О причинах боли

      Ято почувствовал это, когда расплачивался за мороженое. Невыносимая слабость, разносящаяся со скоростью цунами и отдающая дрожью в кончиках пальцев.       Боль. Много-много душевной боли.       Это не были плохие мысли, которые заставляли покрываться кожу бурыми пятнами. Это не была печаль утраты, от которой туманилась голова и конечности были как желе. Это было что-то абстрактное, близкое к боли от потери и ужаса от темноты. Ято не представлял, почему Юкине мог испытывать что-то такое. У него не было питомцев, чтобы те заболели, и Хиёри точно сейчас была ещё в школе, потому что они расстались полчаса назад. Это было странно, но это было не тем, что могло убить их немедленно, так что Ято просто решил купить ещё ведро мороженого.       В конце концов, если бы он бежал по каждому уколу, это было глупо. Юкине подросток — навечно эмоционально нестабильный и умеющий как грустить, так и радоваться из-за любых пустяков.       Когда Ято пришёл домой, то не застал ничего необычного — Юкине делал домашку до прихода Хиёри, уверенно решая очередное уравнение. Ято мог бы помочь (о, он просто забыл, что при переносе минус меняется на плюс), но это теряло всякий смысл, если парень не находил ошибку сам.       А по телу всё ещё прокатывалась слабость волнами.       — Я дома!       Юкине обернулся, на секунду задержав взгляд на слишком полном пакете, и кивнул.       — С возвращением, — пробормотал он, возвращая взгляд на уравнение.       О.       Ладно.       Что-то определённо было не так.       Юкине редко стеснялся своих чувств. Как минимум потому, что он уже успел максимально опозориться в глазах своего хозяина за то короткое время, что они были вместе, и Ято всё равно гордился им; поэтому шинки всегда говорил то, что его беспокоило. Это был способ решения их проблем. Ято жаловался — Юкине объяснял, почему он так себя чувствует; если это не то, что можно было решить вместе, то Ято продолжал капать на мозг подростку (или молчал, зарывшись носом в подушку. всё зависит от серьёзности эмоций и причин).       Но большинство эмоциональных неурядиц в голове его пацана можно было решить, что они и делали.       Да, вот так просто.       Ято никогда не заставлял чувствовать Юкине, что его эмоции неважны. Он имел право испытывать их, потому что он сам по себе важен. Никто не заставлял его никогда улыбаться, потому что это самое худшее насилие, которое можно совершить.       И сейчас Юкине улыбнулся, найдя пропущенный минус, и радостно поставил точку.       По телу продолжала разноситься волнами лёгкая слабость, врезаясь острыми иглами в череп, нашёптывая, как Юкине больно.       Определённо, что-то не так.       Ято с громким стуком поставил ведро мороженого прямо на раскрытую тетрадь.       — Я жду твоих объяснений, и если они будут недостаточным оправданием, ты будешь подметать двор весь оставшийся месяц, — Ято уселся поудобнее, пытаясь поймать взгляд Юкине, но тот лишь закрылся. Стиснул карандаш в руке, отвернул голову чуть вбок и дёрнул плечом.       — Я и так единственный, кто его подметает, — высокомерно сказал он, хмыкая.       — Ты прекрасно знаешь, о чём я, — бог закатил глаза, а потом уцепился за имя на ключице. Серьёзно, они столько пережили, и Юкине вырос так сильно, как Ято никогда не предполагал. Кажется, ещё чуть-чуть, и настанет время, когда ему придётся давать официальный выходной, чтобы он мог встретиться со своей подружкой.       Дети так быстро растут.       Кончики ушей подростка приобрели красный цвет, и, о, похоже, слишком быстро. Ято определённо не готов к этому. (Вообще-то, Юкине тоже точно не готов к этому, особенно после того-самого-случая с Норой; кажется, даже десятка лет не будет достаточным для того, чтобы это безумие забылось).       — Не смотри на меня так!       — Как это?       — Будто я сейчас встану, уйду и больше никогда не вернусь. И вообще, — Юкине нахмурился, вставая из-за стола, — это неважно.       Но он всё равно пошёл на кухню, чтобы взять две большие ложки. Серьёзно, этот ребёнок так редко дружил с логикой, когда дело касалось его самого, и это само по себе было настолько мило, что Ято не мог не улыбаться.       — Но это заставляет меня чувствовать себя так, будто мои ноги состоят из одной ваты. Очевидно, ты просто не можешь понять, что любые твои эмоции важны.       Юкине вновь сел, открыл мороженое и полез туда первым, просто вырывая из пока замороженного ведёрка огромный кусок сладости. Слишком агрессивно.       Затем он нахмурился ещё больше, а вслед за ушами покраснели и щёки. С учётом всей той бури, которая выламывала кости Ято, он уже не знал, что могло бы оказаться реальным предположением.       — Обещай не смеяться. И не подкалывать. И что никому не скажешь.       Он достал коробку с диском из-под стола и слегка дрожащей рукой протянул её. «Хатико» — гласила надпись на коробке. Обложка была слегка потрёпанной, пластик исцарапанным и даже немного грязным; это был старый диск, которому было уже лет восемь. Кто в их время вообще использовал диски?       Потом Ято вспомнил, что у его шинки до сих пор даже нет мобильника. Возможно, если бы у него было хоть какое-то развлечение, он не хотел бы себя уничтожать с помощью кинематографа.       Ладно. Ято поторопился с выводами. Возможно, Юкине останется навечно его проблемным подростком. Не то чтобы он не был эгоистично рад.       — Я знаю, что это глупо, ясно? Обычно я могу держать всё под контролем. Извини, что тебе больно, у меня даже мысли не возникло, что...       Ято помотал головой, прерывая поток действительно бессмысленных оправданий. Что же, по крайней мере, это был не Титаник. С такой восприимчивостью, если бы Юкине попался в руки фильм ещё более грустный, навряд ли бог смог бы доползти до дома.       Хотя, подождите.       До сих пор что-то не так.       — Ты правда не видел этот фильм?       — Я в этот год умер, вообще-то. Хиёри сказала посмотреть и что я не пожалею.       Ято готов был наложить официальный запрет на все фильмы, где хоть как-то фигурировала смерть. И он был полон решимости вообще запретить Юкине пялиться в ящик — от этого занятия дети тупеют и вообще, это вредно.       — Это же не всё, не так ли? Эй, парень, умалчивание правды приравнивается ко лжи в приличном обществе.       — Не вижу приличное общество, — Юкине заозирался по сторонам, надеясь найти что-то лучше, чем нищий хозяин-таракан, и Ято был готов уже улыбнуться, если бы боль из груди исчезла. Но она не исчезала, а только нарастала волнами и дрожью, так что в конце концов он откинулся на спину, слушая, как его шинки поедает огромными ложками мороженое.       Он просто подождёт, пока Юкине докрутит себя до основной мысли — когда боль дойдёт до пика. Наконец почувствовав укол (не скверны, а скорее понимания орудия, что плохо загоняться так), он приподнялся на локтях, чтобы услышать, что ему скажут.       — Я напоминаю себе собаку, — тихо пробормотал Юкине, и Ято понял.       Хиёри уйдёт. Он, не сумев сохранить знание людей о себе, тоже растворится. А Юкине останется. Священный, заживо похороненный сосуд.       — О, чёрт, иди сюда, — он потянул Юкине за рукав и обнял так, чтобы услышать хруст мальчишеских рёбер. — У нас с Хиёри ещё десятки лет вместе. Она уйдёт очень старой и морщинистой, а ещё счастливой. Всё это время я буду с тобой. И я буду продолжать пытаться жить. Эй, что из тебя за ведущий шинки, если ты не веришь, что я не смогу прожить без Хиёри? — Ято отстранился от всхлипывающего Юкине, будто случайно отворачиваясь и не замечая слёз, растрепав волосы на голове своего шинки.       По телу продолжала расползаться неприятная, отвратительная слабость, сосредотачиваясь где-то в груди.       Юкине не заслужил это — думать о таком после всего, что он пережил.       — Хочешь, оригинал посмотрим?       Тем не менее, это был фильм о потрясающей дружбе, и Ято хотел, чтобы ребёнок посмотрел этот фильм под другим углом.       Юкине кивнул, шмыгнув носом.       Когда Хиёри пришла в их комнату, она застала двух рыдающих парней.