще недостаточно огромный живот. Сделав несколько всё таких же широких шагов, она упала обратно на стог сена рядом с Гренном. Он не мог оторвать от неё взгляда. В такие редкие моменты, когда они оставались одни, ему всегда хотелось касаться Агнесс, её волос, что были мягче шёлка, её горячей кожи, о которую, казалось, можно было обжечься.       Она всегда была бойкой и горячей, словно костёр, языки пламени которого играли на её румяных щёках. Но Агнесс никогда не жгла Гренна, не оставляла тлеющих ожогов ни на себе, ни на нём. Она всегда светилась днём и ночью, отчего взгляд приковывался только к ней. Гренн хотел запомнить каждый росчерк, каждый узор на её худых плечах, запомнить тот огонь, что потом долго жил на кончиках его пальцев.       Уходя с фермы, юноша снова стал бояться смерти. Когда отец той самой девушки заставил выбирать Гренна — скоропостижная кончина от несчастного случая (боже, как много было вариантов у этой смерти) или же Стена — молодой человек с болью на душе сделал свой выбор. Гренн долго не мог подавить злость в своей душе, ярость и горькую обиду, что циркулировала по венам вместе с кровью. Тогда-то страх снова поселился в его душе. Он не мог знать, доберётся ли живым до Стены, не получив заточенным клинком между рёбер от какого-нибудь бандита, проживёт ли там дольше года, не умерев от кинжала одичалых — свирепого и вольного народа за Стеной. Быть может, он даже молился бы за свою никчёмную жизнь, да вот только в богов Гренн не верил. Ни в старых, ни в новых. Он не верил, что судьба его будет зависеть от глупых слов, сложенных в длинные молитвы.       В Чёрном замке страх постоянно играл с Гренном, то отступая, прячась в тёмных углах и выжидая чего-то ужасного и непоправимого, то снова захлёстывая его с ног до головы. Однако Гренн давно знал, что такой товарищ, пусть и не самый приятный, всё равно никогда не оставит его, будет ходить с ним рядом шаг в шаг, бок о бок, не оставляя ни на секунду во всех самых отвратительных ситуациях. Но только этот ужас мог стать настоящим оружием, если ты хотел жить. Так было и на кулаке первых людей. Именно страх помогал Гренну бежать, спотыкаясь, падая в снег, снова вставать и бежать. Ужас помогал ему сильнее сжимать рукоять меча, защищаясь от атак белых ходоков. В каждой новой битве он всё свирепее оберегал свою жизнь и жизнь товарищей.       Так было и сейчас.       — Мы умрём здесь… — парень начал медленно пятиться. — Мы все здесь умрём!       Эти слова были совершенно ни к чему. Не здесь и не сейчас.       — Посмотри на меня, сейчас же! — Гренн схватил мальчишку за грудки, не давая тому сбежать. Совсем зелёный на вид, у которого, как сказал бы сам Гренн, молоко на губах ещё не обсохло. Но стрелять малец умел. Из лука, арбалета, всё равно. Именно сейчас это и было нужно. — Если мы все сейчас уйдём, этот чёртов великан пройдёт через туннель и перебьёт всех наших! А мы не можем этого допустить, — Гренн внимательно обвёл взглядом остальных. В глазах братьев читался страх, неимоверный ужас, который подкрадывался и к нему самому.       До этой ночи великаны были лишь сказаниями, страшными байками, коими запугивали непослушных детей перед сном. О них рассказывали септы, когда речь заходила о зиме, о нескончаемом холоде и тьме. И Гренн тоже их боялся не меньше остальных.       — Слушайте мою клятву и будьте свидетелями моего обета!       Он поклялся Джону в том, что не отдаст туннель даже ценой своей жизни.       — Ночь собирается, и начинается мой дозор. Он… он не окончится до самой моей смерти. Я не возьму себе ни жены, ни земель, не буду отцом детям!       Да, точно, никогда у него не будет сыновей, не будет он воспитывать их и учить правильно держать меч. Да и с женщиной он тоже больше не ляжет. Его грели только редкие сны, воспоминания о той девчонке с фермы. Но Гренну было стыдно признать, стыдно и жгуче больно от того, что он даже не помнил лица Агнесс.       — Я не надену корону и не буду добиваться славы. Я буду жить и умру на своем посту! Я — меч во тьме; я — дозорный на Стене; я — щит, который охраняет царство людей.       Все братья подхватили клятву, все голоса объединились в один, и появилась уверенность, что им подвластно всё.       — Я отдаю свою жизнь и честь Ночному Дозору в эту ночь и во все грядущие!       Он стал мужчиной. Настоящим Мужем Ночного Дозора, что охраняет все семь королевств от порождений тьмы, которые живут в нескончаемой ночи и непробудной зиме.       Но Гренн всё ещё боялся смерти. Ещё сильнее, чем годы назад.       Шесть мужчин, мужей Ночного Дозора не нарушили своей клятвы, а Гренн не подвёл Джона, отдав за это всё.       Он чувствовал, как холод медленно хватает своими морозными пальцами за лодыжки, ломая одну кость за другой, и медленно, очень медленно передвигается к горлу, чтобы задушить. У Гренна не осталось сил, чтобы продолжать бороться за свою жизнь. Ничего, кроме леденящего кровь ужаса. И вот, в огромном туннеле изо льда и тишины он лежал, сжимая открытую рану на животе. Гренн не знал, сколько прошло времени. Секунды-минуты-часы сплелись в одно целое и проливались горячей кровью, что покидала тело, впитываясь в чёрную одежду и белый снег.       Из-за боли и слёз он уже перестал обращать внимание на то, что происходило вокруг. Пропали его товарищи, братья, что пали рядом с ним, великан, который тоже истекал кровью. Их уже не было. Боль не давала что-либо чувствовать, кроме самой себя, ревниво заставляя игнорировать всё остальное. Слёзы же застилали глаза туманной пеленой, мешая видеть в итак тёмном туннеле.       А когда уже не было ни холода, ни боли, факелы начали гаснуть один за другим тягуче медленно, оставляя Гренна в горьком одиночестве и в полнейшей тьме, что так пугали наивного маленького мальчика с веснушками на лице. Глаза слепли, и весь мир закутался в эти тёмные бархатные лоскута.       И теперь его дозор окончен.