***
– Блэк, Регулус. Темноволосый мальчик опускается на табуретку и чуть вздрагивает, когда огромная Распределяющая шляпа падает на глаза, скрывая от него нарядный большой зал Хогвартса. Все обсуждают прошедшие каникулы и будущий учебный год, и шутят, и смеются, и наслаждаются временем с друзьями. Все, кроме одного. Сириус, не слушая рассказывающего что-то веселое Джеймса, не спускает взгляд с центра зала. Секунда. Две. Пять. – Слизерин! – выкрикивает шляпа. Что-то обрывается внутри. На что он надеялся? Что брат такой же, как он? Что тоже пойдет против семьи? Глупо было даже допустить подобную мысль, но сейчас горько, горько, как никогда. Ну и пусть. Регулус встает, улыбается счастливо, отыскивает глазами Сириуса и встречает его неожиданно холодный взгляд. Улыбка становится смущенной и будто виноватой. – Сириус! Сириус, подожди! Сириус выругивается сквозь зубы и резко останавливается. Регулус, в новенькой школьной мантии, с съехавшим набок и почти развязавшимся серебристо-зеленым галстуком, с раскрасневшимися щеками и взъерошенными волосами, не успевает сбавить скорость и с размаху врезается в спину старшего брата, чем впрочем сразу же пользуется, обхватывая Сириуса двумя руками и сцепляя их замком, чтобы не позволить вырваться из объятья. Однако тот с легкостью освобождается и уже готовится сказать все, что думает о задерживающих его малолетках, когда он и так опаздывает в первый же день, но сталкивается с почти с мольбой глядящими глазами Регулуса и смягчается. Блэк-младший тут же вцепляется в его руку, будто боясь, что он уйдет, и спрашивает тихо: – Сириус, ты что, злишься на меня? Это из-за Слизерина? Сириус вздыхает. – Я не злюсь, Рег. Но жаль, что мы не учимся вместе, согласись? – Ага. Но ты все равно меня любишь? – Конечно. Мы же братья. Всегда ими будем, – он ласково улыбается. – А теперь иди. Урок скоро начнется, а если опоздаешь, потеряешь баллы факультета. – Хорошо. И хорошо, что ты не сердишься. И как можно на него сердиться? Сириус, по крайней мере, никогда не сможет.***
Как иронично. Он тогда сказал, что они всегда будут братьями, а вышло не так. Черное пятно на гобелене было призвано стереть все связи, но ведь в душе… Впрочем, до души давно никому нет дела. Она и есть не у всех. Он тогда сказал, что никогда не сможет сердиться на Регулуса, но сейчас отчаянно злится. Злится на брата, на его глупую смерть, на всю судьбу. Целыми днями Сириус бесцельно бродит по дому. Он не обращает внимания на комнаты, в которые заходит, просто чувствует потребность в движении. Хотя бы в имитации движения. Однако одного места он избегает осознанно. Того, куда нельзя «входить без ясно выраженного разрешения Регулуса Арктуруса Блэка». И он не входит. Потому что больно. Потому что страшно. Потому что есть граница. Потому что не стоило ее тогда переходить. А тоненький голосок в голове интересуется, получил бы теперь Сириус разрешение войти. Но это слишком, слишком даже для него, выше всяких сил, и однажды он не выдерживает. Дрожащей рукой открывает дверь, медленно переступает порог. Здесь будто ничего не изменилось. Все те же изумрудные обои, серебристое покрывало на кровати, вырезки из газет, заставляющие его скривиться на мгновение. Все тот же так любимый Регулусом порядок. Хотя… На полу, возле стола, валяется что-то белое. Он его и замечает-то не сразу под толстым слоем пыли. При ближайшем рассмотрении это оказывается письмом. Сириус наклоняется, поднимает кончиками пальцев, сдувает пыль и резко бледнеет, когда видит адресат. Аккуратными и такими знакомыми буквами выведено: Сириусу Ориону Блэку.***
Ему сейчас никого не хочется видеть и ни с кем не хочется говорить. Но Регулус стоит у двери уже несколько минут, а в доме ужасно холодно, и он бросает: – Заходи, раз пришел. Сириус двигается, освобождая место на кровати, и Регулус сразу же юркает под одеяло. – Мама сердится, – замечает он. – Знаю. – Она это все не всерьез. Ей просто обидно, что ты не… – Что я не что? – Сириус чувствует, как отступившее было раздражение вновь накрывает с головой. – Не оправдываю ее ожиданий? Не поступаю так, как она приказывает? Не достоин чистейшей и благороднейшей фамилии? Регулус теряется от такого нападения и только спустя минуту произносит тихо: – Она любит тебя. – Она? Любит? Она не умеет любить. Никто в этом доме не умеет, – сплевывает Сириус. И лишь потом замечает, с какой обидой на него смотрит брат, и понимает, что, видимо, переборщил. – Я умею любить! – Конечно, – он говорит это вполне искренне, но Регулусу слышится ирония, и в его глазах вспыхивает смешанное с досадой упрямство. – Хочешь, докажу? – Давай, – Сириусу безумно интересно, что собирается предпринять брат. И он уж точно не ожидает, что тот, придвинувшись, обожжет его губы своими. И что его бросит в жар от этой близости. И он ответит на поцелуй, а в голове будет биться мысль, что Регулус уже не ребенок, а юноша, и к тому же довольно красив. Брат тем временем разрывает поцелуй, улыбается задорно и касается губами его шеи. А Сириус закрывает глаза от наслаждения, вдыхая и чувствуя, что от Регулуса пахнет книгами и почему-то снегом. А еще ему очень любопытно, когда, где и как тот научился подобному искусству. Впрочем, это подождет. Весь мир подождет. Регулус чертит губами дорожку от подбородка к ключицам, пока его пальцы пробегают по груди брата, спускаются на живот и ниже, ниже... – Стой, – выдыхает Сириус, – это… Он хочет сказать неправильно, но слово застревает в горле, потому что оно, несомненно, заставит их остановиться, а он не готов, совсем не готов останавливаться. – …странно. – Разве? – Регулус вскидывает брови. – Тебе не нравится? – Напротив, – и он уже сам тянется к губам Регулуса, чувствуя, как по всему телу будто пробегают электрические разряды. И они не останавливаются. Не останавливаются, очень надеясь что дражайшая матушка не вздумает зайти в комнату непутевого сына. Но Вальбурга, к счастью, сюда уже давно не заходит. – Что тебе надо? Сириус стоит, мрачно глядя на брата. Они же вроде договорились, что не будут больше видеться. Но он все равно здесь. Что ж… Ненадолго. – Ты что, совсем не рад мне? – Регулус, чуть покачнувшись, переступает порог и тянется к Сириусу с явным желанием его поцеловать. Но тот останавливает брата и пристально вглядывается в его лицо. Сомнений не остается. – Ты пьян. Иди домой, – Сириус готовится выставить брата за дверь, но Регулус хватает его за рукав. – Не хочу домой. Хочу побыть здесь, с тобой. – А я не хочу. – Почему? Вот прицепился. В Сириусе неожиданно вспыхивает злоба. Он придавливает брата к стене, наверное, слишком сильно, потому что Регулус шипит от боли, и резко дергает вверх его рукав, оголяя предплечье. На нем отчетливо виден череп с выползающей из него змеей. – Вот поэтому. Мы теперь враги. Враги, понимаешь? – Голова кружится, – выдыхает Регулус, игнорируя сказанное. – Отпусти. Сириус отстраняется и еле успевает подхватить его под руку. Регулус, бледный, как полотно, с трудом держится на ногах. Понимая, что ни до какого дома брат сейчас не дойдет, Сириус буквально тащит его в гостиную, опускает на диван. Регулус закрывает глаза, часто-часто дышит несколько минут, потом затихает. На часах уже давно за полночь, и Сириус решает отправиться спать, когда брат громко произносит: – Нет. – Что, прости? – Нет, не понимаю. Про врагов. Почему это, – он кивает на руку, – должно мешать? И вообще, я устал, совсем устал. Я больше не хочу так. – Так – это как? – С Лордом. Все эти рейды, пытки, убийства, прикрытые идеей нового, лучшего мира. Но это нормально, да, это можно пережить, – голос Регулуса становится все тише, а язык заплетается. Он ужасно хочет спать, просто провалиться в пустоту и ничего не чувствовать, ни о чем не думать. Но он держится, потому что ему очень нужно рассказать. И уже неважно кому. – Но Лорд… Он чудовище, совершенное чудовище. – Да неужели? – язвит Сириус. – Ты не понимаешь, – Регулус вдруг горько усмехается, – и никогда не поймешь. У него больше нет души. Только кусочки. Я знаю, где один. В пещере у моря, в чаше с ядом. Я мог бы достать. Я достану. Может, умру, но достану. Никто ведь больше не знает, а значит не сможет. Да, только я… Регулус прав: он не понимает. И думает, что, должно быть, брат уже бредит. И хватит разговоров на сегодня. – Спи, – он трансфигурирует одеяло из висящей в прихожей мантии, накрывает им продолжающего что-то бормотать Регулуса и выходит. Когда он встанет утром, дом уже будет пуст.***
«Я не знаю, зачем пишу. Все равно ты никогда не прочитаешь. Мне хочется верить, что ты и так знаешь, что я чувствую. Но ты не знаешь, иначе бы пришел, правда? Я бы рассказал тебе, но ты далеко. И навряд ли горишь желанием увидеть меня. Поэтому я доверяю самое сокровенное листку бумаги. Как ты посмел тогда уйти вот так? Просто исчезнуть посреди ночи, ничего не сказав, не попрощавшись. Как ты посмел оставить меня здесь одного? Да, я совершенно один в этом доме, который без тебя уже и не дом, в этом склепе, в котором души и сердца живых давно мертвы. Если бы я сошел с ума, это была бы твоя вина. Может, я уже сумасшедший. Знаешь, как мама смотрит на меня? Будто я теперь обязан сделать то, что не сделал ты, пусть на это уйдут все мои силы. Но разве я смогу? Разве я хочу? Почему это никого не волнует? Ни ее, ни тебя? Ты ее так ненавидишь, но на самом деле вы одинаковые. Поэтому беситесь. Кровь не вода, и истина в том, что ты гораздо больше Блэк, нежели я. Но, Мерлин, как же я скучаю по тебе! И даже осознавая всю невозможность, я продолжаю каждый день шептать: «Пожалуйста, приди…», будто ты когда-нибудь, во сне или наяву, услышишь. Я пытался рассказать. Объяснить, что планирую сделать. Что сделаю. Это были не тонкие намеки, ведь ты их никогда не понимал. Это было сказано прямо, но все равно не услышано. Меня хоть кто-нибудь когда-нибудь слышал? Я надеялся глубоко, глубоко внутри, что ты осознаешь, остановишь, поможешь. Но ты просто ушел. Опять. Скажи, если бы я умолял об одном последнем поцелуе – такой, в сущности, мелочи – ты бы ведь не согласился? Ты бы заявил, что мы по разные стороны, и какие могут быть отношения на войне. Для тебя – никаких. Но что, если бы я сказал, что сегодня отдаю жизнь за жизни всех в этом мире? За твою жизнь? Один взгляд. Одно прикосновение. Один последний поцелуй. Я умру с мечтами о них.»