Давай-ка делить золото, моя дорогая!

— Край! Я стою на краю своей судьбы, а дальше только смерть безо всяких почестей! Сколь много я не сумела сделать, как много высот впереди, звёзд сияющих, синиц пролетающих, а я здесь, в колючих терниях. И только один шаг отделяет меня от гибели! Небольшая полянка в двух шагах от дороги, могучее дерево на его краю подрагивает: одна ветка его обвязана верёвкой, спускающейся немножко вниз и оканчивающейся петлёй на шее человека. Человек — ой, простите, женщина — изгибает шею, закатывает глаза, корчит физиономии, выкатывая глазные яблоки, скаля зубы. А ещё она вопит несуразные для её положения вещи. А положение таково: руки её заведены за спину и, разумеется, связаны, а ножки свободны, да вот только опора неустойчива, в виде бревна с гнильцой. Женщина молода и скорее достойна называться девушкой, но её костюм заставляет задуматься над точностью обращения: тело дрыгается, и одновременно звенят колечки кольчуги, ржавенькой, но всё-таки кольчуги. А кто разгуливает в подобном наряде, если не рыцарь? Или рыцарница, как в нашем нелепом случае. Полукругом у бревна и пищащей рыцарницы держат совет почтенные граждане кюветов и оврагов, тоже своеобразные рыцари палок с гвоздями, служащие лишь одному господину — полному желудку. Думали, богу денег, златому тельцу, а? Не-е-е-ет, господа, золотце лишь средство, а вот цель… — Съесть, — выхаркивает мощный молодец с печально висящими усами и стукает мечом о землю. — Зажарить, раскромсать и подать, вымазанную мёдом, к общему столу! — Умный, — комментирует эту мысль его товарищ, красавец-мужчина с томным взглядом узеньких глаз. — Умный ты очень. Но как мы тогда поймём что делать с этим богатством? — он трясёт свёрнутой в трубочку бумажкой, на которой болтаются ошмётки взломанной печати. — Ты читать умеешь? Я тоже нет. Кто-нибудь вообще тут читать умеет? Нет, — уныло бормочет красногубый и веснушчатый рыжий парень, местный философ. — Нет, не умеем мы. Вся троица вздыхает, проклиная своё низкое существование и невозможность получить достойное образование. — Не умеем, — вновь вонзает меч в почву молодец и, особенно сильно тряхнув усами, нечаянно забрасывает их себе в рот. — Но фто мы фолуфим от этой фефки? Она не фпефит нам нифево овяснять. — У-у-умный, — шипит красавец, — выплюнь свои усы и оставь в покое меч. Себя хочешь заколоть — действуй, но ты ведь и нас заденешь, подлец. Тебе палку с гвоздём доверить боимся, а ты за меч рыцарский ухватился, — кажется, что красавец очень долго мариновал в себе эту речь и только ждал момента, когда бы попенять товарища. — Поэтому мы её и подвесили, чтоб вся дурь вылезла, чтоб поняла, с кем дело имеет. — А ты, а ты… — начинает вопить молодец, чей язык запутался в усах. — А ты поднимай свою грязную задницу с её щита! — Умный, — рычит красавец, тряся бумажкой. — Умный, щит удобный и никому не приносит вреда, а ты приносишь! И пошёл брат на брата. — Но пока что дурь из неё лезет и лезет, аки её внутри бесконечные запасы, — всё тем же унылым тоном замечает философ, не обращая внимания на вцепившихся друг другу в патлы товарищей. — И сколько это будет длиться — непонятно, а мы всё-таки рядом с тропой, могут гости заявиться… На последних словах бойцы застывают. — Один шаг решит мою судьбу! Я освобожусь от пут разбойничьих и покину этот несчастный мир, в котором нет места для сильных женщин, смелых и одарённых! — во внезапно наступившей тишине голос рыцарницы звучит чересчур уж громко. — Умный, — шепчет красавец, покрывшийся красно-белыми пятнами от напряжения битвы и осознания грядущих проблем. — А ведь и правда, мы что-то расшумелись. — И всё ты, — кряхтит молодец, которого товарищ прижимает мордой к дурно пахнущим корням дрожащего дерева. — Ты… Но услышать о деяниях красавца так никому и не удаётся — со стороны тропы раздаётся шелестение, словно кто-то пробирается сквозь кусты. К поляне. Красавец некрасиво выговаривает все пришедшие ему сейчас на ум мысли, не употребив, к удивлению прочих, любимого слова. — Умные, — прочие облегчённо вздыхают, — все прячемся. Девку оставляем здесь, её игрушки тоже, а сами прыгаем в тот куст, что подальше от тропы. Наблюдаем, ждём, думаем. И троица уползает с поляны как раз в тот момент, когда на ней появляется, вырвавшись из зелёных колючек, новая фигура нашей истории. — Край. Я иду по краю своей судьбы, а дальше только смерть безо всяких почестей… Она идёт по лесной тропе, погрузив руки в карманы просторных шаровар. Рубашка из тонкой материи приятно касается кожи, трепеща из-за стервеца восточного ветра. Когда-то драконица и этот ветер дружили, но с недавних пор она перестала вместе с ним нестись сквозь небеса и обдавать кто прохладой, кто жаром людские селения. Теперь она топчет ногами землю и дышит разве что на хворост, чтобы тот воспылал и согрел её. Не сказать, чтобы она особенно нуждалась во внешнем тепле, ведь по жилам её текла кипящая кровь… Но как же сильно иногда хотелось ощущать это самое долбанное тепло. Конечно, у неё были друзья, но с ними она уже давно не виделась: они все депрессовали и не желали выходить из своих пещер. Некоторые даже поселились среди людей и имели своих личных докторов, с которыми они по вечерам, лёжа на коечке, обнимая подушку и смотря в потолок, беседовали о вечном. В старые добрые времена если кто-то их крови решался завести себе такую вот игрушку, он крал её, тащил в свою пещеру и присоединял к груде сокровищ. Раньше лежали не на вшивых кушеточках, а зарывались в золото до самого носа и звучным рыком выплёскивали все свои тревоги, периодически плюясь огнём. Порой эти врачеватели душ так и гибли, попав под струю пламени. А теперь… — Край, — повторяет она таким безразличным тоном, будто не о глобальной страшной проблеме говорит, а просто констатирует факт, её абсолютно не касающийся. — Я на краю, — она почти смирилась с положением вещей, сама впала в депрессию и теперь не знает, как выбраться из неё. Дом её был ограблен, сердце расплавлено, а мечты сожжены в прах и развеяны по ветру. Причём, всё это произошло в один день. Она и сейчас вспоминает это событие с содроганием. Когда-то она была могущественной драконницей, пещера которой находилась в просторном предгорье и была доверху полна злата. Люди селились поближе к её обители и, чтобы она защищала их от врагов, платили дань: прекрасные девственницы и девственники ежегодно поставлялись ей на тележках, нагруженных драгоценностями. Лошадей, что везли эту красотень, драконица отправляла на своё личное пастбище, чтобы её ужины и обеды кормились сочной травой и полнели, набирались жирка. На завтраки же она устраивала восхитительные оргии с людьми. Превращаясь в человека, она наслаждалась всем, что могло дать ей это тело. Физическое удовольствие — самое прелестное удовольствие, что только возможно. Не считая купание в золоте, разумеется, но сий пункт даже обсуждать не имеет смысла. Ах, а как прекрасно было совмещать два этих наслаждения! Монеты холодят кожу, а горячие тонкие тела юношей и девушек ласкают её. Сперва драконица отдавала инициативу им, а потом, распаляясь, растворялась в ответных ласках. И эхом по пещерам разносились стоны бывших девственников и её довольные рычание и урчание. — Ммммм, — сладко вздыхает драконица, остановившись посреди тропы. Её глаза закрыты — на веках мелькают картинки прошлого, а длинный розовый язык облизывает потресканную верхнюю губу. Она настолько погружена в воспоминания, что не сразу слышит крики. Сначала этот шум сливается с лесным шумом, но потом начинает проникать в грёзы драконицы, тревожить их. Прелестные стоны человечков вдруг становятся более разборчивыми и теперь, содрогаясь в её руках, они восклицают «Один шаг решит мою судьбу!» и прочее в таком духе. — Что? Какой, мать вашу, шаг? — драконица лениво приоткрывает один глаз и тут же его закрывает, ослеплённая солнышком, выглядывающим из-за листьев. Она пытается вернуться в свои грёзы и представить, что солнце никакое не солнце, а огромное златое блюдо, сверкающее под редкими лучами света, проникающими в пещеру, но атмосфера уже нарушена. — Дерьмо, — заключает драконица, взмахивает ресницами, стряхивая иллюзии, составляющие последнее её счастье в этом поганом мире, и возвращается в скучную реальность. Кто-то и правда кричит. — Убью, — говорит драконица и, превратив свои аккуратные ногти в длинные когти, сходит с тропы. А вы думали, что возможна только полная трансформация в дракона? Не-е-е-етушки, господа хорошие, нет. Всё куда сложнее и удивительнее. Наша милая девушка спокойно может открыть свой розовый ротик, дохнуть на вас и превратить в шашлычок. Это для неё в порядке вещей. Вы как полагаете, почему она не носит обуви? А потому что её пяточки не как у вас, младенцев-переростков, нежненькие и легко ранимые. У неё на подошвах мощные звериные подушечки цвета клубники со сливками. Выкусите, род человечий! Раздирая листья и круша ветви, дева с когтями пробирается сквозь чащу, ориентируясь на крики. Постепенно она вникает в их смысл. Кричит не один человек, а аж четверо. Одна орёт абсолютно неадекватную чушь, двое других дерутся и бросаются оскорблениями, а последний что-то тихо лопочет. Вырвавшись из кустов на поляну, девушка замечает мелькающие человечьи пятки, запрыгнувшие в другой куст неподалёку. — Так и поджарятся с зеленью, — рычит драконица, смахивая с себя листья и мелких букашек. На гнилом полене на краюшке поляны вертится колбаской нарушительница драконьего сна наяву. Драконица выпускает клыки и движется к полену.