***
Концерты пролетали с бешеной скоростью, это были не более чем яркие вспышки. И если такой плотный график выматывал почти всех музыкантов, то исключением был Глеб. После концертов он, с горящими глазами и насквозь мокрой одеждой, шутил и с легкостью поддерживал любую беседу. Счастливый, от него веяло новыми, чужими идеями, о которых он говорил с особой горячностью. Основу, суть об искуплении оставлял при себе, кидаясь обрывками мыслей. Ближе к ночи Самойлов много размышлял за парой-тройкой разделенных с кем-то сигарет ни о чем и обо всем подряд. — Кто на этот раз? — однажды спросил его Вадим. — Кто на этот раз что? — не понял Глеб. — Воодушевляет, — в голосе прозвучала легкая издевка. В ответ он неопределенно пожал плечами. В комнате отеля было темно, только тусклый свет фонаря за окном помогал увидеть какие-то очертания. Глеб пристроился на полу, прислонив голову к ногам брата. — Помнишь, летом, — медленно начал младший. — тем летом, когда ты приехал уже. В июле. Мне пятнадцать еще было. — Помню, — кивнул он. — И что? — Иногда мне так жаль, — Глеб ответил полушепотом. Вадим провел пальцами по его мягким волосам. Дальнейшие разговоры Глеб посчитал бессмысленными. — Ну я пойду, — сказал он и поднялся на ноги. Вадим помотал головой, а после молча притянул Глеба к себе за пряжку ремня на потертых джинсах. Близость, которую они не позволяли себе днем, ночью становилась доступной. В темноте вообще можно всё: говорить то, что вздумается, трогать там, где хочется, путать свои руки с чужими, слышать собственное (или его?) тяжелое дыхание и ни за что не повторять такое при свете дня. Глаза младшего были влажными, хотя он всячески отводил взгляд, пытаясь это скрыть, в то время как его джинсы вместе с бельем уже были стянуты до колен. Вадим намерено издевался: проводил горячим языком слишком медленно, едва ли касался губами там, где нужно и обжигал дыханием подавшиеся вперед бедра. Выводит из себя и провоцирует, именно так запомнит младший, создавая из этого очередное негативное воспоминание. Само собой, полностью игнорируя тот факт, что ему это нравится. — Да какого черта, — раздраженно прошептал он, прежде чем взял старшего за волосы на затылке и потянул на себя, заставляя взять глубже. Через пару движений Глеб приоткрывает рот в полустоне и зажмуривается до боли в глазах. Вадим отстраняется и наблюдает за тем, как Глеб одевается и нервно, будто ломкими пальцами пытается застегнуть ширинку, которую в тот момент ненавидел не меньше, чем человека напротив. Он падает на кровать, когда остается один, после чего возвращается в реальность, в ту, где не было ничего более порочного, чем мысль о том, что завтра можно встать на полчаса позже.***
— Я Вас слушаю. Дождь мелко барабанил по стеклу. Глеб решил, что сегодня на улицу он не выйдет.