***
Где-то посередине ночи неожиданный визит вырвал Бэзила Холлуорда из задумчивого созерцания холодных блестящих звёзд в высоком окне. На порог его дома явился Дориан Грей, быстро проследовал в гостиную на нетвёрдых ногах, распахнул двери, ведущие на террасу и упал на диван, отказавшись что-либо объяснять. — Тебе повезло, что я не сплю, — сказал Холлуорд, вернувшись в комнату с набором для заварки чая и двумя чашками. — Ты бы всё равно меня впустил, разбуди я тебя или нет, — рассеянно ответил Дориан, — Ты же всё время за меня так беспокоишься. — Возможно, — проворчал художник, — Но это не значит, что я не потребую объяснений. Хотя, так и быть, можешь сначала выпить тонизирующий чай. Ты ужасно пьян. Дориан ничего не ответил, даже не утруждая себя возражениями, только уставился на прозрачный чайничек, куда Холлуорд опустил заварку, пристально наблюдая, как вода медленно окрашивается в травянисто-жёлтый оттенок, а цветок лотоса медленно раскрывается, обнажая венчик из сотни золотистых и розовых лепестков. Запах фруктов наполнил комнату, смешиваясь со свежими ароматами летней ночи. Дориан молчал, слышно было только его громкое дыхание, словно ему не хватало воздуха. Под руку ему подвернулся набросок восковой пастелью, забытый Холлуордом на диванчике. Дориан поднёс его к самому лицу, и, к удивлению художника, вместо того, чтобы рассмотреть, глубоко вдохнул запах. Далее Холлуорд разлил чай, и Дориан выпил одну за другой не менее пяти чашек, прикрывая глаза и крепко сжимая хрупкий сосуд, потягивая горячую жидкость с видимым наслаждением. Напряжение медленно отпускало его плечи, и Дориан вздыхал, подставляя лицо пару. Свежий ветер постепенно уносил из комнаты тяжёлый запах алкоголя, и Холлуорд сел рядом с другом, пытаясь прочитать по его выразительному лицу, по какой же причине тот к нему явился. Но по Дориану видно было только, что смятение, с которым он ворвался к художнику, покидает его с каждым глотком. — Сегодня у меня был ужасно длинный вечер, — наконец, промолвил Дориан, отставляя опустевшую в очередной раз чашку, и вновь замолк. — Хочешь мне рассказать, что же именно произошло? — осторожно спросил Холлуорд. Дориан сжал губы, сосредоточенно вглядываясь в атласную подушечку у своего локтя. — Наверное, — ответил он, — Но я не знаю, с чего начать. Впрочем, вот тебе короткая версия: мы с Гарри были в театре, он познакомил меня со своей знакомой, леди Саммерсин, и мы ужинали втроём, а потом я поехал к себе. Но мне никак не удавалось заснуть, и в итоге я решил, что ты всё равно не будешь возражать против моей компании, так что, может быть, твоё гостеприимство и предсказуемость меня успокоят. — Предсказуемость? — Холлуорд поднял брови, и Дориан рассмеялся. — Ну конечно. Ты же не будешь с этим спорить? Я всегда знаю, что от тебя ждать, а этот вечер оказался слишком богат новыми впечатлениями. Эта женщина, знаешь ли, я никак не могу выбросить её из своей головы. Я едва смог перебить запах её духов. Сначала он мне нравился, но в конечном итоге мне попросту стало нечем дышать. Рядом с ней вообще было тяжело находиться, я это понял только сейчас, оказавшись у тебя. Она занимала всё пространство вокруг себя на расстоянии, наверное, метров трёх, не меньше. И где-то полметра из них – это её платье. Художник усмехнулся преувеличению. На щеках Дориана заиграла краска возбуждения, он увлёкся рассказом, перемещаясь на диване ближе к слушателю. — Мы говорили о какой-то ерунде. Если бы ты знал, как она украшает собственный дом! Думаю, ты бы назвал это отсутствием вкуса и пришёл в ужас. А меня это заинтересовало. Думаю, её гостям нравится. Да, она сказала, что приглашает к себе исключительно мужчин, ты можешь в это поверить? — Почему же? — Не знаю. Вроде бы, она любит их впечатлять, а на женщин такого же влияния оказать не удаётся. Кажется, я понимаю, что она хотела этим сказать. Дориан перевёл дыхание, задумался на минуту, затем внезапно лёг на спину, уронив голову на колени художника и продолжил рассказ. Холлуорд машинально опустил ладонь на его волосы, поглаживая их, и Дориан слегка улыбнулся и прикрыл глаза. Он описал ужин, длящийся словно бы бесконечность, а затем начал было говорить про поездку домой, но сбился на полуслове, упомянув лорда Генри, спросившего его мнение о новой знакомой. Какое-то время он молчал, вглядываясь в потолок и облизывая губы, погружённый в раздумья или в воспоминания. — Ну так что? — напомнил ему о себе Холлуорд, — Ты вернулся домой? — Да, да, — быстро продолжил Дориан, — Всю поездку у меня кружилась голова. Я пытался понять, что со мной происходит, и не мог. И присутствие Гарри не облегчало мне эту задачу, потому что он… — Дориан оборвал себя на полуслове, — присутствовал, — неловко закончил он, краснея. Холлуорд нахмурился. Дориан прикусил губу. Наступила пауза. Художник рассеянно гладил Дориана по мягким волосам, обдумывая то, чем он с ним поделился. Пересказанные события вызывали в его душе множество разнообразных чувств, но в первую очередь его пронзало ощущение то ли неуместного торжества, то ли удовлетворения при мысли о том, что, не найдя себе места наедине с собой, Дориан отправился искать успокоения к нему, что компания лорда Генри не помогала ему найти душевного равновесия, а, наоборот, лишала его. И это заставляло Холлуорда прикасаться к тому с ещё большей нежностью, пытаясь без слов сообщить, что в его компании тот всегда может рассчитывать на поддержку, что в его присутствии Дориан может говорить, а может просто молчать, занимаясь распутыванием клубка собственных переживаний. — Бэзил, — наконец, неуверенно произнёс его молодой друг, и приподнял голову, встречаясь с ним взглядом, ищущим что-то, а затем вновь сел. Взгляд этот всколыхнул непонятное смущение в душе Холлуорда, не привыкшего к тому, чтобы его легкомысленный друг так пристально его рассматривал. — Что? — Я иной раз не могу тебя понять, Бэзил, — быстро проговорил Дориан. — Твои действия, зачем ты… — он снова замолк. — Ты касаешься меня совсем не так, как Гарри, — наконец, вырвалось у молодого человека. Его взгляд упал вниз, и он густо покраснел. Бэзил несколько раз удивлённо открыл и закрыл рот, пытаясь поверить в только что услышанное. Наконец, он сдержанно спросил, стараясь не допустить в свой голос признаков ярости, закипевшей в нём: — Ну и как же лорд Генри прикасается к тебе? Дориан опустил подбородок ещё ниже, и его лицо скрыли упавшие золотые пряди. — Даже если я не понимаю, какой, за его действиями, за каждым его движением всегда стоит какой-то мотив. В нём никогда не бывает непосредственности, с какой ты, бывает, кладёшь краску на холст. Бэзил почувствовал некоторое облегчение, но всё же не до конца. Он попытался подыскать слова, чтобы всё же задать ещё один вопрос, однако прежде чем он успел это сделать, молодой человек продолжил: — За тобой интересно наблюдать в такие моменты. Ты смотришь и видишь что-то перед собой, что захватывает тебя целиком и полностью, что не замечает никто другой, и торопишься перенести на холст, пока оно ещё существует. На твоём лице при этом оказывается будто отсутствующее, но в то же время сосредоточенное выражение. Ты всецело поглощён моментом и сиюминутным чувством и тебе словно бы ничего не нужно, кроме как испытывать его. Примерно так ты смотришь и на меня. Дориан перевёл дыхание. Художник попытался вернуть себе дар речи, непроизвольно убирая волосы от лица друга, заправляя их тому за ухо. Молодой человек поёжился, сжимая губы. — Почему ты молчишь? — тихо спросил он, осторожно кладя руку Холлуорду на плечо, но не поднимая глаз, — Знаешь, я не привык к таким длинным паузам. Это потому что стоило тебе услышать подтверждение того, что ты сам мне говоришь, тебя до глубины души возмутила моянаглость? — Это ты у лорда Генри почерпнул? — вопросом на вопрос ответил Бэзил. Молодой человек тут же вскинул резкий и пронзительный взгляд. — Не всё, что я говорю – это мысли, заимствованные у Гарри, — сердито возразил он. — Но эту идею ты услышал от него? — настоял на своём Бэзил, скрывая улыбку. Дориан нахмурился и недовольно скривил изящно очерченные губы. Кому-то не пошла бы эта гримаса, но Дориану даже она была к лицу, даже опущенные вниз напряжённые уголки рта не портили его красоты. — Ты опять так смотришь, — прошептал молодой человек, и Бэзил вздрогнул от неожиданности. — Тебе стало лучше? — спросил он и, дождавшись кивка, коротко и легко поцеловал Дориана в лоб и стал подниматься, но Дориан удержал его, схватив за руку. — Подожди, — просто сказал он, и Холлуорд опустился обратно, — С тобой мне спокойнее на душе. — Я и не собирался уходить, — удивлённо ответил Бэзил, но Дориан покачал головой и положил лоб ему на плечо. — Я имел в виду, когда ты близко, — пояснил он. Нежность охватила художника на этих словах, и он решил ей не противиться, покорно оставаясь на месте и позволяя другу опереться на него. Теперь, когда Дориан проводил всё больше и больше времени с лордом Генри, даже к Холлуорду он приходил в его компании, и их встречи походили не на совместный отдых друзей, а на бесконечную борьбу между Генри и Бэзилом за невинность души молодого человека. Но даже когда они оставались вдвоём, лорд всё равно незримо присутствовал, неизменно насмехаясь над Бэзилом неожиданно циничными речами Дориана. И всё же в моменты кристального, хрупкого и чистого, как венецианское стекло, и столь же драгоценного спокойствия художник наполнялся надеждой и решимостью сродни тем, которые охватывали его, когда он возвращался с шумных, тошнотворно-душистыхсалонов, где к нему шершавым репейником цеплялись взгляды, а оборки и кружева удушающе обвивали его шею вместе с руками приветствующих его женщин, в прохладу своего дома, в окружение безмолвных книг и полного тонких ароматов ночного сада, ненавязчивым дуновением ветра сбрасывающего с него груз вечера, сладковатой росой омывающего его лицо, когда он зарывался им в кусты сирени и вдыхал запах нежно-розовых цветков и сырых листьев. Дориан был частью природы, её естественным продолжением и воплощением, и видеть лорда Генри рядом с ним было всё равно что вообразить членов парламента в их тесных фраках сидящими на траве в тени раскидистого боярышника. Это мысль заставила художника нервно вздрогнуть, и он провёл рукой по волосам молодого человека, успокаивая себя. Он зарылся пальцами в светлые локоны, перебирая их, затем снова разглаживая и поправляя. Дориан вздохнул, поворачивая голову, и это едва ощутимое дуновение осело легчайшей дрожью на шее Холлуорда. Он позволил себе ощутить её до конца, а затем, печально усмехнувшись, переместил ладонь на плечо Дориана. — Льняное масло, — едва слышно пробормотал тот. — Что? — Я вспомнил, как называется этот запах. Льняное масло. Художник несколько раз моргнул в замешательстве, пока не понял, что, должно быть, забрызгал себя краской, увлечённый работой. Тут же он смутился, выбитый из колеи прямотой друга. Дориан придвинулся ближе и глубоко втянул носом воздух, словно пытаясь распробовать его. — И что-то ещё, — почти шёпотом добавил он, — Ты. Холлуорд сжал зубы, удерживая готовые сорваться слова, потому что не был уверен в том, что знает, что это будут за слова.Словно угадав его мысли, Дориан прошептал, задевая губами кожу поверх его артерии: — Пожалуйста, не говори ничего сейчас. Слова слишком грубы. Холлуорд подумал, что знает, почему тому так кажется. Тем временем его молодой друг провёл кончиком носа по его горлу, остановившись у самого основания, и медленно вдохнул. Непроизвольная дрожь пробежала по телу Холлуорда, и он с трудом подавил странное чувство, поднимающееся откуда-то из него, заставив себя не двигаться. Вопреки увещеваниям разума, требовавшего, чтобы он немедленно встал, ему не хотелось разрушаться тесный кокон доверия, неожиданно соткавшийся вокруг них из тихих вздохов Дориана и ударов пульса художника. Но прежде чем он успел поверить, что между ними не происходит чего-то из ряда вон выходящего, Дориан неловко поцеловал его в шею с искренностью истового душевного порыва, и Бэзил замер, вынужденный ощутить, как тягучая дрожь проскальзывает по всему его телу до самой глубины.Он осознал, что не может больше молчать ни секунды. — Дориан, — тоже шёпотом сказал он, затем продолжил в голос, но негромко, —чего ты хочешь? Дориан откинул голову, чтобы взглянуть ему в глаза, и его взгляд тут же захватил художника. В нём одновременно были спокойствие человека, который сам не вполне понимает, что чувствует, но уверен, что это понимает его собеседник, полное доверие и то порывистое, свойственное юности желание, которое завладевает молодым телом и одновременно молодой душой, и которое кажется единственно верной вещью на свете в такой момент. Бэзил с трудом перевёл дыхание и повторил имя друга. — Просто… этого, — Дориан наклонил голову и прищурился с раздражением человека, объясняющего очевидное. И Бэзил, конечно, тоже этого хотел, ровно того же, что и Дориан: делить духовную близость, дарить заботу и ласку, читать свои мысли в глазах другого. Чего он не хотел, так это отбирать безмятежность невинности молодого человека, становиться лордом Генри. Он вздохнул и на секунду закрыл глаза. Когда он открыл их, то наткнулся на встревоженный взгляд. — Что-то не так? Бэзил прикусил губу, мучаясь от недостатка подходящих слов, и его молодой друг тут же опустил взгляд к его губам с видом человека, только что открывшего для себя нечто новое. Смотреть на это было невыносимо. Наконец, Холлуорд сказал: — Помнишь разговор про то, что красота неизбежно увядает? Невинность – это такой же дар, которого стоит лишиться однажды – и он будет потерян навсегда. Ты должен отдать себя добродетельной девушке, которую будешь искренне любить. Никто больше не достоин… — Чушь, — перебил его Дориан, — что тебе только в голову не придёт! — его ладонь покинула руку Бэзила, и он несколько несмело дотронулся кончиками пальцев до его щеки, — Вот сейчас ты выдумал какую-то девушку, — другой рукой он вцепился в плечо Бэзила, вновь попытавшегося встать, — которой у меня точно никогда не быть, — пользуясь тем, тем, что художник замер от неожиданности, поражённый категоричностью его тона, он осыпал его шею и угол челюсти поцелуями, попробовал кожу под ухом на вкус и коротко и удовлетворённо промычал. Холлуорд втянул в себя воздух, прикладывая усилия к тому, чтобы не подставить разгорячённую кожу под губы Дориана. Несмотря на превосходство в силе, он чувствовал себя совершенно беспомощным. — Что ты такое говоришь? Конечно, ты встретишь очаровательную молодую особу, влюби… — Женский пол живёт чувствами, но не познаёт их, — оборвал его Дориан, — а меня это не устраивает. Я хочу искренности. И я нахожу её в тебе. — Ты сам не знаешь, чего хочешь от меня, — слабо сказал художник. — Нет, знаю, — не согласился молодой человек, — Я хочу, чтобы ты был рядом со мной. Я хочу быть с тобой ближе, чем с кем-либо в моей жизни, открыть тебе тот огонь, который начинает пылать в мне, когда ты так нежен со мной, и передать его тебе… мхм! Бэзил ощутил, как у него пылают кончики ушей от откровенности молодого человека, не усвоившего ещё привычки испытывать неловкость за свою открытость, и прижал руку к его рту в попытке заставить замолчать, но Дориан отнял её и перехватил за запястье, а затем поцеловал в центр ладони, и вся сила, какая у него ещё оставалась, немедленно покинула мышцы Бэзила. — Пожалуйста, — пробормотал Дориан, скользя губами по чувствительной коже его предплечья, — прошу тебя. Холлуорд неровно, часто дышал, пытаясь вернуть себе самообладание, но Дориан не давал ему перевести дыхание ни на мгновение, продолжая тянуться к нему, пытаясь оказаться ближе. Его правая рука легла поверх грудной клетки Холлуорда, переместилась так, чтобы оказаться поверх сердца. Дориан внезапно замер, затаив, кажется, дыхание, но не успело пройти и четверти минуты, как он прошептал: — Я чувствую, как быстро бьётся твоё сердце. Ты мне всё время говоришь, как любишь меня, а сейчас почему-то ведёшь себя холодно и пытаешься отстраниться. Но я знаю, что ты мне не лгал. Что же тебя останавливает? Ты всё время ищешь предлог остаться со мной наедине –нет, ищешь! – но когда это происходит, ты как будто недоволен. Свои слова Дориан перемежал всё более настойчивыми поцелуями, крепко сжимая его плечи, чтобы художник не вырвался. Он придвинулся к нему, едва ли не оказываясь сидящим у него на коленях, и тяжесть и жар его тела наполняли Бэзила желанием, которому трудно было противиться. Дориан зарылся носом в волосы у него на затылке и пробормотал: — Я весь вечер не понимал, чего я хочу, но сейчас я это понимаю совершенно ясно. И ты не можешь не знать, чего. Дориан с необыкновенной нежностью поцеловал его шею сзади, обводя губами позвонок под ней, и лицо художника исказила судорога, а с губ сорвался хриплый выдох, похожий на всхлип. — Ну же, я знаю, что ты тоже этого хочешь, — почти простонал Дориан, впиваясь в него затуманенным взглядом. — Дориан, — с трудом выдавил художник. — Бэзил, — тут же откликнулся Дориан, и его голос сейчас так явственно и неприкрыто переполняло то, что, очевидно, переполняло его изнутри, требуя немедленного выхода, что Бэзил, в отчаянии прикрыв глаза, повиновался этому приказу, целуя молодого человека настолько глубоко, насколько он умел, перенимая всю инициативу и контроль на себя, раз за разом прижимаясь губами к сладким, желанным губам и проглатывая срывающиеся стоны. Дориан стонал не сдерживаясь, не контролируя себя, полностью отдаваясь в выражении своего наслаждения, и Бэзил не мог найти в себе сил оторваться от него, упиваясь этой музыкой, захлёбываясь в ней. На мгновение он отстранился и тут же сжал зубы, приказывая себе замереть, взять себя в руки. Дориан тут же воспользовался возможностью заговорить. — Умоляю тебя, молю, Бэзил, ещё, — его голос звучал совершенно разбитым, и Бэзил, в свою очередь, молил всех существующих божеств, чтобы они даровали ему выдержку. Тяжело дыша, он смыкал веки и губы, собираясь вырваться из горячих рук. Дориану, конечно же, со всей свойственной ему юношеской пылкостью, не хватало терпения. — С тобой так хорошо, Бэзил. Бэзил, — художник был готов слышать своё имя, произнесённое с такой интонацией, снова и снова, — тебе нравится? Я хочу, чтобы тебе тоже нравилось, — руки молодого человека начали лихорадочно скользить по телу художника, гладя бока, проводя по спине. Бэзил почувствовал, что его начинает бить неконтролируемая дрожь, а вдоль позвоночника будто простреливают электрические искры удовольствия от жадных, почти невинных прикосновений. — Остановись, — хрипло пробормотал он, но Дориан его, видимо, не слышал. Он выдернул рубашку из его брюк и нетерпеливо забрался руками под неё, с силой оглаживая его спину, надавливая на неё в попытке прижать его тело к своему. Это прикосновение показалось художнику необычайно интимным, отозвалось неожиданно яркой, нестерпимой пыткой, и из него вырвался горловой стон. — О боже, — немедленно воскликнул Дориан и снова провёл обеими ладонями по его спине, на это раз с очевидным намерением, и Холлуорд откинул голову назад и низко застонал в полный голос, содрогаясь. — Господи, ты прекрасен, Бэзил, — услышал он сквозь гудение крови в ушах, сквозь оглушающее чувство стыда, — Я хочу знать, что тебе приятно, ты слышишь меня? Бэзил? — Это восхитительно, — пробормотал художник, — Ты восхитителен, Дориан, — он заставил себя посмотреть тому в глаза, чувствуя, как искренний восторг и страсть в них заставляют его щёки гореть от отвращения к себе, но он больше не мог останавливать себя, — Я хочу тебя, — он, наконец, опустился на Дориана сверху, и новый тесный контакт заставил их обоих отчаянно застонать в унисон, находя себя опасно близко к краю пропасти, слишком взбудораженных долгой прелюдией, чтобы контролировать желание, расцветающее кроваво-алыми пионами. — Я хочу показать тебе вершину блаженства, хочу быть там вместе с тобой, — хрипло шептал Холлуорд на ухо Дориану, и тот, задыхаясь, подавался ему навстречу, — Хочу ловить каждый твой вздох и стон, хочу, чтобы ты чувствовал мой жар и таял в нём. Я хочу, чтобы ты был со мной и только со мной, открывался только мне, чтобы только я заставлял тебя дрожать от незнакомого тебе раньше возбуждения, хочу изучать тебя и чтобы ты изучил меня целиком — его голос сорвался, и финальной нотой этого аккорда прозвучало короткое, мучительное «ах» Дориана, вскрик человека, потерявшего опору, и в глазах Бэзила потемнело, но этого было недостаточно, всё ещё недостаточно, чтобы упасть вслед за ним. Он вцепился ногтями в обивку дивана, чувствуя, как молодой человек совершенно обмяк под ним, неровно дыша, и прикусил губу достаточно сильно, чтобы резкая боль хотя бы немного разогнала туман в его голове. Холлуорд перевёл взгляд на расслабленное, довольное лицо друга, и его внутренности снова словно бы скрутило, а к горлу подкатила лёгкая тошнота. Он нашёл в себе силы встать, игнорируя еле слышный протест, и на неприятно ослабевших ногах вышел в сад. Уже занимался рассвет. Небо едва ли заметно меняло свой цвет с иссиня-чёрного, и случайное облако лиловым штрихом плыло по бледнеющей глади. Ветер легко прикасался к ветвям, заставляя их чутко дрожать. Пахло холодной росой, но в крошечных каплях случайные блики ещё не играли, и солнце ещё не ласкало лучами голодную зелень дремавшего сада. Эта идиллическая картина несколько успокоила душевные метания художника. Он прошёлся по влажной траве, дыша полной грудью, стараясь не думать о сцене, разыгравшейся только что в гостиной. Он не имел никакого права поддаваться своим низменным порывам. Дориан не осознаёт серьёзность происходящего, так что он не должен был воспользоваться его наивностью, ему следовало вовремя остановить их обоих. И вместо этого он потворствует страсти, которую он дал себе обещание сдерживать! Как бы тяжело ему ни было это осознавать, он куда ближе к тёмным сторонам Гарри, чем ему хотелось бы считать, но его долг – не увлекать Дориана в пучину вслед за ними, а, наоборот, помогать ему противостоять соблазнам. Мучимый угрызениями совести, художник бесцельно бродил по кругу, совершенно не замечая ничего вокруг, поэтому, когда кто-то схватил его за предплечье, он почти подпрыгнул на месте, вскрикнув от неожиданности. Дориан смотрел на него с сильным беспокойством, и это только усугубило злость, которую художник испытывал в свой адрес. — Бэзил, — несмело начал его друг, — Ты в порядке? Бэзил не знал, что на это ответить. — Всё же было хорошо? Разве тебе не нравилось? Я не знал, что делать, но я старался доставить тебе удовольствие, и мне кажется, у меня это получалось. Я в этом даже уверен. Почему ты ушёл? Щёки Дориана покрывал румянец смущения, но он, тем не менее, смотрел Бэзилу прямо в глаза, ожидая ответа. Художник же едва мог выдержать этот взгляд. Весь разговор был ему крайне неприятен. — Мне не следовало поощрять тебя, — коротко сказал он, складывая руки на груди. — Что ты имеешь в виду? С твоими сентиментальными разговорами о любви я совершенно уверился в том, что это ровно то, чего ты хочешь! Но, очевидно, тебя останавливало то, что я не проявлял взаимности. Холлуорд сжал челюсти, раздосадованный тем, что его друг видел его насквозь. Одно было – осознавать свои мотивы и стремления, и совсем другое – слышать их высказанными кем-то другим. — Но стоило мне самому прийти к тебе, как ты заявляешь, что ничего подобного не должно было произойти! — Я знаю, почему ты ко мне пришёл, — размеренно сказал Холлуорд, заставляя себя стоять неподвижно и смотря прямо на собеседника, — Ты не знал, как избавиться от напряжения прошедшего вечера. Конечно, самой подходящей кандидатурой был я. Как ты сам отметил, и как мы оба прекрасно знаем, я бы тебя в любом случае принял. Тут шальная мысль пришла в голову художнику и ужаснула его. Он отбросил её в сторону. — Но я, как человек, который видит ситуацию со стороны, который несёт ответственность за происходящее, не должен был идти у тебя на поводу и сожалею об этом. Дориан бросил на него гневный взгляд. По нему было заметно, что в течение всей тирады Холлуорда он с трудом удерживался от того, чтобы не перебить его, сжимая губы и кусая их и сердито встряхивая головой. Но даже сейчас, с горечью отметил художник, он был прекрасен. — Я сам могу нести за себя ответственность и мне не нужен опекун! Ты всё время упрямо считаешь, что понимаешь в жизни больше меня. Какое типичное заблуждение! Я не хочу, чтобы ты решал за меня, что мне делать с собой, когда ты даже не знаешь, как поступать самому. Холлуорд на секунду прижал ладонь к лицу. — Я и не пытаюсь, Дориан. Я сейчас говорю только за себя. Дориан вздохнул, как будто вынужден был говорить с особенно непроницательным человеком. В его голосе всё ещё скользило недовольство, но теперь там были и нотки смирения. — Видимо, мне просто придётся подождать, пока ты не образумишься. Надеюсь, конечно, что это произойдёт скоро, иначе мне придётся прибегать к помощи Гарри в поисках более убедительных аргументов, а в данном случае я… бы… этого не хотел. — И что ты этим пытаешься сказать? — Ровно то, что говорю, разумеется. Пока ты сам не поймёшь, что не можешь меня ни к чему принудить, что я действую по собственной воле и ожидаю от тебя того же, мне придётся вести себя более сдержанно. Конечно, это будет непросто, но я уже понял, что ты трудный человек, — Дориан пожал плечами. Бэзил поднял взгляд к светлеющему небу и пожелал себе терпения. — Кто из нас ещё трудный человек, — пробормотал он себе под нос, но Дориан его услышал и шагнул к нему, а затем, вопреки своей недавней уверенности, со странной неловкостью обхватил его запястье. — Скажи, что ты на меня не злишься, — то ли потребовал, то ли попросил он. — Не злюсь, — художник со вздохом посмотрел на друга. — Не верю. Холлуорд поднял брови. — Убеди меня, — продолжил Дориан, и это прозвучало одновременно ещё более настойчиво и ещё более жалобно. Лицо его выражало трогательную смесь сомнения и желания поверить, и, как и обычно, Холлуорд забыл обо всём, любуясь им. Его завораживала не только красота молодого человека, но и искренность его эмоций, подлинность каждого чувства, преображавшего его черты. Он казался художнику удивительным сокровищем,божественным чудом, пронзительной голубизной неба в индустриальном районе, нежным цветком у пыльной дороги, журчанием ручья в гомоне толпы. Он готов был отдать всё, что угодно, чтобы сберечь его таким, каким он был, и тем больнее было понимать, что это едва ли возможно. И тем не менее, художник поклялся себе, что сделает всё, что в его силах, потому что таков был его долг. — Бэзил, — прошептал Дориан, и Холлуорд осознал, что находится в дюйме от его лица, продолжая пристально его рассматривать. Они оба замерли, Дориан в ожидании, Холлуорд – борясь с собой и одновременно со взглядом из-под пушистых ресниц, бросающим ему вызов, но в то же время умоляющим перестать сопротивляться. Он заставил себя отстраниться, отводя взгляд от лица друга, чтобы не видеть его разочарования. — Ясно, — услышал он голос, полный горечи, — Я тебя понял. Но не думай, что я тебя так просто оставлю. Если ты хочешь стоять на своём, стой, но и я свою цель не оставлю. Можешь думать, что поступаешь во имя великих идеалов, мне всё равно. Я знаю, чего хочу. До встречи, Бэзил, и не иди за мной. Художник подождал с полминуты, а затем печально рассмеялся. Ещё какое-то время он смотрел, как занимается новый день, а затем вернулся в дом.***
После ухода Дориана теперь уже не спалось самому художнику. Его мучили сомнения в правильности своих действий, тревожило непонимание того, что из этого выйдет. Нервным шагом он пересекал комнату, бесцельно прикасаясь к предметам, мимо которых проходил, и даже не замечал этого. Поднимающееся солнце ложилось сначала тёплой пастелью, а потом яркими лучами на деревянный пол, отражалось нежными бликами, скользило по стенам, играло красками оставленных в комнате картин, придавая им глубину и живость. Но восторга в душе художника это торжество света вызвать не могло. Погружённый в мрачные раздумья, он искал и не находил себе места, то пытаясь понять, что ему делать дальше, то автоматически погружаясь в поиски оправданий для себя, то наполняясь презрением к себе, когда обнаруживал себя за этим занятием. Каждый тяжёлый вдох не становился легче от свежести утреннего воздуха, и несмотря на то, что в комнате не было холодно, дрожь то и дело пробегала по телу художника, озноб на короткое время сменялся жаром, а потом снова охватывал его, заставляя сжимать зубы и мучительно потирать ладони. Холлуорд так и не успел восстановить душевное равновесие, как его снова потревожили ближе к полудню. Весьма ожидаемо его гостем оказался лорд Генри. — Чудесный день, дорогой Бэзил! — бодро начал он, — Да и ночь сегодня выдалась восхитительная. Хм, — он с каким-то самодовольством усмехнулся на этих словах, — Но вот вид у тебя до неприличия утомлённый. Неужели тебе изменяет вдохновение? Как быстро проходит наша вечная, высокая любовь! Как быстро возвращается в нашу жизнь пошлость! Слова эти пришлись по больному месту, но Бэзил решил пропустить мимо ушей это несомненно остроумное замечание, и ограничился в качестве объяснения словами о том, что плохо спал. Лорд Генри посмотрел на него с любопытством. — Закаляешь свой талант, чтобы он не увял за ощущением полной удовлетворённости жизнью? Похвально, — он задумчиво огляделся вокруг, — Жаль, кстати, что Дориан уже ушёл. Я надеялся его застать. — Эта ночь его совершенно вымотала… Постой. Откуда ты знаешь, что он был у меня? Лорд Генри рассмеялся. — Ты сам мне только что это сообщил. Ну, не смотри на меня так! Я догадывался. Расставаясь с ним, я оставлял его в полном смятении разума и чувств. К кому же ещё он мог отправиться, желая найти покой для страждущего тела, дать выход новым, неожиданным страстям, утолить… Ладно, ладно, молчу! Конечно, он мог остаться дома. Но ты его слишком избаловал, друг мой. Он привык, что ты ему не можешь ни в чём отказать. Ну и наконец, твой вид говорит сам за себя. Холлуорд сжал пальцами виски, уставившись невидящим взглядом в окно. Опасение, которое он с радостью поспешил принять за паранойю, получило своё подтверждение. Ему показалось, что пол уходит у него из-под ног. На лопатку ему легла неожиданно осторожная ладонь лорда Генри. — Прекрати обижаться. Я тебе, между прочим, помог. Кто знает, сколько… — Помог?! — яростно вскричал художник, резко разворачиваясь и делая шаг вперёд и с удовлетворением наблюдая, как лорд Генри отшатнулся, не ожидав такого пыла с его стороны, — Помог?! — он захлебнулся толпящимися в глотке словами, с трудом перевёл дыхание, — Может быть, ты действительно так считаешь! Уж точно ты был бы счастлив, окажи кто тебе подобную услугу! Но я совершенно не нуждаюсь в том, чтобы ты пытался разбираться в том, что ты принимаешь за мои проблемы. Ты прекрасно знаешь, какие действия с твоей стороны я оценил бы: чтобы ты перестал соблазнять мальчика своими ядовитыми речами, полными псевдофилософии, которую он так охотно принимает за жизненную мудрость! Лорд Генри широко раскрыл глаза и поднял руки в жесте покорности. — И вовсе не нужно переходить к оскорблениям! Потом, я же не запрещаю вам видеться. Учи его своим скучным жизненным правилам и проповедуй самоотречение, сколько тебе нравится. — Едва ли он меня слушает после того, как ты в красках расписываешь ему прелести разнообразных грехов, — бросил Холлуорд. Лорд Генри укоряюще покачал головой. — Вот и пытайся после этого сделать что-то хорошее друзьям. Воистину, дружба живёт только взаимными упрёками и недовольством. Стоит же попытаться помочь человеку, как он начинает обвинять тебя в эгоизме. Нам неприятно осознавать, что кто-то может быть лучше нас, и всякие положительные стремления в других мы неизменно пытаемся объяснить привычными нам низменными мотивами. Холлуорд устало опустился в кресло. — Уходи, — негромко сказал он, — Отправься к Дориану, заставь его рассказать, как мы провели время, — краем глаза он видел, как его друг приподнимает бровь, — делай что тебе угодно. — Непременно, раз уж ты в кои-то веки даёшь мне на это разрешение, — последовал ответ. Холлуорд не смотрел, как гость покидает комнату, уставившись на пустой чайник с засохшим цветком, забытый им на столике. Им овладевало чувство бессилия.